Российский государственный и политический деятель, с апреля по август 1998 года — Председатель Правительства России
– Сергей Владиленович, мне кажется, что вас как премьер-министра будут помнить долго. В первую очередь, наверное, потому что вы были отправлены в отставку после 17 августа 1998 года, когда в новейшей истории России случился перелом – страна благодаря вашим решениям стала другой. Вы можете вспомнить, что вы делали в тот день, как проснулись, пили кофе…
– Могу, но не интересно. Выбор ведь был сделан не 17 августа. Просто 17 августа была ситуация, когда ничего нельзя было изменить. А запоминается прежде всего выбор, возможность выбора, принятие решения. 17 августа был тем днем, когда нужно было выйти и сказать всю правду.
Мои воспоминания о 17 августа малоинтересны. В девять утра пресс-конференция. Все решения были известны заранее. Это сейчас сложился некий образ об этом дне. Вот многие говорят, что доллар упал 17 августа. Сегодня спрашиваю людей: “Сколько стоил доллар на день отставки правительства, то есть 23 августа?” И мне говорят: “Двадцать, ну может, восемнадцать”. А на самом деле он стоил в день отставки семь рублей.
Интересный момент был 18 августа. Ко мне пришел вице-премьер Борис Федоров и сообщил, что приехали банкиры трех крупных западных банков, которым мы были должны по ГКО. Они просили о встрече со мной. Я представил, что они будут рассказывать, как сильно они прогорели и сказал Федорову: “Давай уж сам с ними поговори, утри их слезы”. “Да они хотят нам денег дать”, – говорит он мне. Логика тут была простая. Они подсчитали, если мы реализуем программу по выходу из кризиса, то первым получит максимальный доход тот, кто даст деньги сейчас. И мы договорились 18 августа о выделении в сентябре частными кредиторами пяти миллиардов долларов. Эта сумма полностью закрывала дефицит бюджета, из-за которого и начался кризис.
– Так почему же этот кредит не был получен?
– В условиях этого кредита было заложено не печатание денег, а жесткая реструктуризация ГКО и одинаковые условия реструктуризации для западных кредиторов и российских олигархов.
– И это вас не устраивало?
– Почему нет? Это было частью нашей программы. Это не устраивало того, кто настаивал на нашей отставке. Вспомните, ведь именно после нашей отставки было сказано о том, что жестко реструктуризировать ГКО нельзя, надо в этом вопросе как-то помягче. После этого появились разговоры об управляемой эмиссии, дескать, немножко денег все-таки можно подпечатать. А после этого появилась идея, что надо помочь российским собственникам. Через два-три дня после нашей отставки Столичный банк сбережений получил крупный, в несколько миллиардов кредит. Всё. Деньги печатаются, с инвесторами разговаривать уже было нельзя.
– Когда вы принимали решение, вы понимали, что останетесь крайним, что потом на вас будут вешать всех собак?
– То, что на меня будут вешать всех собак я понимал 23 марта, в день, когда меня назначили премьер-министром, а не 17 августа. Кстати, 23 число для меня роковое. 23-го дни рождения моей жены, дочери и бабушки. 23 марта меня назначили премьер-министром, 23 апреля утвердили в Государственной Думе, 23 мая начался финансовый кризис, 23 июня мне на стол положили антикризисную программу, 23 июля пришло решение о выделении кредита МВФ, а 23 августа меня отправили в отставку.
Но давайте вернемся к той встрече с западными кредиторами. Мы обещали им вернуть их деньги, но через пять лет. Они плакались на публике, но если вдуматься, то на ГКО они зарабатывали очень хорошо – по сто процентов годовых получали в валюте. Они стали говорить о том, что за пять лет в России рубль может еще больше обесценится. Вторым их требованием было перестать кредитовать олигархов. По их мнению это означало, что мы создавали разные условия для реструктуризации. Но у нас была принципиальная позиция – государство было обязано спасти вкладчиков. Если помните, то в комплексе решений мы закладывали следующее – если банк разоряется, то вклады переводятся в Сбербанк и их выплачивает государство. Государство может спасти инфраструктуру банков, систему банков, может спасти отделения СБС-Агро, чтобы обслуживать сельскохозяйственные регионы страны. Но государство не должно спасать Смоленского. Это принципиально. Если ты собственник, имеешь банк, то доходы от его деятельности кладешь себе в карман. Но если ты разорился, то государство заберет твой банк или продаст более эффективному собственнику.
