Ректор Казанского университета.
– Мякзюм Халимуллович, два года назад вас избрали ректором Казанского университета. Теперь ваше имя в одном ряду с другими ректорами начиная с Лобачевского. Голова не кружится от такого соседства?
– Я, наверное, просто пока не понимаю этого. Всё время уходит на работу и только на работу. Хотя, наверное, можно задуматься: за что я заслужил это? Но тем не менее стараюсь работать ничем не хуже, чем предыдущие ректоры. Хотя если говорить про Лобачевского, то это, конечно, просто несопоставимо. А вот, кстати, с Лениным я уже давно в одном ряду.
– Это в каком ряду?
– В Ульяновске, откуда я родом, я закончил ту же школу, которую когда-то заканчивал Ленин. Закончил я её, как и он, с золотой медалью, а в школьном музее есть доска, на которой имена всех, кто закончил школу с золотой медалью. Рядом с Ульяновым и его историческим оппонентом Керенским буквально в том же столбце и моё имя.
– Ну и совпадения у вас – закончили школу, в которой учился Ленин, потом поступили в университет, который носит его имя, а теперь ещё и ректором его стали!
– Когда я закончил школу, то почему-то решил поступить в университет, где учился Ленин. Приехал и поступил. Хотя, как всегда в жизни, маленькие случайности приводят к решению. Один знакомый поступил в Казанский университет, когда он приезжал домой, то рассказывал мне, как в нём интересно и хорошо учиться. Видимо, под влиянием его рассказов я и решился поступать в этот университет.
– А почему именно на физфак?
– А я всегда любил математику и физику, участвовал в разных олимпиадах по этим предметам.
– И вот 34 года назад вы приехали в Казань поступать в КГУ. Сколько у вас было тогда в кармане денег, помните?
– Десять рублей. Хватило только на то, чтобы сдать экзамены и уехать обратно. Помню, приехал я рано, в шесть утра, сел на «сковородке» и ждал, когда откроют двери. Я даже не знал, что есть конкурс и что столько-то человек претендует на место.
– Мякзюм Халимуллович, как же быть с Лениным? Учился он в Казанском университете всего три месяца, закончил экстерном Петербургский университет, а его имя носит именно Казанский. По-вашему, это и есть историческая справедливость?
– Трудно сказать. Попыток изменить это не было раньше, и мы тоже менять ничего не будем. Конечно, имя Лобачевского больше всего подходит нашему университету, но его уже носит Нижегородский университет.
Кстати, в актовом зале МГУ до сих пор висят цитаты Маркса и Ленина, и никто не собирается их убирать. Мне кажется, что мы не готовы к такой перемене.
– Скажите, у вас есть удовлетворённость жизнью?
– Мне кажется, что смысл жизни в том, чтобы всегда быть неудовлетворённым своей работой. Если бы я был удовлетворён ею, то стал бы я дальше работать?
– Чего больше в работе ректора – политики, хозяйства, науки, педагогики?
– Это всё вместе, в сложном переплетении. Когда я пришёл в этот кабинет, признаюсь, многого не знал. Университет – это огромнейший комплекс: тут и политика, и хозяйство, и стройка, и учебный процесс. Предыдущие ректоры говорили мне: «Пройдёт года два, прежде чем ты начнёшь что-то понимать». Так и вышло. Прошло два года, и я стал что-то понимать.
– Что именно понимать?
– Структуру университета, его устройство. Он живёт и развивается по своим законам. У университета есть свои внутренние законы развития.
– И какой же участок работы вам нравится больше всего?
– Тут дело не в том, что мне больше нравится. Я тоже часто задаю себе этот вопрос. Я больше получаю удовлетворения от принятия верных решений. Ко мне приходят разные люди с разными проблемами, весь день приходится разбираться в них и принимать решения по любым вопросам, будь то нужды ученых, преподавателей, студентов, технического персонала.
– Сейчас в университете грандиозный ремонт в связи с приближающимся двухсотлетием. В этом тоже вам приходится участвовать?
– Конечно.
– А откуда у вас знания о стройке, если вы всю жизнь занимались научной деятельностью?
– Так я же почти каждое лето, пока учился, ездил в стройотряды. И каменщиком был, коровники строил… А что вы смотрите на мои руки? Это сейчас они стали такие, уже не такие рабочие, как раньше.
