Актер, режиссер, драматург, прозаик, блоггер – у Евгения Гришковца много жизненных амплуа. В интервью он расскал об отношении провинции к творческому человеку, почему он не пошел на концерт Мадонны и что он думает о пиратах в интернете.
– Евгений, в этом году вы после долгого перерыва начали вновь показывать свой самый известный спектакль "Как я съел собаку". Однако упомянули, что внесли в выступление некие изменения, по-другому расставили акценты. Что же поменялось?
– Для меня важнейшей темой сейчас стала встреча человека с государством, то, в какой момент государство внедряется в человека в виде страхов, в виде некой покорности, которая во всех нас есть. Но когда это происходит: в 6 лет, в 10, в 12? Вот эта тема очень остро теперь звучит в спектакле. И тема родительского дома, уходя из которого мы не можем вернуться. Это такой потерянный рай, в который человек всегда пытается каким-то образом вернуться. Вернуться в тот дом, который он когда-то любил, в котором ему было хорошо. Но это невыполнимая задача. Вот эти две темы сейчас доминируют в спектакле. И они звучат в нем трагически. Раньше этого не было. Но добавлений в виде каких-то сюжетных фрагментов зритель не увидит.
– Как реагируют зрители на изменения в спектакле?
– Реагируют по-разному, кто-то категорически не принимает этого варианта. Люди знают пьесу наизусть и приходят послушать ее как знакомую арию, но я ведь не воспроизводящее устройство. Десять лет назад пьеса была воспоминаниями 30-летнего человека. А сейчас это воспоминания 40-летнего. Очень разные по сути переживания. Эти десять лет, которые прошли между выпуском спектакля и сегодняшним днем, – в них вся моя профессиональная жизнь. С этого спектакля все началось, после него я стал известен. Десять лет – это целая эпоха. Для меня также важно, чтобы этот спектакль не воспринимался людьми как ностальгия по Советскому Союзу. Я убрал из спектакля все признаки советского времени, те самые, которые очень полюбила публика: кукольные мультфильмы, эстонцев… Потому что сейчас в зрительном зале у меня будут люди, которым 18, 19, 20 лет. Это те, кто не помнит Советский Союз совсем, для них он – страна прошлого. Ностальгировать я не хочу. Если и есть у меня ностальгические чувства, то только по детству, а никак не по стране, где это детство происходило.
– Получается, что изменения в пьесе все-таки происходят ради публики?
– Ради нее в том числе. В театре это острее ощущается, нежели в литературе. Человек купил книгу, унес ее домой, и что он там с ней делает, где ее читает, на кухне или в туалете, – это его дело. В театре же я нахожусь в непосредственном контакте с несколькими сотнями человек. И я должен быть им понятен. И не просто понятен, а интересен и актуален. Я хочу чувствовать то, что происходит с публикой. Мне далеко не все в них самому понятно. Я, например, не очень понимаю ту музыку, которую слушают сегодняшние 20-летние, я не понимаю того кино, которое вызывает у них радость, но я стараюсь получить информацию о том, что они делают и уж точно пытаюсь не раздражаться, если это мне не нравится. Так что все изменения происходят по той причине, что это единственный способ остаться понятным.
– За спектакли надо платить! Вы написали статью, где негативно высказывались о таких современных русских фильмах, как "Плюс один" и "Питер-FM". Что вызвало у вас столь отрицательную реакцию?
– Позитив любой ценой – это бессмысленно. Для меня эти фильмы – обратная сторона таких кинокартин, как "Груз 200". Просто они находятся с разных сторон одной плоскости. Я не вижу никаких художественных обоснований тому, что снял Балабанов в "Грузе 200". И в фильмах "Питер-FM" или "Плюс один" я тоже не вижу никаких обоснований для того, чтобы мазать патоку и повидло на экран. Там все на поверхности, слишком просто, даже элементарно. И это не имеет никакого отношения к моей жизни. Мне 42 года, и такого, как в "Питер-FM", я не слышал и не видел. Это совершенно не про меня. Такое нарочито позитивное кино как будто произведено по заказу молодежного движения "Наши".
– Готовы ли вы к тому, что через несколько лет люди вовсе перестанут покупать книги и ходить на спектакли, а все будут скачивать из интернета?
– Книга еще поживет, я уверен. Она пока незаменима. Есть же такой приятный и важный момент: когда ты читаешь толстую книгу, то понимаешь, сколько осталось до конца, а сколько прочитано. Понимаешь, когда начинается финал. Электронный носитель этого ощущения не даст никогда, а это важный момент в законах восприятия текста, когда ты чувствуешь, что подбираешься к финалу. А театр вообще ничто не заменит, поскольку посещение театра – это совместное действие, ритуал. Театр – это единственный нефиксированный вид искусства. В нем присутствует феномен настоящего времени, то есть момент производства самого продукта. Кино, живопись, литература – это все фиксированные произведения, а театр – нет. И цифровые технологии в театр никогда не проникнут. Конечно, скачиваний всегда больше, чем купленных билетов. Другое дело, что платить за это тоже надо. Бесплатное скачивание лишает меня возможности инвестировать деньги во что-то новое. Мне приходится самому находить эти деньги и тем самым делать зрителям дорогостоящие подарки. Поэтому я в ближайшее время не буду делать видеоверсию спектакля "+1". Не хочу. Люди скачивают из интернета и не отдают себе отчета в том, что они воруют мою собственность. Вот мы сейчас сидим, и меня в этот момент обворовывают. И они делают это, даже не замечая того, что воруют! Не хочу потакать этому развращению. Для людей за границей хотя бы немного платить авторам за скачивание является нормой.
– У нас просто не развита система перечисления денег…
– У нас не развита культура, а остальное развито точно так же, как в Европе и Америке. Это те же самые ресурсы. Просто у нас абсолютное бескультурье. Качали и будем качать, вот и все.
– Получается, если нельзя будет скачать ваши спектакли, то не слишком богатые люди не смогут их посмотреть?
– Я хорошо помню, как нищенствовал в Москве в 1998 году. Хочу купить беляш, он стоит 16 рублей, а у меня всего 15. И все. Всегда есть недорогие билеты, которые не намного дороже, чем билет в кино. Вот в Красноярске были билеты от 600 до 2500 рублей. И если тебе важно, сколько стоит билет, нужно потрудиться и купить его пораньше. Я хотел пойти на Мадонну, но остались такие дорогие билеты, которые я себе позволить не смог. И что? Не пошел на Мадонну.
– Сейчас вы с семьей живете в Калининграде. Как там развивается ваша творческая жизнь?
– Последние два года в Калининграде я не смог сыграть ни одного спектакля. Просто не сдают в аренду театр, никто не хочет ничего организовывать, местные журналисты печатают про меня самое неприятное, самое гадкое. Книжек моих в Калининграде не купить. Это суть провинции, в которой я всю жизнь жил и живу. Жил бы я в Красноярске – было бы то же самое. Спектакль "Как я съел собаку" я сделал в Кемерове. И кто его хотел смотреть? Да никто. Десять лет я там работал, но кому я был нужен? Наша любимая провинция не создает никаких возможностей для работы художника. Абсолютное недоверие. Переехал бы я в Красноярск, через годик обо мне бы стали писать самое хорошее в Калининграде и звали бы туда на гастроли.
Дата интервью: 2009-11-01
