Кинопродюссер. Основатель кинофестиваля "Кинотавр". В 1994 году Марк Рудинштейн пытался воссоздать кинофестиваль «Золотой Дюк». В 1996 году награжден медалью Феллини.
– Марк Григорьевич, насколько кинофестиваль «Кинотавр» успешен как бизнес?
– Знаете, надо отделять сам фестиваль от бизнеса. На фестивале заработать невозможно, потому что это расходная часть. Заработать можно на том, что происходит вокруг фестиваля, сам кинофестиваль назвать бизнесом нельзя. Тем более что перед вами сидит человек, который потерял состояние на этом бизнесе.
– ?!
– В 90-м году я был богаче Березовского. А потом ввязался в организацию фестиваля, пережил с ним все кризисы и потерял всё, что у меня было.
– Как вообще родилась идея такого фестиваля, ведь в СССР не было фестивалей с таким размахом, как «Кинотавр»?
– Все получилось как у спартанцев, которые помните как учили своих детей выживать – кидали их в пропасть и… Вот и у меня так же получилось всё, по наитию. Как-то раз собрались на мой день рождения мои друзья – Миша Мишин, Таня Догилева, Славкин, Аркадий Инин. Время было тогда тоскливое, в магазинах пустые полки. Только что уехали Миша Козаков, Валя Никулин. Ну и стали мы придумывать игрушку для себя. Придумали кинофестиваль. Решили назвать его «Кентавр». Правда, потом мы узнали, что такой фестиваль есть в Ленинграде. Кто-то произнёс «Кинотавр» и… И через неделю в Подольске прошел первый фестиваль некупленного кино «Кинотавр». Никто из нас даже не думал тогда, что потом будет продолжение. Тем более учитывая наплевательское отношение в нашей стране к культуре, и особенно к кино. А ведь кино – это и есть вся культура.
Это вид искусства, который объединяет всех: литературу, музыку, хореографию. Нет больше такого искусства, которое объединяло бы всех. Вот почему кинофестивали всегда на слуху у всех? Потому что на них собирается весь цвет общества и культуры – художники, драматурги, композиторы, артисты.
– Почему вы говорите, что в Советском Союзе к кино было наплевательское отношение? По-моему, как раз кино и все, кто был к нему причастен, процветали.
– Я имел в виду то, что было совершено преступление по отношению к кино – прокат был продан американцам. Следовательно, этим были лишены заработка литераторы, музыканты, артисты, все, кто работал в кино. В итоге страна потеряла прокат, а деятели кино остались без работы и хлеба.
Вот мы с вами сидим в кинотеатре (беседа проходила в киноцентре «Кинотавр» на Цветном бульваре. – А.М.), где показывают только российское кино. Не потому, что мы не хотим показывать американское кино, просто кто-то же должен это делать. Мы показываем, иногда даже жертвуя прибылями.
– Вам-то от этого какая выгода тогда?.. А впрочем, вы, наверное, и так богатый человек.
– Речь сейчас не обо мне – богатый я или нет. Я не буду вам плакаться и рассказывать про свои трудности. Но я не олигарх, у меня нет счетов ни в заграничных банках, ни в российских. Я даже до сих пор не знаю, что такое пластиковая карточка. Дело не во мне. У меня кайф от работы, я делаю то, чем должен заниматься мужчина, – напрягать мускулы и вытаскивать воз из болота.
– А легко или тяжело было привыкать к размаху «Кинотавра»?
– Что-что, а размах «Кинотавра» и не снился Московскому кинофестивалю. Хотя по деньгам московский дороже. Но его деньги успешно исчезают в его же недрах.
– Для того чтобы сделать такой фестиваль, насколько я понимаю, нужны не только единомышленники, про которых вы говорили…
– Да, нужны и финансисты. Фестиваль организовывал даже не я, а подольская фирма «Досуг», которая занималась прокатом «Интердевочки» по стране, а потом ещё вложила деньги в последний советский фильм «Супермен», который собрал в прокате 30 миллионов рублей. Эти деньги были на счете центра «Досуг», которым я руководил.
– И вас не мучили при таких доходах финансовые органы тогда?
– Нет, время тогда уже было другое. Этот центр я создавал с 1982 по 1987 год, он находился в подольском парке культуры и отдыха. Кстати, на его базе в 1987 году мы провели первый рок-фестиваль, и им я горжусь, наверное, даже больше, чем «Кинотавром». Была очень серьёзная борьба с номенклатурой. Тогда многие хотели провести что-то подобное – и Макаревич, и Стас Намин. А получилось у меня. Чиновники хотели разогнать собравшихся, даже целую дивизию солдат пригнали, но все-таки решили, что лучше охранять, чем разгонять. В нашей прессе об этом фестивале мало писали, а западные журналисты назвали его «советским Вудстоком».
