Советская эстрадная певица. Сольную карьеру Анне начинает в 1984, организовав ансамбль «Немо». В 1984 году на международном музыкальном фестивале в Сопоте Анне Вески получила две премии: за песню Позади крутой поворот и за лучшее исполнение польской песни Полька. В 1986 году впервые выходит в финал фестиваля «Песня года».
– Анне, за то время, пока я был в вашем прекрасном Таллинне, убедился, что в Эстонии не всегда бывает солнечно. Может быть, поэтому эстонцы такие сдержанные. Но ваш образ или, как принято сейчас выражаться, имидж, совершенно противоположен?
– Я по своей натуре такая, всегда стараюсь искать маленькие радости в жизни.
– В этом году вы будете отмечать двадцатилетие своей эстрадной деятельности. Вспомните, как все начиналось?
– Начиналось все очень просто – папа с мамой очень любили музыку, всегда пели и до сих пор поют в хорах. Они нас с братом послали учиться в музыкальную школу.
В 9-м классе мой брат взял меня в школьный вокально-инструментальный ансамбль. Сначала я играла на клавишных, понемногу мне давали петь песни, а уже к окончанию школы я была солисткой. Но это был не просто школьный ансамбль. Мы были очень популярны в республике и летом ездили по городам с выступлениями. У нас, в Эстонии, любят концерты под открытым небом.
Родилась я в городе Рапла, и всегда мечтала попасть в Таллинн. После школы моя мечта сбылась – поступила в Таллиннский политехнический институт…
– Почему не в консерваторию?
– Я не хотела быть учительницей музыки, мне почему-то казалось, что если закончу консерваторию, то обязательно стану именно учительницей. И потом, в школе я училась только на «пятерки», и мне было все равно куда поступать учиться.
На эстонском телевидении была, впрочем, и до сих пор есть, программа «Два такта вперед», в ней рассказывают о молодых исполнителях. На последнем курсе института директор студклуба привел меня на эту передачу, сама я ни за что бы не пошла. И получилось так, что я выиграла этот конкурс.
По тогдашним законам, после окончания института нужно было отрабатывать три года. Меня направили помощником мастера на табачную фабрику. Но когда пришло время идти на эту фабрику, филармония написала письмо министру пищевой промышленности, которому подчинялась эта фабрика, с просьбой освободить меня от отработки. Министр оказался хорошим дядькой, он видел передачу с моим участием. Когда я пришла к нему, он сказал: «Вам, девушка, действительно лучше петь», и отпустил меня. Так что, кроме филармонии, я больше нигде в жизни не работала.
– Потом вы появились на Центральном телевидении?
– Да, это случилось в программе «Шире круг». Если помните, это была передача, куда приглашали артистов с местных телестудий.
Потом сняли фильм «Времена года», появились песни на русском языке. Фрагменты самого лучшего фильма – «Снежные напевы» – много раз показывали в «Утренней почте».
– Скажите, Анне, тогда было сложно попасть на экран, на сцену? Не секрет, что сейчас многое решают деньги?
– Тогда артисты зависели от редакторов передач, от худсовета, который решал, быть артисту или не быть. Да, была какая-то селекция, но я бы назвала ее профессиональной селекцией. Но лично у меня все шло постепенно, пела то, что мне нравилось, и не думала, что стану известной певицей.
Я удивилась, когда меня направили на Сопотский фестиваль от Советского Союза. Тогда я спросила в Министерстве культуры: «Почему я?», и мне показали хит-парады, которые они составляли тогда. Сколько раз, оказывается, я была второй после Пугачевой, а иногда даже опережала ее.
– Тот Сопотский фестиваль проходил, как было принято говорить, в «сложной политической обстановке»?
– Да, это было время «Солидарности», военного положения… К Советскому Союзу тогда относились в Польше негативно. Никто даже не ожидал, что будет советский артист.
Помню, как я вышла на сцену, чувствовала себя великолепно и… получила две главные премии. Я считаю великой победой покорить публику, которая не хотела слушать.
Год спустя, в Германии на Ростокском телевидении, мне показали запись моего выступления на том Сопотском фестивале. Боже мой, что творилось в зале, когда объявили Советский Союз – свист, топот! Но я этого ничего не помню, настолько, видимо, волновалась.