Мне всегда нравился процесс стройки, я его прекрасно знаю от и до. К тому же семь лет руководил строительством дома для преподавателей на улице Чехова, вместе с сотрудниками помогал строителям разгружать кирпичи. Так что мне стройка очень близка, я люблю строить.
– Вот вы говорили, что вам нравится принимать решения. Но в таком многотысячном коллективе они ведь не всех, наверное, устраивают? Как вы их принимаете – ищете консенсус или кулаком по столу: «Будет так, как я сказал!»?
– В силу моего характера это для меня самый больной вопрос. Конечно, бывают решения, которые противоречат моему характеру.
– Не понял, это как – ваши решения вам же противоречат?
– Иногда решение бывает полезно для дела, а человека, которого оно касается, бывает жалко.
Мне нравится одна фраза: «Я не знаю формулу успеха. Но я знаю формулу неуспеха – быть хорошим для всех». Так что хочешь не хочешь, но решения кого-то задевают. Но я вовсе не жёсткий человек и не могу стучать кулаком по столу. Тем более в университете это в принципе невозможно.
– Даже жёстко разговаривать не умеете?
– Ну почему не умею, могу и так. Но не с коллегами, а, например, со строителями. Тут нужен особый язык.
– И вы его знаете?
– (Улыбается.) Конечно. Это ведь жизнь. Иначе с ними невозможно.
– Насколько я знаю, клуб выпускников есть только на физфаке.
– Да, мы собираемся раз в год, как говорится, приватно. Такие клубы больше в заграничных вузах существуют. У нас общество пока не готово к этому – менталитет другой. Но я очень надеюсь, что двухсотлетие университета что-то изменит и объединит его выпускников.
– По-вашему, это нормально, когда университет просит финансовой помощи у тех, кто его закончил и стал обеспеченным человеком?
– Во всем мире существует спонсорская помощь вузам. Государственный бюджет практически выделяет, например, нам в два раза меньше того, что необходимо. Мы, конечно, зарабатываем, но даже этих денег не хватает на издание учебной литературы.
На Западе очень развито спонсорство учебных заведений. И это выгодно тем, кто вкладывает деньги в образование. Там есть законы, согласно которым часть денег, которые спонсор даёт учебному заведению, вычитаются из налогооблагаемой базы. У нас таких законов нет, и поэтому это невыгодно бизнесменам. Но мы боремся за это.
– На местном или на федеральном уровне?
– Конечно, на федеральном, на местном сейчас уже ничего сделать нельзя. Меня и моих коллег – ректоров других университетов – беспокоит принятие нового закона «Об образовании», который определит, по какому пути пойдёт образование в России дальше. У разработчиков этого закона есть мнение, что образование, как и здравоохранение, так и не вошло в рыночные отношения. Поэтому концепция нового закона такова: образованию нужно жить в рынке.
– Проще говоря, живите как хотите.
– По большому счёту да. Но это коснётся не всех вузов. Согласно новому закону, все вузы будут поделены на четыре группы: федеральные, вузы субъектов федерации, муниципальные и коммерческие. Государство будет ответственно только за первую группу.
Недавно ректоры нескольких московских вузов были на приёме у премьер-министра Фрадкова, просили приостановить принятие этого закона, потому что это лишь ускорит развал системы образования. Сейчас мы готовим свои поправки к этому закону. По нашему мнению, в нём есть посягательства на автономию вузов. Например, это коснётся уставов и расходования тех средств, которые вузы сами зарабатывают. Если закон будет принят, то решать, на что тратить заработанные нами средства, будут чиновники Минобразования. Они будут решать, сколько из этих денег нам дать и на что их тратить.
Кстати, помните, сколько шума наделал закон о переводе льгот на денежные компенсации? А закон «Об образовании» тоже принят в первом чтении одновременно с ним, но пресса почему-то обошла это своим вниманием.
– Скажите, какие отношения между вашим университетом и столичными? Нет ли ощущения, что к КГУ относятся как к провинциальному вузу?
– Этого как раз нет. У меня очень хорошие отношения с ректором МГУ Садовничим, он очень помогает мне и поддерживает меня. Отношения между сотрудниками больше научные. Например, наши физики активно работают с физиками МГУ.