Олигархов спасать нельзя. На этих условиях были достигнуты договоренности о кредите. Но потом, как я уже сказал, эти договоренности рухнули из-за нашего скандала с олигархами. Они просили денег. Мы отказали. Тогда они пошли в Центральный банк, потом снова пришли ко мне. Я снова отказал им. “Тогда мы будем бороться за вашу отставку”, – сказали они. “Боритесь”, – сказал я им. После отставки все условия наших договоренностей с западными кредиторами были нарушены.
– Это что же получается – историю России делают частные интересы, интересы каких-то олигархов?
– Историю России, конечно, делаем мы с вами. Но делаем по-разному.
Откуда у нас такая система власти? По конституции президент имеет монопольное право отправлять правительство в отставку. То, как отправили в отставку меня или как это сделали со Степашиным, меня подмывает назвать переворотом. Но ведь самое ужасное то, что все сделано по закону. И это при том, когда вся страна понимает, что это маразм, глупость, не может закон противоречить здорвому смыслу. Но мы же сами приняли эту конституцию.
– Так выбора-то не было.
– Выбор всегда есть. Опасно считать, что виноват кто-то один. Вот, дескать, царь не добрый попался. Сейчас мы его поменяем и все будет замечательно. А сами будем, как прежде сидеть, курить и ничего не делать.
Нет, менять придется всю систему власти. Мой принцип такой – хватит искать виноватого. Мы все виноваты. Все, кто занимался политикой, все, кто был у власти. Я четыре месяца был премьер-министром. Значит и я виноват. Ведь людей не интересует почему мне не дали сделать того-то и того-то. Из двух вечных русских вопросов “Что делать?” и “Кто виноват?” меня интересует только первый, вторым я не занимаюсь.
– Почему же вы согласились стать премьер-министром, если знали, чем все закончится?
– Никто не знает заранее, чем все закончится. Известно было только одно – страна находится в долговом кризисе и за это будут бить правительство.
– До назначения вы были богатым человеком?
– Богатым – нет. Но чувствовал себя комфортно.
– Зачем же вам была нужна эта нервотрепка?
– Я был управленцем, но никогда не был собственником. У меня не было ни одной акции банка, в котором я проработал четыре года. Так же было, когда я работал в нефтяной компании. Но я высокооплачиваемый менеджер. Мне платили хорошую зарплату как управляющему.
Почему согласился? Амбиции. Я не стыжусь этого. Для управленца амбиции похвальны. Во-вторых, у меня было понимание того, что можно изменить положение. Наш федеральный бюджет на март-апрель 98-го года был такой: 23 миллиарда ежемесячно доходов, расходов – 25 миллиардов и 30 миллиардов шло на погашение ГКО. Так жила страна. Вы представьте себе эту ситуацию на уровне семейного бюджета.
Всем было понятно куда мы катимся. Об этом я говорил президенту 23 марта. Вопрос был такой – можно выбраться? Можно. Что нужно для этого сделать? Для этого нужно сделать так, чтобы текущие доходы были хотя бы на рубль больше расходов. Кредиторы могли бы подождать. В конце концов, в долг давать выгодно, за это получаешь проценты.
Та антикризисная программа, которую мы сделали к лету 98-го года была проста – надо сократить расходы с 25 до 24 миллиардов, а доходы увеличить с 23 до 25 миллиардов. При этом вступаем в переговоры о реструктуризации ГКО, откладываем долг и начинаем зарабатывать больше, чем тратить. Для этого необходимо было принять комплекс законов, которые мы предложили в июле. При таких условиях мы могли бы договориться с МВФ, чтобы он добавил нам денег для нормализации бюджета. Но эту программу в июле не приняли.
