Советский и российский актёр, Народный артист СССР, артист Театра Российской Армии.
Широкую известность получил после первой же большой роли в кино (Мусаиб в фильме И. А. Пырьева «Свинарка и пастух»)). Снимался также в фильмах «Карнавальная ночь», «Дядя Ваня», «Женщина в белом» и многих других.
– Владимир Михайлович, вы прожили большую жизнь, вам есть что вспомнить, что сказать, но подводить итоги рановато. И все-таки: что человек в вашем возрасте может думать о жизни?
– Судьба подарила мне долгую жизнь, а поскольку она дарована мне Всевышним, то прожить ее я стремился так, как написано в книге «Как закалялась сталь» – не растрачивать ее по пустякам, приносить пользу людям, особенно моему поколению. У нас была сложная жизнь – революция, нэп, восстановление страны, потом Великая Отечественная война, восстановление разрушенных городов, затем перестройка. Представляете, какую мы прожили жизнь?! Самое главное – не забывать того, что было хорошего. А его мы же разрушили одним махом. Я считаю, что от негативного нужно было постепенно избавляться, подчищать. Сейчас мы уже пожинаем плоды нашего легкомыслия. Многие из моего поколения и близких мне людей воевали за Отечество, отдавали самое дорогое – свою жизнь, а мы теперь предаем этих людей.
– Да, времена сейчас не лучшие, Владимир Михайлович. Но, согласитесь, было-то еще хуже?
– Я не считаю так: лучше или хуже. Жизнь, безусловно, меняется, к лучшему или к худшему. Но тот путь, который мы выбрали, – путь демократии, который особенно важен в искусстве, это большой плюс. Но дело в том, что наша страна и наши люди не обладают той культурой, которую требует демократия, культурой выполнения законов. Поэтому я бы не назвал то, что мы имеем, демократией. Это нельзя даже назвать периодом становления. Мне кажется, это период отсутствия четкого понимания «куда идем?»
Я никогда не был членом партии, даже в комсомоле не был, считал, что, как художник, должен быть вне каких-то правил, идей. Художник должен быть свободен в этом отношении. Поэтому это все как-то мимо меня прошло и нисколько мне не мешало. Кому-то это помогало, а мне это было не нужно.
Вот поэтому я и говорю, что нет четкого понимания «куда идем?» Самое главное – нужно думать о людях, которые живут рядом с нами. Мы в России не должны кого-то копировать. У нас совершенно особый менталитет. Русский человек по своей натуре очень многонационален. Он умеет уживаться со всеми. Мы так привыкли жить. Этим отличается Россия, русский характер, его умение жить со всеми, пока его не обидели…
– А потом будет русский бунт, как писал Пушкин, «бессмысленный и беспощадный»?
– Я не большой знаток истории, но знаю, что была столетняя война с турками, мы освободили болгар, стояли у стен Константинополя. Крым… У Севастополя лежат русские кости. Севастополь – исконно русский город. Я еще потому это говорю, что для моего поколения то, что случилось, не только непонятно, но и больно.
– Вы имеете в виду распад Союза?
– Да. Это противоестественный распад. Мне кажется, что он произошел из-за амбиций политиков.
– Владимир Михайлович, вам, как я понял, свойственно размышлять на такие темы?
– А как же! Понимаете, мне очень больно. Очень мало осталось в живых моих сверстников, многие погибли в Великую Отечественную. Меня спасла картина «Свинарка и пастух», снимавшаяся во время войны, за нее я получил «бронь».
И что же получилось? Мы из победителей превратились в побежденных. Мне просто больно за тех людей, которые отдали свои жизни. За что?! Как же не думать об этом?! Почему Хрущев отдал Порт-Артур? Ведь это город, который Россия завоевала, он был форпостом на Дальнем Востоке.
Вот вы, Андрюша, молодой человек, и во многом можете не соглашаться со мной, но поймите, у нас все делается как-то уродливо. Недаром, наверное, Гоголь сказал: «У нас много дураков и плохих дорог».
– Так, может, как сказал другой не глупый человек: «каждый народ достоин того правительства, которое имеет»? Впрочем, мы же сами его и выбрали.
– Русский человек достоин хорошего. Я много бывал за границей, очень много. Везде живут прилично, приличный уровень жизни. За наших пенсионеров государству должно быть стыдно. В армии не платят зарплату! Армия – это святая святых! Когда так относились к армии? Без-нрав-ственно это! Разрушить такую страну и такую армию! Прежде чем начать такую перестройку, нужно было все просчитать…
– Популярность советских актеров порождала всякие легенды об их благосостоянии. Скажите, много вам дала популярность?