Никакого столичного снобизма по отношению к нам я не ощущаю. Напротив, у меня есть ощущения, что в столице понимают, что в регионах больше сохранились академические традиции. К тому же откуда основной приток новых научных сотрудников в столице? Опять-таки из регионов.
– Образование физика помогает вам в работе?
– Помогает. У нас было фундаментальное образование. Главное целью у нас было не просто получить определённые знания, нас учили самих учиться.
Не мною замечено, что выпускники университета отличаются от выпускников других вузов. Если в первый год на производстве они мало чем отличаются от других, то чуть позже становится заметным их приличный уровень знаний, способность откликаться на новое. Университетское образование – это особый склад ума.
– Вы, наверное, наблюдаете сегодняшних студентов. Как по-вашему, для чего они идут сегодня учиться? Чего больше в этом – прагматизма или стремления чему-то научиться?
– Я бы не сказал, что всем свойственен прагматизм при поступлении, откуда он в таком возрасте? Хотя, наверное, влияют родители и окружение. Но всё равно есть десять-пятнадцать процентов, которые учатся для того, чтобы получить знания. Я сам гордился и горжусь тем, что учился в университете.
– А что вам нравится или не нравится в современных студентах?
– Что значит «нравится не нравится»? Они же учатся. Но, наверное, есть что-то такое, что раздражает. Но я всегда пытаюсь встать на их сторону, чтобы понять это.
Но вот чего уж не понимаю, так это излишней раскрепощённости. У нас было совсем другое отношение к преподавателям. А сейчас такая беспардонность, могут и послать.
– Ваше поколение было во многом другим. Например, тогда преподаватели взяток не брали.
– Это точно, когда я учился, ни разу не слышал об этом. Сейчас иногда появляются такие преподаватели. Обидно, что новая экономическая ситуация лишь подбрасывает дровишки в этот костерок.
– Но ведь это же ученые! Какой пример они подают студентам?
– Я не говорю, что таких случаев нет. Если я скажу, что этого нет, то это будет неправдой. Это есть, и это надо признать. Но это очень небольшой процент. Такой процент есть в любом обществе. Это как преступность, она есть и будет, как бы с ней ни боролись.
Правда, недавно один ученый из Германии – почетный доктор нашего университета – пытался мне объяснить, что коррупция очень полезна. Я удивился: «Чем же она полезна?» Его теория пользы коррупции, оказалось, в том, что если чиновнику дают взятки, то он будет что-то делать. Согласитесь, весьма спорная точка зрения.
– В одном из своих интервью вы признались, что ваш любимый литературный герой Дон Кихот. Почему?
– Это журналистка что-то напутала. Это не совсем так. На разных этапах жизни у меня были разные любимые герои. Сейчас я много читаю исторической литературы. Например, про Лобачевского. Мне очень понравилось его одно признание: «Сижу на учёном совете, а передо мной сидят люди, завидующие мне чёрной завистью, и они хотят, чтобы у меня не получилось вот это или что-то другое». Прошло двести лет, а проблемы в университете те же самые, как и отношения между людьми.
– Вы про то, что и вам завидуют?
– Конечно, завидуют.
– А вы общаетесь с теми, с кем раньше работали?
– Постоянно, но вот последние полгода не каждую неделю получается. Не знаю, может быть, эта тенденция и опасная, но оправдываю тем, что много работы. Её и правда много.
– Нет такого отношения к прежним коллегам – «вот я поднялся, а вы так и остались, кем были»?
– Это исключено. Тьфу-тьфу… Я вообще не ощущаю, что куда-то поднялся.
– Как отнеслись ваши родители к тому, что вы стали ректором?
– У нас обычная рабочая семья, и родители нарадоваться не могут за меня. Хотя, наверное, они и не до конца понимают, как это я стал ректором. Мы же для них всегда остаёмся детьми. Раз в месяц обязательно стараюсь ездить к ним.
– Свободное время есть при нынешнем положении?
– Вы о чём?! Какое свободное время? Мне многие говорят, что я не умею отдыхать. Если оно и случается, то стараюсь провести его над научными статьями. А иногда просто хочется побыть одному. За день столько общения бывает, что какое-то время не хочется никого и ничего видеть.
Правда, в последнее время появилось еще одно увлечение. С молодыми профессорами пишем альтернативную историю университета, она почти уже готова. Есть много книг об истории Казанского университета, но они написаны научным языком. Хотелось написать такую книгу, которая была бы интересна любому человеку. Вот последние полгода всё свободное время уходило на эту работу.