Моя главная ошибка заключалась в том, что я воспринимал эту задачу как экономическую. Когда 23 марта меня вызвал Ельцин и предложил пост премьер-министра, я докладывал ему, что происходит и что необходимо будет делать жесткие шаги.
– Но вы же могли и отказаться от предложения.
– С точки зрения подчиненного, конечно, мог. Но с точки зрения собственного ощущения, нет. Возникает вопрос – кто, если не мы?
– Что, разве в России мало людей?
– Дело не в этом. Не хотелось себя считать трусом.
– Как вы отнеслись к тому, что вас назвали “киндер-сюрпризом”?
– Нормально. Я, действительно, для многих был киндер-сюрпризом.
Но тогда я сказал президенту, что мы сможем разработать такую программу, я возьмусь за это. Она будет жесткой, но ее надо провести. Но сказал ему еще и о том, что будут возникать и политические вопросы, а я не политик и мне в общем-то не хочется заниматься политикой. На это президент сказал мне: “Премьер-министр не должен быть политиком. Политические вопросы решит президент”. Я в это поверил и это было моей ошибкой.
В июле, когда мы представили Государственной Думе программу, то сразу почувствовали, что она не идет. Мы все объяснили, все показали, что будет, если эту программу сейчас не принять, но… в перерыве ко мне подходили руководители депутатских фракций и говорили: “Старик, да мы понимаем, что все это правильно, мы понимаем, что эту программу надо принять. Но ты пойми и нас. Мы не проголосуем за эту программу, потому что это не популярно. Ведь результаты будут через два года, а выбираться-то надо сейчас. Мы приедем в свой округ и ты думаешь, что нам кто-то скажет спасибо за адресную социальную защиту? Сбалансированный бюджет – это не мое. Я плевать хотел на твой сбалансированный бюджет, на твой МВФ. Мне надо отвечать перед избирателями своего округа. Ну и что, что нет денег на закон о ветеранах, я покажу избирателям, что я голосовал за этот закон, а то что денег нет, так это они там сволочи в Москве не дают”. Вот так вот. Необходимые решения не были приняты не по экономическим соображениям, а по политическим. Зато сейчас эта программа принята полностью – частично ее дожал Примаков, частично Степашин. Но ведь на это ушел год.
Вот часто спрашивают, почему МВФ легко дал Бразилии 40 миллиардов, а России несчастные 4 не даст? Да потому, что когда в Бразилии начался кризис, президент срочно собрал парламент и через два часа была готова программа. А у нас на принятие такой программы понадобился год.
Но я хочу сказать еще вот что. Несмотря на всю тяжесть, которую дал кризис, это имеет и положительный эффект – промышленность растет, изменилась разница цен между мировыми и внутренними, импорта стало меньше, заработала отечественная промышленность. Но задумайтесь – как мы могли бы жить сейчас, если наша программа была принята тогда, год назад?
– Вы стали премьером в 36 лет. Как вы думаете, что нового вы внесли во власть, кроме своей молодости?
– Не мне судить об этом. Я не ставил перед собой цель определять отличия. Мне не до этого было.
– Но ведь существует же субординация, преклонение перед руководством, еще сотни неписанных правил аппарата.
– Преклонения перед руководством у меня не было. У нас была команда людей примерно одного возраста – от 35 до 45 лет. Я, кстати, потом уже задумался, почему такие вопросы, которые вы мне задаете, приходили ко мне в голову только после отставки. Да у меня просто не было времени задумываться над тем, кто как к кому относится, кто с придыханием, а кто не с придыханием. Режим работы был по 16-18 часов в сутки.
– Правда, что вы занимались учением Хаббарда, которое запрещено во многих странах мира?
– Нет.
– Об этом много писали разные издания.
– Об этом начали писать, когда меня назначили премьером. Об этом начинают писать сейчас, когда начинаются выборы. По крайней мере, я узнал, что такое сайентология и кто такой Хаббард. Я никогда не имел никакого отношения ни к сайентологии, ни к Хаббард-колледжу.