– Нам платили небогато. Всю жизнь занимался благотворительностью. Во время войны я дал более двух с половиной тысяч концертов, да и иногда сейчас продолжаю выступать бесплатно, если просят. Ту зарплату, которую получаю, тоже считаю благотворительностью, потому что получать должен вдвое–втрое больше. Только, ради Бога, не поймите меня, как не скромного. Нет! За рубежом актер моего плана имеет виллу, машину. А что имею я? Двухкомнатную квартиру, 28 квадратных метров. Но я должен вам сказать, что ни на кого не обижаюсь. Эта квартира для меня дорога тем, что в ней бывали Андрюша Миронов, покойный, Царство ему небесное, Мария Владимировна… Да что там говорить!
Нет, я не жалуюсь. Я несколько отличающийся от других человек. Я мог бы устроить свою жизнь. Сколько министров обороны бывали на моих спектаклях (В.Зельдин – актер театра Российской Армии. – Прим.авт.). Я мог бы кого угодно из них попросить сделать мне садовый участок. Но я занимался другим, занимался творчеством, общественной работой. Мы с Ниной Афанасьевной Сазоновой выбивали квартиры для наших актеров, добивались установки телефонов, строительства дома для актеров. То, что мы могли помочь кому-то в этом отношении, приносило огромное удовольствие.
– А как же ваши звания, награды?
– А что звания? Раньше за орден давали 45 рублей… Знаете, Раневская, великая актриса, удивительный и остроумный человек, переезжая на новую квартиру, сказала рабочим: «Не забудьте там коробочку!» «С чем?» – спрашивают ее. «С этими похоронными принадлежностями.» Так она называла ордена на подушечках.
Что ордена? Они за заслуги. Главное, чтобы человек жил на достойном уровне.
– Владимир Михайлович, вы начинали еще в довоенное время. Оно было интересным?
– Да, конечно. Я учился в театральном училище при театре, которое сейчас носит имя Моссовета, на Каретном ряду. Потом, когда закончил училище, играл в этом театре. Там были замечательные педагоги, актеры, была потрясающая атмосфера. Стипендия была ерундовая, мы ее всю отдавали на завтрак, обед и ужин. Зато знали, что не будем голодными.
– В театре вы оказались не случайно?
– Я родился в музыкальной семье. Отец был музыкантом, а мать учительницей. Я, честно говоря, даже не думал о театре. Ну, участвовал в школьной самодеятельности, ходил в драмкружок, пел, танцевал, даже поступал в хореографическое училище при Большом театре. Но отец очень не хотел, чтобы я стал танцовщиком, и сделал все, чтобы меня не взяли. После школы хотел быть офицером, но в военно-морское училище меня не взяли из-за зрения. Судьба сложилась так, что я оказался в театре.
– Роль пастуха в фильме «Свинарка и пастух» была неожиданной для вас?
– В то время я работал в Центральном транспортном театре, которым руководил замечательный режиссер, петербуржец Николай Васильевич Петров, он был очень доброжелательный человек, умеющий работать с актерами. В одной из пьес я играл грузина, очень здорово играл. Один из ассистентов Пырьева пригласил меня попробоваться в «Свинарке и пастухе», дал сценарий. У меня много было конкурентов, даже настоящие грузины были. Но я актер редкого амплуа – лирический любовник. А Ивану Александровичу Пырьеву был нужен как раз такой герой, не приземленный, герой романтического плана, ведь роль была связана с горами, с романтической природой.
Мы много работали, репетировали. Но колебался он до тех пор, пока мы не сняли последний кадр, когда я приезжаю в деревню, а Глаша выходит замуж. После этого он пригласил в просмотровый зал женщин и показал им эту сцену: «Посмотрите, нравится вам такой герой?» Я им понравился. После этого Пырьев подписал со мной договор. Так что на эту роль меня утвердили женщины.
– Скажите, когда вы снимались в этом фильме, вы понимали, что это сказка, не имеющая ничего общего с реальной действительностью?
– Нет, вы понимаете, ведь каждая пьеса имеет свой жанр. Этот фильм – лирическая комедия.
– Вы сами пели в фильме?
– Да. Я до сих пор пою. Не пью, не курю, нахожусь в приличной для своего возраста форме. (Стучит по столу.) Я все сам делаю… Я ведь окончил кавалерийское училище, у меня есть диплом ворошиловского всадника.
– Вы сказали, что у вас амплуа романтического любовника, а не хотелось сыграть что-нибудь трагическое?
– Конечно, хотелось. Много ролей проходит мимо актеров. Наша профессия зависима от воли режиссера, от репертуарной линии театра. Хотелось сыграть Сирано де Бержерака… Многое хотелось в свое время. Но дело не в количестве, а в качестве. Я не так много снимался, но это были интересные роли – это и «Свинарка и пастух», и профессор Серебряков в «Дяде Вани», «Дуэнья», «Десять негритят». Были роли, которые формировали меня как личность и как актера.
– Мария Владимировна Миронова рассказывала мне, что нынешние молодые актеры говорят: «Я работаю в театре», а актеры вашего поколения говорили: «Я служу в театре». Простите, что я напомнил о вашем возрасте, вам 83 года, но что вы думаете о тех, кто приходит сегодня на сцену?
