Популярный артист эстрады признается, что политика его не возбуждает. Также он рассказал для чего создал свой театр, как его изменил спорт и почему он перестал врать.
– Я обратил внимание, что почти во всех ваших интервью к вам обращаются просто по имени, без отчества…
– У актёров как-то не принято обращаться по отчеству.
– Может быть, но ведь оно подчеркивает солидность и годы.
– Про свои годы я узнаю от вас… Когда я пришёл на эстраду, то меня немного смущало, когда, представляясь разным дамам-актрисам, которые мне казались солидными и степенными, узнавал, что они просто «кати» и «люси». Когда я пытался выяснить их отчество, они обижались. Потом я понял, что это среда, в которой паспортный возраст не соответствует тому, который они сами себе назначили. Они всегда должны оставаться молодыми.
Между прочим, для актрис старение – это настоящая трагедия. В 20-30 лет они могут блистать девчоночьей характерностью на сцене, а после 40 сохранять её всё сложнее. Они продолжают внешне держаться девчонками или девушками, но «мальчики» уже не воспринимают их как ровесниц. Для них это и личная, и профессиональная драма.
Смотрите, что сейчас происходит с актрисами – оставим пока мужчин в покое, среди женщин сегодня какая-то фатальная эпидемия омоложения. Если заглянуть в клинику пластической хирургии, то они забиты нашими общими знакомыми – они пытаются вернуть себя в то время, когда они сами себе нравились.
Недавно мы ехали мимо одного роскошного плаката, на котором была изображена одна известная дива, и мы стали гадать: на кого же из известных артисток она похожа? Представляете, она была похожа сразу на всех актрис, которые себя омолодили. Пластика делает их очень похожими друг на друга – у них какое-то кукольное выражение лица. И тут возникает другая проблема: а кто будет играть пожилых женщин? Раньше была Валентина Сперантова и Татьяна Пельтцер, а сейчас кто? Старух играть некому.
Вот вы спросили про отчество и сказали, что оно подчёркивает возраст мужчины. Мне кажется, для мужчины это мало что значит. Перешёл из одного возраста в другой и ладно. Отчество – это строчка советского документа. В наши демократические времена отчество не играет никакой роли. Разве что среди чиновников оно что-то значит, а в актёрской среде никакого значения оно не имеет.
– Ваше настоящее имя не создавало вам проблем в жизни?
– Нет, никаких проблем не было. Если бы был какой-то сознательный выбор псевдонима, то нам было бы о чём поговорить. Но это произошло спонтанно.
– Вам это кто-то «подсказал» сделать?
– Нет, мы тут не найдём острой темы. Что Ефим, что Нахим, выбор небольшой. Это всё равно что выбирать между Абрамом и Исааком.
– То есть эта тема – национальная – для вас малозначимая?
– В той среде, в которой я нахожусь, она вообще никогда не была острой. И потом, я не ищу людей, с которыми у меня могли бы быть враждебные отношения. Своих врагов я не знаю.
– Кажется, Пако Рабан сказал: «Когда мне исполнилось 50 лет, я дал себе слово больше никогда не врать». Вы могли бы пообещать себе похожее в свои 50?
– Не врать?.. Нет, этого я обещать не могу. Пако Рабан в свои 50 был старше меня в мои 50. У меня сейчас это не совсем получится, но количество вранья у меня уменьшилось на два порядка. Я стал меньше в нём нуждаться. Мне даже доставляет удовольствие обходиться правдой.
– Правда, что получается?
– Если я стану кандидатом в долгожители, то уверяю вас, что меньше всего буду нуждаться во вранье.
– Актёры очень зависимые люди – от режиссёров, от обстоятельств, от моды…
– И от журналистов.
– Но тем не менее, они, как все нормальные люди, стремятся к некоей внутренней свободе.
– Внутренне я почти свободен. До полной свободы осталось чуть-чуть. Что касается внешней свободы, то тут я, конечно, зависим, даже от погоды. Вот в Няньге, куда я приезжал зимой, было -43°С. Можете представить в этой ситуации мою внешнюю свободу? Ещё я завишу от спроса и на него могу ответить только предложением.
– В чём заключается ваша внутренняя свобода? Вы, как у Чехова, выдавливали по капле раба?