Мне кажется, что причиной для этих публикаций послужило следующее. Когда я работал в банке “Гарант” в Нижнем Новгороде, то работников банка мы отправляли учиться в различные учебные заведения, которые открывались в Нижнем. Потом выяснилось, что шесть операционистов нашего банка прошли обучение в Хаббард-колледже. Сведения об этом есть в годовом отчете банка.
Но провокация была сделана профессионально. За несколько дней до моего утверждения материал был опубликован в Германии, а потом перепечатан в России.
– Сергей Владиленович, ваш рабочий день, как у премьера составлял 16-18 часов. Вы, наверное, и семью практически не видели?
– Да. И все свои увлечения забросил.
– Так зачем же? Неужели власть, как наркотик? Или она – как сцена для артиста? Можно понять Ельцина, ему нравится власть. Но ведь премьер-министры простые люди, а мы, как известно, все ходим под Богом…
– И главное недолго. Но тогда я понимал, что можно сделать программу, которая выведет страну из финансового кризиса. Я не знал, как ее сделать политически, но мы сделали ее.
– Скажите, а деньги влияют на решение?
– Зарплата, что ли?
– Ну что вы! Кто же в России живет на зарплату?!
– Премьер–министры. Моя зарплата была девять тысяч рублей.
– Знаете, мне довелось пообщаться со многими политиками и я пришел к какому-то странному наблюдению. Послушаешь их и получается, что все правы. А кто виноват в том, что кругом бардак, непонятно.
– Мне кажется, что главная причина заключается в том, что не работает государственная система.
– А может еще и потому, что у нас есть березовские?
– Может быть. Но ведь они есть тоже по каким-то причинам. Но я смутно себе представляю, что какие-то крупные компании в США могут диктовать президенту свои условия.
Это проблема слабости власти. Дело не в том, что у нас сильные олигархи. Ерунда все это. Если то, что делается правительством, поддерживается большинством людей, то все олигархи построятся в колону по два и будут делать то, что им скажут.
Мы приучили себя к тому, что власть не обращает внимания на наше мнение, на мнение людей. Она вспоминает о нас только раз в четыре года, во время выборов.
Я помню май прошлого года, когда шахтеры лежали на рельсах. У президента полномочий более, чем достаточно для того, чтобы дать команду и очистить рельсы. Шахтеры требовали своей зарплаты, но ведь не такими методами нужно этого добиваться. И потом, требовать надо было того, чтобы платили за уголь, а они требуют дотаций, проще говоря подачки от государства. Они перекрывают железную дорогу, нарушают график перевозки стратегических грузов и в общем все это может плохо кончится.
Но что делает власть? Она смотрит социологические исследования и видит, что 76 процентов населения поддерживает шахтеров и только 4 процента поддерживает президента. И команда очистить рельсы не дана.
Вот вы говорите, что один политик правильно сказал, другой предупреждал. Но ничего не изменилось. Значит, все виноваты, раз не получилось. Не получилось, потому что мы пытались изменить страну, опираясь на революционное понимание чиновников. Основой рыночных преобразований в России был либерально настроенный бюрократ. Чиновник вдруг решает, что нужно построить рынок: “Сейчас вы меня, конечно, не поймете, но вас надо силой привести к этому рынку. Народ не понимает? Ничего, потом поймет и памятники нам поставит”. Да не поставит. Главная ошибка, которая была сделана в стране во время преобразований – это наплевательское отношение к мнению людей и недооценка того, что нужно время для изменения сознания человека, а времени для этого нужно много. И если власти на это наплевать, то как бы не договаривались политики между собой, о чем бы они не договаривались, как бы они не предупреждали друг друга, ничто не даст результата. Потому что система власти работать не будет.
– Хотим мы этого или нет, но на вас клеймо человека, который условно разорил страну. И вдруг, спустя несколько месяцев после отставки, вы заявляете о создании своего движения. Люди в шоке: “Чего еще он хочет?”
– Мы же с вами уже говорили об ответственности. Что касается клейма, то я никогда не прятался от ответственности. И вообще горжусь тем, что не пытался переложить ее ни на своих предшественников, ни на своих последователей. Слава Богу, есть люди, которые понимают, что долговой кризис не рождается за четыре месяца.