– Приходит талантливая молодежь. Но, понимаете, может быть, обстоятельства, жизнь диктуют сегодня так, что молодежь где-то в чем-то… В наше время у театра была своя атмосфера, в театре не было посторонних людей, мы не сдавали, как сейчас, помещения в аренду. Театр был семьей единомышленников. Сейчас здание нашего театра Российской Армии полуразрушено, чтобы существовать, нужны деньги, а их нет, приходится часть помещений сдавать в аренду, посторонние люди приходят. Атмосфера уже нарушается.
Вот вы видели, что сегодня часть проходов перекрыли. Это потому, что Петер Штайн репетирует «Гамлета». Вот та часть, где он репетирует – святая святых. Театр – это храм. Это – как в каждом человеке.
Вот я верующий человек, но в церковь не хожу. Не то, чтобы времени нет. Просто я считаю, что храм должен быть внутри человека, храм, который не позволит тебе сделать плохое. Главное в жизни – доброта, сострадание, любовь. Мне кажется, что это обязательно нужно сохранить в себе.
– В жизни вы тоже романтический любовник?
– Нет. Я в жизни очень увлекающийся человек. Но дело в том, что у меня были роли – «Коварство и любовь», «Учитель танцев», – где мне приходилось признаваться в любви. В них мне не нужно было придумывать, играть в искренность, она сама возникала от того, что у меня были прекрасные актрисы. У меня особое отношение к женщинам – рыцарское.
– Роль пастуха принесла вам огромную популярность. В те годы власть любила обласкивать знаменитостей.
– Нет, я не был ни на одном приеме в Кремле. Я не рвался к этому и совершенно спокойно отношусь к этому.
Знаете, Иосиф Бродский сказал: «Нужно понимать, что есть люди лучше тебя. Это облегчает жизнь». Я никогда никому не завидую, поэтому мне легко жить. Я знаю, что есть люди талантливее меня, умнее, образованнее. И слава Богу! Это хорошо. Я очень малограмотный, темный человек.
– Может, вы завидуете кому-нибудь из коллег?
– Завидую?!
– Ну, белой завистью.
– Я никому не завидую. У меня даже белой зависти нет. Я могу восхищаться актером. Нет, слава Богу, я сохранил в себе зрительское восприятие того, что происходит на сцене, в жизни, в спорте.
Кстати, я очень люблю спорт, и я не болельщик, а поклонник спорта. Мне слово «болельщик» не нравится. Профессиональный спорт – это огромный труд, который требует подчинения жизни результатам, достижениям. Спорт, как и искусство, не терпит компромиссов.
– Вы, несмотря на возраст, в отличной форме. У вас есть своя методика?
– Нет, никакой методики нет. Когда я играл учителя танцев, мне приходилось готовиться к каждому спектаклю, потому что в этом спектакле были сцены, где после танцев нужно было говорить и петь. Необходимо было иметь тренированное дыхание. Поэтому я занимался движением, верховой ездой, водными лыжами, станком, не курил, не пил. Это позволяло поддерживать хорошую форму. Потом был инфаркт, и мне нужно было снизить нагрузки. Сейчас ничем не занимаюсь, только прогулки с собакой утром и вечером. Это меня хорошо поддерживает.
– Но все-таки ваш успех в «Свинарке и пастухе» как-то повлиял на вашу личную жизнь? Лидия Смирнова рассказывала мне, что когда вышел ее фильм «Моя любовь», афишами была заклеена вся Москва, а она жила в обычной коммуналке.
– Нет. Обо мне тоже говорила вся Москва, а я жил в гримуборной театра Красной Армии. Потом были гостиницы, это все долго продолжалось.
Когда я пришел в театр, у меня даже костюма не было, были флотские брюки, бутсы и куртка с рваными локтями. Первый раз я получил часы от ГПУ в 30 лет. Но мне было достаточно успеха, признания коллег, зрителей. Я никогда не использовал свое положение. Я обыкновенный человек, обыватель. Служу своей актерской профессии, очень люблю ее и честно к ней отношусь.
– Владимир Михайлович, простите за вопрос первокурсника журфака, но что, по-вашему, счастье?
– Мне кажется, что это ощущение жизни во всей ее многогранности, многообразии. И счастье в жизни то, что ты имеешь возможность сделать другому человеку добро, увидеть его улыбку.
– В последнее время мне почему-то вспоминаются стихи Микеланджело «Прошу, не смей меня будить! О, в этот век преступный и постыдный Не жить, не чувствовать – удел завидный. Отрадно спать. Отрадней камнем быть».
– Жизнь дана не для того, чтобы обратиться в камень, а для того, чтобы созидать, делать добро, сострадать, понять боль другого человека как свою боль. Это главное в жизни.
Дата интервью: 1998-09-12