– Как вы думаете, почему эстонские артисты были популярны в Союзе?
– Может быть, потому, что мы были немного западными и немного вольными, более свободными.
– Вам приходилось выступать на партийных съездах?
– Юрий Антонов и я были первыми эстрадными артистами, которые выступили в Кремле еще до Горбачева. Но, честное слово, это было так смешно – все было под фонограмму, каждый шаг вымеривали, высчитывали, не дай Бог, чтобы кто-то чихнул. Вы не поверите, но даже ведущий объявлял артистов под фонограмму.
– Хорошо платили за эти концерты?
– Что вы! Выступить в Кремле считалось честью. Все это было за «спасибо».
– Как, по-вашему, много ли изменилось в российской эстраде?
– Да просто дали возможность петь всем, кому не лень. Я думаю, что время скорректирует – кто лучше, а кто– нет. Сейчас очень многое зависит от денег. Очень много стало кабацкой музыки, то есть то, что раньше пели только в ресторанах, сейчас поют на сценах.
Раньше мне казалось, что что-то развивается на эстраде. Пугачева стала делать свои новые программы – звук, аппаратура, свет. Но потом пришел этот капитализм и все полетело в пух и прах, на эстраде появилась пошлятина.
– У вас нет ностальгии по прошлому?
– Я смотрю на жизнь реально. У меня нет ностальгии по прошлому и нет эйфории от нынешнего времени. А чего, скажите, жалеть? Все зависит от меня. Если у меня что-то плохо, то это я сама виновата.
– Вы не чувствовали косые взгляды оттого, что пели по-русски?
– Вы знаете, националисты есть везде, но это очень недальновидные люди. Я их принципиально не замечаю.
В Эстонии полтора миллиона человек. Я могу объехать республику за две недели. А что я буду делать потом? Да и люди не могут же слушать только мои песни.
Советский Союз был большой страной, и если артист становился популярным, то это обеспечивало его работой. Я лично рада, что она у меня до сих пор есть.
Наша молодежь сегодня пытается через Евровидение попасть на Запад. Но, откровенно говоря, все понимают одно – кормиться в Эстонии очень сложно. И потом, если ты хоть раз попробовал такую аудиторию, как в России, то обратно в коробку не захочется. Я лично не хочу. Я не питаю иллюзий, что Европа меня ждет, и стараюсь удержать то, что имею.
– Вы дружите с кем-нибудь из российских коллег?
– Я не могу сказать, что у меня есть такие друзья. Мы встречаемся на концертах, у нас бывают общие проекты, но не более. В России у меня есть друзья, но это не артисты.
Нам некогда дружить. Это не от конкуренции, просто работа такая, что мы все эгоисты и индивидуалисты. Если мы сами не будем толкать себя вперед, если мы не будем стараться быть лучше остальных, то ничего не получится.
– В начале беседы я уже сказал, что сейчас на эстраде многое решают деньги. А что было тогда, в советские времена, за кулисами?
– Люди остаются людьми при любой системе. Если, допустим, кому-то нравится ставить другим палки в колеса, то он будет это делать и при коммунистах, и без них. В закулисной жизни всегда было и будет стремление перепрыгнуть других.
В те времена шли жаловаться первому секретарю обкома и он мог запретить чье-то выступление. Сейчас же можно заплатить киллерам, и они уберут человека.
Но если ты сильный, то ты сам должен сражаться за себя. Но это вовсе не значит, что ты должен делать пакости другому.
– У вас не было желания уехать на Запад?
– Никогда! Кстати, при коммунистах я ездила больше, чем сейчас. Тогда можно было ездить за деньги государства, а сегодня – на свои. Мы с мужем давно могли бы жить в Америке, у него там живут родители, но нас туда не тянет.
Всю жизнь я куда-то ездила, у меня не было затворнической жизни. Но Эстония для меня – это родная земля, это мой дом, это мое детство.
– Бывает так, что все надоедает?
– Всё относительно. Это понятие какого-то момента. И потом, как можно устать, если тебя ждут, тебе аплодируют?
– Вы бываете на тусовках?