– Но большинству это трудно объяснить.
– А я и не буду ничего объяснять. Я знаю, что с экономической точки зрения мы все делали правильно. Теперь я понимаю, что Думу нужно было уговаривать раньше, чтобы она приняла нашу программу. Уговаривать, применяя политические методы. Ну, не получилось уговорить. И я несу ответственность за это. Но если я несу ответственность, то я должен доделать то, что начал. Я понял, что проблема не решается экономически, она упирается в необходимость изменить власть. Для того, чтобы это сделать придется заниматься политикой.
– Но политика – это деньги.
– Политика – это борьба за власть. То, что для этой борьбы нужны деньги, следствие. Для меня политика – это борьба за изменение системы власти в стране. Если мы заменим просто людей, все равно ничего не изменится. Необходимо менять систему власти.
– Понятно, кто может поддерживать коммунистов или Жириновского. Но кто поддерживает вас? Газета “Версия” в своем расследовании о вас под заголовком “Кремленыш” довольно-таки убедительно доказывает, что вы просто марионетка в руках Кремля.
– Я читал эту статью. Но что в ней убедительного?
– На уровне обывателя – убедительно. Но я спросил о другом – офис вашего движения находится в центре Москвы, аренда его стоит немало, автомобили, телефоны…
– Я отстаиваю взгляды не меньшинства. У нас как-то стало принято говорить о том, что общество у нас прокоммунистическое, что только пять-десять процентов придерживаются либеральных и демократических взглядов. Чушь все это. Просто слова дискредитированы. Да, есть ненависть к власти, есть ненависть к неудавшимся реформам и как результат – ненависть ко всему, что называется правым, либеральным и демократическим. Такая же ненависть была раньше ко всему коммунистическому. Нет ничего страшнее неоправдавшихся надежд. Людей обманули и они вправе ненавидеть.
Но если разобраться, что беспокоит большую часть людей сегодня? Беспокоит безопасность, угроза потерять свою собственность, беспокоит возможность потерять свободу. А погодите, разве свобода, собственность, безопасность – коммунистические лозунги? Это правая идеология. Людей, которые придерживаются этих интересов в стране больше.
Но дело еще и в том, что правые партии не воспринимаются защитниками интересов собственности людей, они воспринимаются защитниками собственности олигархов. И что, надо ждать когда люди изменятся или все-таки партиям придется меняться? Придется. Другого выхода нет. Ошибки свои придется признавать, другим языком придется говорить.
А что касается той публикации, якобы о том, что моя партия существует на деньги Кремля, то я скажу – если бы у меня были такие хорошие отношения с администрацией Кремля, если бы я слушался советов и рекомендаций кремлевских обитателей, то я бы до сих пор работал премьер-министром. У меня есть основания это утверждать. Я понимал, как складывалась история моей отставки. Сначала это были требования поставить своих людей в правительство, потом это были требования заменить кого-то на другого.
– Как это расшифровать “своих людей”?
– Это означает, когда идет формирование правительства, то разные финансовые кланы или группы – необязательно, что это работники администрации, лоббистов в стране хватает – усиленно рекомендуют того или иного человека.
– Правда, что пост министра можно купить?
– Сомневаюсь, что можно купить, но вот политическую поддержку получить можно. Формирование правительства – это политический торг. “Вот если ты этого поддержишь, то мы тебя будем хвалить в прессе и поддерживать. А если не поддержишь, то шахтеры лягут на рельсы”.
Я горжусь тем, что получил поддержку президента. К сожалению, я не смог назначить всех, кого хотел, по конституции это право президента. Но я не взял никого из тех, кого мне пытались затолкать.
– Зачем вам понадобилось выдвигать себя на пост московского мэра? Вас же не выберут.