– Ага, как в том анекдоте: всю жизнь выдавливал из себя раба, а потом сокрушался, как огорчительно мало осталось внутри.
С тех пор, как возникло моё частное дело и надо мной нет никакого производственного плана, это сужает выбор предложения. Мне не позвонит Стивен Спилберг или Никита Михалков, потому что я не состою ни в каких творческих организациях, где есть моё портфолио… или даже скромная анкета…
– Но ведь Шифрин – это бренд!
– Вы так считаете?.. Что же тогда вы скажете, когда мне будет 60? Нет, не хочется кокетничать, но до бренда я не дотягиваю. Бренд – это целая линия, когда есть и духи, и косметика, и костюмы, и дизайн табуреток. У меня ничего этого нет.
– Вам предлагали, например, стать лицом какой-то продукции?
– Никто ничего мне не предлагал. Мне не предлагали закончить школу, никто не предлагал поступать в театральный институт. Всё это я сам решил для себя.
Мне предлагали более или менее талантливые тексты, я из них выбираю. Даже при всём желании сделать из меня Золушку – ничего не получится. У меня не было ни главного бала, ни туфельки, и никто не подходил ко мне на улице с вопросом: «Ты хочешь сниматься в кино?» Я всё сделал сам.
– Виктюк предложил вам роль в «Козе», а вы согласились?
– Я просто учился у него, это история с продолжением. Если в моей жизни и случались предложения, то я откликался только на те, которые выглядели неожиданными. А что вы хотите – я тридцать лет занимаюсь почти одним и тем же. Я не открыл геном человека или новую звезду, а работаю на одном рабочем месте – на эстраде.
– «Коза», кажется, шокировала российского зрителя, и это, в принципе, подтвердило различие нашего и американского общества – в США пьеса Олби была популярной и кассовой. Соглашаясь на роль в «Козе», вы понимали, на что идёте? Вас не отговаривали: «Ты кого соглашаешься играть?»
– А с кем я должен был советоваться? Я же не объявлял о своём решении на каком-то форуме в интернете или в чате. Мне предложили, и я согласился, потому что бывают имена в искусстве, когда даже думать не надо, а нужно сразу соглашаться. Имя Эдварда Олби меня не заставило сомневаться.
Вот, например, нас в школе учили, что Гоголь только до второго тома «Мёртвых душ» талантливо писал, а после второго тома и «Выбранных мест из переписки…» он не такой ценный. А для меня есть поэт по имени Гоголь, и всё, что выходило из-под его пера, для меня равноценно. Так же и с Олби. Для чего-то у него написалась эта пьеса?
– Согласитесь, всё равно её восприятие в Америке и у нас разное.
– Может быть, часть вины на мне. Постараюсь сказать по-другому. Когда я иду в театр, то иду не решать головоломки или ребусы и думать: о чём эта пьеса? Я прихожу туда для того, чтобы проследить за игрой актёра.
Вы, наверное, были на спектакле в прошлом году, когда он ещё не устоялся. Недавно после спектакля я сутки просто лежал, и мне показалось, что вот теперь получилось. Все актёры мечтают о блаженном состоянии, когда «я – не я», когда тебя зовут по-другому, когда говоришь не своими словами, превратившись в Кого-то. Вот в первых спектаклях «Козы» у меня этого не было, а сейчас появилось.
– А разговоры «Боже мой! Шифрин зоофила сыграл!» не смущали?
– Слушайте, сейчас все, кому не лень, играют Сталина, множество актёров переиграло Гитлера, в наших сериалах перед нами прошло огромное количество злодеев, на роли которых актёры соглашались, и у них при этом ни один мускул не дрогнул. Почему Сталина играть лучше, чем зоофила? Ведь Сталин – точно нелюдь, козёл… А вот романтизации зоофилии в «Козе» я даже с лупой не найду.
– Я был приятно удивлён насыщенностью вашего сайта, на нём выложены даже ваши дневниковые записи двадцатилетней давности. Молодёжь назвала бы вас «продвинутым пользователем инета». Сами догадались или вам кто-то помогает?
– Сайт мы создали одними из первых в актёрском цехе. Мы – это, конечно, не Николай Второй, а я и мои помощники. Попробую вам объяснить мою привязанность к интернету – я и правда очень много времени провожу за компьютером.