– Нет, я не тусовщица. Было время, когда ходила на какие-то презентации, но все это такое бессмысленное и такое не нужное времяпрепровождение. Есть люди, получающие удовольствие от того, что показывают себя на этих тусовках. Я же всю жизнь была на виду и не нуждаюсь в том, чтобы еще раз показать себя за бесплатный бокал шампанского.
Вот в рекламе снимаюсь и считаю это нормальным. Если тебе это предлагают, то значит, ты чего-то стоишь. Во всем мире этим занимаются артисты и спортсмены. И потом, я же не прокладки рекламирую, а кухонную мебель и шубы.
– Какая вам музыка нравится сегодня? Что вы слушаете, когда бываете одна?
– Ой, разное. Для меня лично важно, чтобы в песне была мелодия. Я могу слушать баллады «Аэросмита» и в то же время с удовольствием слушаю классику.
Сегодня появилась музыка для сумасшедших, я ее так называю, которой нет ни конца ни края. Смешно, когда русские или эстонцы пытаются петь рэп. Это музыка негров. Мы можем научиться быстро лялякать, но все равно это музыка черных. У каждого народа есть свои корни – у русских это романс. Зачем имитировать чужое? Это все временно. Основа все равно остается.
– Я не открою тайны, если скажу, что многие эстрадные артисты лично сами выше той музыки, которую исполняют. Тем не менее они продолжают оболванивать народ.
– А что делать? Это же кормит. И потом, все относительно. Можно сделать красивую лирическую песню и аранжировать ее не усложняя, но все равно сделать ее современной. А это очень сложно. Ведь только все гениальное просто. У всех мировых шлягеров есть стержень – мелодия, – а для этого нужно много ума.
Я, конечно, никогда не буду петь кабацкую музыку. Но я буду стараться, чтобы даже простую песню сделать конфеткой.
– У вас часто желание понравиться публике заглушало желание дать людям что-то другое, более серьезное?
– А что значит более серьезное? Есть песни, которые народ принимает сразу, потому что они проще. Эстрада есть эстрада, и людям хочется шлягера, и этого хочется каждому артисту. Если в песне нет души, то ее все равно не примут, сколько бы ты ни говорил, что тебя не понимают.
– Когда вы начинали, у вас был кумир, которому вы подражали?
– Мы все подражаем кому-то, когда начинаем. Конкретно я никого не могу назвать.
Мне очень нравится Тина Тернер. Она выходит на сцену, как кошка, как тигрица. А вот все эти наши писклявые… слушать их не могу.
– На своих концертах вы всегда поете «живьем»?
– Да. Пару раз, правда, пробовала петь под фонограмму, но постоянно было ощущение, что каждый сидящий в зале знает, что это не я пою, что это пленка. Мне было так стыдно, и я не знала куда деваться. Потом я перестала это делать. Конечно, выступления на стадионах или на телевидении совсем другое дело. Музыка может быть фонограммой, но петь я могу только живьем. Я бы никогда не платила тем артистам, которые на своих сольных концертах только открывают рот и делают вид, что поют.
– Вы уже двадцать лет на эстраде, но ощущение такое, что вы совершенно не изменились с тех пор. Вы не откроете свои маленькие секреты нашим читательницам?
– Свой эликсир молодости? О, есть много способов. Способ первый – радоваться жизни. Способ второй – если у тебя плохое настроение, то сделай так, чтобы оно вновь стало хорошим.
А на самом деле, надо просто следить за собой, любить свою работу, следить за тем, что кушаешь. Неплохо иметь собаку, которая выгуливала бы тебя по утрам хотя бы час, ходить в тренажерные залы.
Я не хожу ни в какие косметические салоны, но три раза в неделю бываю в сауне. У меня есть одно средство – крупная соль, смешанная с медом. По-модному это называется скрабом. Вот этой смесью в сауне я намазываю себя, это очень полезно для выведения шлаков.
– А душевная молодость?
– Я люблю свое дело и получаю от него удовольствие. На сцене все в моих руках, на ней чувствую себя хозяйкой.
– Простите за вопрос – вы думаете о том, что настанет время, когда вам нужно будет уйти с эстрады?
– О, так нельзя говорить, так нельзя даже спрашивать. Это время когда-нибудь обязательно наступит, для каждого артиста оно наступает. Но я об этом не думаю.
Дата интервью: 1998-11-04