– Мякзюм Халимуллович, сегодня, когда вы проходите через колонны главного входа как ректор, вы вспоминаете, как 34 года назад сидели на «сковородке» и ждали когда откроются двери?
– Интересно как вы это угадали? Но это действительно так и есть. Иногда я оборачиваюсь и смотрю на то место, где сидел с чемоданчиком, – как раз в центре «сковородки», ровно напротив двери. Не знаю почему, но был тогда уверен, что поступлю.
– Поддерживаете отношения с бывшими ректорами?
– Да, с ними я в очень хороших отношениях. Хотя Коновалов и выступал против моего избрания. С Коноплёвым у меня давно хорошие отношения. Мне вообще очень важно, чтобы были хорошие отношения с любым человеком. Если я замечаю, что человек не здоровается со мной или как-то избегает общения, то приглашаю его к себе, и за час беседы мы расставляем все точки над i.
– Решение участвовать в выборах ректора было вашим личным решением?
– Не только. Меня и коллеги поддерживали. Я считал, что смогу быть ректором не хуже других и сделать не меньше для университета.
– Когда вас избрали ректором, то некоторые говорили, что это было политическим решением – нужен был татарин.
– Вообще-то, я и в самом деле первый ректор-татарин. Избранный. До меня в университете были два ректора татары по национальности, но их назначали.
Но вы, может быть, и правы, что тут была политика. Многие во время выборов говорили, что татарин не должен быть ректором. Пытались разыграть национальную карту. В некоторых газетах даже писали про меня: «Как это ректором императорского университета будет человек с таким именем?»
– Много было грязи?
– Нет. Разве что в кулуарах говорили: зачем выбирать татарина? Но раз меня выбрали, значит, университет отверг такие рассуждения.
Мне кажется, что университет выиграл от того, что избрали меня. Администрация города и правительство республики стали больше помогать университету. При том, что в его жизнь очень трудно вмешаться, он более консервативен. Если кто-то со стороны захочет что-то навязать коллективу университета, то коллектив всё равно проголосует против.
– Какое-то время вы вместе с братом занимались бизнесом. Нет обиды на государство, что вместо науки были вынуждены заниматься какими-то программами для бухучёта?
– А зачем обижаться на государство? Мы же живём в этой стране.
Сейчас многие учёные вынуждены заниматься другими вещами больше, чем наукой. Это, конечно, ненормально. К тому же если случится реформа, о которой мы говорили, это только усугубит ситуацию. Ведь зарплата в учреждениях образования меньше в два-три раза, чем в промышленности.
Вот и вынуждены преподаватели читать лекции в двух-трёх вузах. А что это такое? Это же как шабашка получается. Прочитал лекцию, получил деньги и – ушёл. Система образования определяется не только количеством прочитанных лекций. Должна быть и работа на кафедре, и, конечно, наука. А сколько сейчас расплодилось коммерческих вузов? В СССР было 700 вузов, а сейчас только в России 3000. Разве это нормально? Какое качество образования студентов при таком их количестве? Вот поэтому в других странах и не признают наши дипломы.
– Извините, меня очень удивило, что вы назначили интервью на восемь утра. Вы что же, каждый день так рано приходите на работу?
– Мне это нравится. Я всегда прихожу рано на работу, в половине восьмого, раньше секретаря. Вы же сами видели, что в приёмной никого не было. Я и в школу тоже приходил за 40 минут до начала занятий.
– Я вижу, что у вас на экране компьютера открыт какой-то новостной сайт.
– Интернет у меня включен весь день, с новостей, особенно спорта, я начинаю каждый день. В течение дня обязательно читаю новости. Многие сотрудники узнают новости от меня.
– Я обратил внимание ещё на то, что в вашем кабинете только три портрета – Лобачевского, Путина и Шаймиева.
– Не только (показывает на рабочий стол, где в рамке стоит фото). Ещё есть и мои внуки.
А что касается президентов, то они есть в кабинетах всех ректоров. Но мне не хотелось официальных, я же не чиновник. А тут по случаю мне принесли эту фотографию, где Путин с Шаймиевым такие неофициальные.
Июль 2004 г.
Дата интервью: 2004-07-15