Меня всегда интересовало, что происходит во времени с людьми. Например, «Кавказскую пленницу» и «На Брайтон-бич идут дожди», кажется, снимали два разных человека. То же самое можно сказать и про «Берегись автомобиля», и про «Тихие омуты». Полагаю, что выхолащивание собственных талантов происходит от того, что мы чураемся перемен. Есть писатели, которые мне чуть ли не с гордостью говорят: «А знаешь, я до сих пор от руки пишу!» Я им рассказываю про возможности компьютера, что есть программа-редактор, которая убережёт от расставленных не там, где нужно, запятых или от других ошибок, или о том, что можно восстановить потерянный файл… Да что там говорить о преимуществах авторучки перед гусиным пером!
Мой сайт – это относительно новый вид общения со зрителем. Мы получаем огромное количество писем, и я знаю, что обо мне думают. Я могу зайти в любую поисковую систему и узнать, какие претензии у людей ко мне.
– Вы как-то корректируете себя по ним?
– Я мог бы от них и отмахнуться, но теперь, во всяком случае, эти претензии озвучены, и я понимаю, чем раздражаю зрителей, чем им интересен, что им во мне не нравится. Если бы я был физиком-ядерщиком, то меня это мало волновало бы, но поскольку я работаю с людьми, меня интересует их мнение, ведь они – часть моей публики. Чтобы сайт не был похож на пафосный некролог, мы сделали его разнообразным – на нём есть и дневниковые записи, и записи моих выступлений, которые можно послушать или посмотреть.
Однажды я нашумел на Виктюка, который согласился принять участие в программе «Культурная революция», где он должен был нападать на Интернет: «Чего вы про него знаете? Зачем вам нападать на него? Вы похожи на ту старушку, которая подложила вязанку дров в костер Яну Гусу…» А он, согласившись, сказал, что его просто уговорили…
– Вы сказали, что проводите много времени в Интернете. А у вас не бывает раздвоения или смешения миров – реального и виртуального?
– А чем это плохо для художника? Когда я был маленьким, то написал такой стишок: «Каждый день в тетрадке стих – я мечтаю за троих. Сам не знаю, где же я – там, где явь или мечта». Это очень полезное для актёра состояние.
– А для человека?
– Актёр – не вполне человек. Он – кладбище людей.
– Не тяжело жить с таким кладбищем внутри?
– Нет. Мои трупы пригодны к употреблению. Я же вызываю их к жизни всякий раз, когда мне нужно. Иногда я страдаю от того, что во мне уживается столько разностей, а иногда мне льстит это. Для дела всё-таки…
– Наверное, я не очень внимательно читал вашу биографию, так и не понял: за что вашего отца сослали в Магадан?
– Вы внимательно читали – вы там ничего не нашли об этом, потому что там даже между строк ничего нет об этом. Это была знаменитая 58-я статья. Он не был членом партии, а был скромным бухгалтером.
– Подсчитал что-то не так?
– Нет, он всё правильно считал. Если бы его посадили за то, что он неправильно считал, то это было бы уголовное дело, а он был политическим заключенным, хотя никогда не интересовался политикой. Формально ему приписали шпионаж в пользу Польши. А он даже членом Бунда не был и вообще ни в какой общественной организации не состоял, работал, помогал матери прокормить восьмерых детей.
– У вас не осталось неприязни к той власти, которая испортила жизнь вашему отцу?
– Как не осталось? Я ненавижу её и не принимаю. Вот недавно в ПАСЕ обсуждали: осуждать коммунизм или нет? Я не знаю, будет ли он осужден как идея, но, несмотря на давность лет, должны быть осуждены преступный режим и преступная клика, и партия преступная должна быть осуждена. Я с этой мыслью не расстаюсь.
– А вам политика интересна?
– Даже если я посмотрю её в самой отчаянной порнухе, то всё равно не возбужусь.
Меня больше спорт трогает. Однажды он поманил меня реальными шансами измениться, и за это я ему благодарен. Лет десять назад перед вами сидел бы совсем другой человек.
– В 1990 году вы создали «Шифрин-театр». Вы в нём, правда, один?
– Есть ещё много невидимых помощников, но, кроме меня, постоянно в нём работают мой директор, редактор и водитель…
– Почему вам нравится этот театр одного актёра? Оттого, что вам трудно работать с кем-то на сцене?