– Пусть этот выбор сделают москвичи. Но моя логика такова – сегодня идет спор за будущее страны. Другого пути, как менять систему власти, нет. Большинство людей в стране самостоятельные люди, не в смысле богатые, а самостоятельные. Значит, они сами будут определять свою жизнь дальше. Но нам предстоит еще сделать один шаг и стать самостоятельными людьми в политике, то есть отвечать не только за себя, но и за государство. Слава Богу, инструмент для этого есть – выборы. Их пока не перекрыли. Но могут. Нельзя думать, что свобода слова, свобода предпринимательства, свобода совести дарованы нам навсегда. Ничего подобного! Потерять все это можно за три секунды, потому что у нас ничего не защищено. Нам предстоит это сделать.
Сейчас идет спор о том, какое будет будущее у страны. Коммунизма в России больше не будет. Это мы уже проехали. Сейчас наш главный конкурент – бюрократический капитализм, где главный капиталист – чиновник. Он сидит в своем кресле, участвует в бизнесе и при помощи своих рычагов давит конкурентов. На западе это называется “приятельский капитализм”, то есть когда все лучшее приятелям, а остальным, что останется.
Самое лучшее, что есть в бюрократической системе – это Москва. Лужков здесь ни при чем, он достаточно толковый и профессиональный, к нему я отношусь неплохо. Но система-то неправильная.
– А откуда у вас все-таки деньги? Ведь выборы очень дорогая вещь.
– У нас будут средства, которые нам выделит Центризбирком и средства, которые выделят сторонники. У меня очень напряженные отношения с олигархами. У меня есть еще принцип – лучше взять у тысячи человек по тысячи, чем у одного миллион. Кстати, наши региональные отделения ни копейки не получают из Москвы.
Да, я понимаю, что мы не наберем столько денег, сколько наберут наши конкуренты. Но слава Богу, в России еще не все покупается за деньги. Многое, но не все.
– Вы меня извините, но в вас столько жара, задора, но мне почему-то он напомнил комсомольский задор.
– А разве это плохо?
– Вы ведь, кажется, были вторым секретарем обкома комсомола?
– У меня хорошее отношение к комсомолу. Я ему многим обязан. У каждого осталось что-то свое, связанное с комсомолом. Комсомол для меня – это завод “Красное Сормово”, где я начинал работать мастером, потом начальником участка, потом секретарем комсомольской организации цеха, а затем стал секретарем комитета комсомола завода. Мне не стыдно за мою работу в комсомоле.
Недавно я был в Нижнем, ходил в МЖК, вспоминали, как строили на субботниках себе дома. А если вспомнить турслеты, КВНы… Может быть, еще потому мне запомнился комсомол, что моя работа в нем пришлась на революционный период, на годы перестройки.
Ведь я был первым в истории России секретарем комсомола избранным на альтернативных выборах. Мою кандидатуру выдвинули прямо по ходу конференции. Я отказываться не стал, потому что считал, что если могу критиковать, то могу и сделать. В обкоме занимался хозрасчетными молодежными объединениями, центрами творческой молодежи. Многие из них, кстати, сегодня стали прекрасными предприятиями.
Когда у нас были выборы губернатора, то я поддержал Бориса Немцова, за что меня чуть не выгнали из обкома. Для меня это был первый опыт знакомства с политикой.
А если говорить о комсомоле, то для меня это в первую очередь друзья, которые остались моими друзьями, это школа, которая мне очень много дала в жизни.
– Как ваши друзья отнеслись к вашему назначению?
– Так же, как и я. Они удивились. Звонили мне вечером.
– В приемную?
– Почему в приемную? Домой. Друзья – это те люди, которые могут позвонить не только на работу. Мои отношения с друзьями не меняются от того, какие должности у них или у меня.
– У вас было свободное время, когда работали премьером?
– Что вы! Жена мне говорила, что когда я приходил домой, то глаза у меня были стеклянные, разговаривать со мной было невозможно. Домой я приходил только спать.
А вообще-то я люблю, когда у меня появляется свободное время. У меня есть много увлечений и после отставки для них появилось время. Но все равно не хватает.
– А какие увлечения?
– Очень люблю охоту и рыбалку. К сожалению, это редко бывает. Как раз за неделю до отставки я был в Казани…
– Как и Степашин.