– Нет, во всех коллективах, в которых я некоторое время появлялся, оставил флиртушки. Я не капризный и контактный, просто тогда у меня не было столько работы, сколько её сейчас.
Почти все тридцать лет я только и слышу «Ах, Ефим!… Какой он артист!..», но никто ничего не предлагает. А мне всегда очень хотелось сняться в кино! Мне казалось, что в нём я стану другим. Вот сколько времени мы с вами сидим, больше часа?.. А ни один режиссёр не позвонил!
На моё счастье, Грачевский иногда дарит мне счастье сниматься в сюжетах «Ералаша». Или вот взять озвучание в мультфильмах, время от времени мне выпадает эта работа и приносит ни с чем не сравнимую радость. Наверное, потому что я больше всего люблю переключение на другую скорость, на другой режим. Отсюда и мои записки в Интернете, это тоже моя самореализация, но на другом языке.
– Некоторые артисты жалуются на отсутствие театральной критики. Но мне кажется, что критики эстрады вообще нет?
– Театральная критика хоть существовала у нас, и можно назвать людей, на которых хотели бы походить современные критики. Если же вспомнить о критике эстрадной, то и выбирать не из кого. Есть доктор искусствоведения Уварова, и на этом список людей, которых эстрада хоть как-то интересовала бы, заканчивается.
С другой стороны, эстрадная критика есть почти в каждом еженедельном обзоре телепрограмм. Почти в каждом из них вы найдете очень похожие слова разных умных дам, которые ругают эстрадные проекты. Но ведь это мало похоже на критику.
И потом – вы уверены, что артисты сегодня читают газеты? Вы вообще тиражи газет знаете?
– Вам лично хотелось бы узнать мнение, например, о себе профессионального критика?
– Именно профессиональной критике я был бы рад, но за мной никто не следит, ничьим вниманием я не избалован.
– У вас есть с кем советоваться?
– Ни одного творческого решения я не приму без своего директора Анатолия. Я уже стал зависим от этого, так как мы давно работаем вместе, и всегда выходит так: если я что-то придумаю – выходит боком, а если он что-то случайно придумает, то всё получается как надо. Откуда у него такая интуиция, я не знаю. Может быть, потому что он очень хорошо меня знает или, может, оттого, что сам был актёром?
– Люди, в том числе и актёры, с годами становятся авторитетными, и некоторые из них не смущаются называть себя великими. У вас есть что-то похожее?
– Сейчас мы выпускаем юбилейный буклет в котором есть разворот «Я и великие». Мне звонит редактор и спрашивает: «Фима, мы слово «великие» в кавычки возьмем?» Я сказал ей: «Неужели кому-то придёт в голову серьёзно относиться к этой лукавой фразе? Там ирония читается сразу».
Я никогда не примерялся к слову «великий». Во-вторых, я прошёл диспансеризацию, и у меня есть справка, что здоров. Как я могу мечтать приобщиться к сонму великих, если трезво отношусь к себе и своим возможностям? Какой я великий? Я просто актёр, у которого иногда получается роль, а иногда нет. Я отличаюсь от множества безвестных артистов тем, что успел что-то сделать в своей жизни, что знаю много текстов наизусть и что много лет снимаюсь на телевидении. Мне даже в самых волшебных моих снах не снилось, что я – великий.
– Я заметил, у вас потрясающая речь. Представляю, как мне легко будет работать с вашим текстом. Что же вы такого читаете, если так хорошо владеете русским языком?
– Вот что вы видите на моём столе?.. Вот «Темные века» Айзека Азимова, вот его же «Путеводитель по науке», есть Стивенсон на английском, философия атеистов – сборник «Сумерки богов»…
Недавно открыл книгу Хармса наобум и думаю, что свой юбилейный спектакль закончу шуткой, которую там нашёл: «Один человек гнался за другим, тогда как тот, который убегал, в свою очередь, гнался за третьим, который, не чувствуя за собой погони, просто шёл быстрым шагом по мостовой». Мне почему-то показалось, что эту фразу можно отнести ко мне. Я ни от кого не бегу и никого не догоняю, а стараюсь идти быстрым шагом.
Дата интервью: 2006-01-11