– Вы лучше об этом не пишите, иначе премьеры перестанут к вам ездить, испугаются.
Так вот, как раз тогда я из Казани планировал поехать в Нижний, сходить с друзьями на охоту. Но не получилось. Пришлось резко прервать все планы.
Еще люблю спорт, давно увлекаюсь восточными единоборствами – айкидо и киндо. Еще в школе занимался вольной борьбой, самбо, дзю-до, потом друзья затащили меня на шитакан каратэ.
После женитьбы так получилось, что спорт забросил, нужно было заниматься семьей, воспитанием сына. Где-то после тридцати лет встретил друзей, с которыми когда-то занимался в секциях и они пригласили меня на тренировку айкидо. Мне понравилось.
Вообще, занятия спортом нужны. Для меня есть что-то привлекательное в единоборствах, как для всякого нормального мужика. Но в айкидо я нашел нечто большее. Это не только физическая нагрузка, но и какая-то гармония. Когда я работал министром топлива и энергетики, то постоянно ходил на тренировки. Приходил на них усталый, измотанный, но полчаса занятий и как заново родился. С тренировок уходил настолько уравновешенным и бодрым, что хоть снова иди на работу.
– Помните, как вы ходили после отставки вечером с Немцовым пить водку к шахтерам, которые пикетировали здание правительства на Горбатом мосту?
– Мы ее так и не выпили, к сожалению.
– Как это так?
– Бутылку сперли.
– Кто?
– До сих пор выясняем. Вообще-то это была интересная история. Дело в том, когда я работал министром топлива и энергетики, то хорошо знал лично всех руководителей и лидеров шахтеров. Это была война двух профсоюзов. Один, чтобы поднять свой статус, устроил рельсовую войну, другому тоже нужно было что-то делать, вот он и устроил этот пикет. Хотя при этом они знали, что нужные документы были подписаны.
Еще будучи министром, мы с профсоюзными лидерами подготовили программу развития угольной отрасли и, когда я стал премьером, тут же ее подписал. Естественно, что сразу она заработать не могла, она начала работать через три месяца. А профсоюзы тут же устроили рельсовую войну и устроили этот пикет.
Они пришли к Белому дому с лозунгом “Долой президента!” Я пригласил лидеров к себе и сказал: “Мужики, поймите, я не могу вести переговоры об отставке президента. Если у вас есть экономические требования, предъявляйте их и убирайте этот лозунг. Мы тут же сядем за стол переговоров и решим все проблемы. Пока вы не уберете лозунг, я не буду с вами разговаривать.” Получилась дурацкая ситуация – под окном сидит народ, который я знаю и который знает меня. При этом мы ведем себя как английские джентльмены, не обращаем друг на друга внимания.
В день, когда я был отправлен в отставку, у меня уже не было политической ответственности, и я мог пойти к ним и поговорить с ними. Вот мы с Немцовым и пошли. А он прихватил бутылку водки. Пришли мы, Немцов поставил бутылку, но кто-то из шахтеров сказал: “Наверное, это провокация, сейчас мы тут выпьем, а нас потом заберут в милицию.” Действительно, условия выделения места пикета предусматривают не нарушения правил поведения в общественных местах. Шахтеры строго следили за этим. После часа нашего разговора кто-то сказал: “Ну раз так, выпьем что ли?” Начали искать бутылку, а ее уже не было. Выпить так и не удалось. То ли ее кто-то из бдительных стражей порядка припрятал, то ли кто-то, кого мало интересовал разговор, приватизировал ее.
– У вас есть какой-нибудь жизненный принцип, выработанный жизнью?
– Есть. Когда-то мой тренер по вольной борьбе сказал мне: “Выигрывает тот, кто сдается на три секунды позднее”.
И есть еще одна мысль, которая говорит о том же самом, но только звучит немного заумно. Я прочитал это у английского писателя Ричарда Баха: “То, что гусеница сочтет концом света, мастер назовет бабочкой”.
Читайте также:
«Премьер-наперсточник». Опубликовано на сайте «people\’s History».
Дата интервью: 0000-00-00