Когда я начал заниматься «Кинотавром», то меня пугал не размах, а мои способности и возможности как продюсера – сумею ли я собрать столько денег. Получилось. Это был пир роскоши в Сочи в 90-м году! Страна была в развалинах, в Сочи война, на улицах танки, город почти пустой. И вдруг приезжают две тысячи человек, они гуляют, смотрят кино…
– Если начнешь читать о положении отечественного кинематографа, то это страх какой-то…
– Пока государство будет бездарно раздавать деньги на съёмки фильмов и рассказывать сказки про создание отечественного кинопроката, до тех пор деньги будут пропадать бесследно.
Кино – это отрасль, которая приносит прибыль, она третья по прибыли после водки и бензина. Нужно создавать равные условия для отечественного и американского кино. Ну что я такого говорю, что вызывает оскомину у чиновников? А я говорю, что мы победим американское кино, давайте посоревнуемся. И никаких квот, как во Франции, не надо. В Советском Союзе были квоты – и что? Показывали «Генералы песчаных карьеров», а отчитывались за показ «Мачехи».
Кто-то может сказать, что видел нормальный прокат французского кино в Америке? Вряд ли. Нам нужно лоббировать интересы своего, отечественного кино, не надо этого стесняться, мы же у себя в стране. Почему бы не дать льготы и потерпеть года два? Если мы доведем соотношение наших фильмов с американскими примерно 30 на 70, то появятся деньги на съёмки новых фильмов и оборудование кинотеатров.
– Марк Григорьевич, все нынешние бизнесмены родились и выросли при советской власти, проще говоря, в так называемом «совке». В 90-е годы они все как-то быстро научились ездить на дорогих машинах, делать офисы как в Европе – факсы, принтеры, секретарши-модели, носить дорогие костюмы. Но всё равно если присмотреться, то иногда можно разглядеть «совка». А вам удалось выдавить его из себя?
– Я не выдавливал из себя «совка». Что же из себя выдавливать чего-то, я не лимон ведь. Да и не надо это из себя выдавливать. Основную часть жизни мы все прожили в «совке», и это останется, это – ментальность. Другое дело понимание этого.
Я не очень люблю, когда говорят: «Вот там «совок» и там «совок». Вот я понимаю, что я – «совок»… И вообще считаю себя счастливым человеком только с 1987 года, когда мне сказали: «Вот на тебе свободу!» Ведь мы же её не завоевали, нам её дали…
Я никогда не пытался выдавливать из себя «совка», но, будучи человеком самоироничным, имею зазор между собой любимым и тем, что делаю, и в этом зазоре прекрасно понимаю, кто я. Люди, которые это понимают, для меня ценнее, чем те, которые кричат: «Я выдавил из себя «совка»!» Уже то, что он так сказал, говорит о том, что он «совок». Это впиталось с молоком матери, и то, что впиталось потом в организм за 45 лет, невозможно отменить указом сверху.
– По-вашему, наши новые русские, которые резвятся в Куршевеле, тоже «совки»?
– Конечно.
Но те, кому в 1987-м было по 10-15 лет, это люди другого времени. Им дали возможность, и они попытались жить по-новому, хотя родители втаскивали их и воспитанием, и обычаями, и традициями в «совок». Посмотрите, сколько сегодня ещё «идущих и срущих вместе». А это ведь наши сегодняшние дети.
По-моему, не надо ставить задачу выдавливать из себя что-то. Надо ставить задачу понимать – что такое хорошо и что такое плохо. Если человек это понимает, то для меня нет разницы, «совок» он или нет.
Я одессит, мы были воспитаны в ироничной манере. Я мужчина маленького роста, с нормальным, а не шизофреническим «комплексом Наполеона». Для того чтобы защищаться, я всегда сам над собой шутил.
Вообще, эти последние 15 лет жизни я никогда не относился серьезно к себе. К работе относился, конечно, серьёзно, но не делал из неё фетиш. Я всегда всё делаю с иронией. Если это юбилей, то он будет в цирке, и если это в цирке, то это будет смешно, никто не будет петь дифирамбов, все будут шутить на тему сотворения киномира. Дай бог сохранить умение наблюдать себя со стороны! Это и есть выживание из себя «совка».
– Если вы такой ироничный, то чего ж тогда с Михалковым сцепились?
– Нет, я иронично ему ответил. Он приехал к нам на фестиваль и сказал очень много тёплых слов о «Кинотавре». Вернувшись в Москву, он же сказал, что «дворовые никогда не будут породистыми». На что я ему ответил: «В России все из дворовых, кстати, и вы тоже. Лучше, когда дворовая хочет стать дворянином, чем когда дворянин хуже собаки». Он обиделся… Сейчас отношения у нас нормальные. Естественно, мы два ревнивых друг к другу лидера. Для меня он как режиссёр – авторитет непререкаемый. А вот то, что он хочет объять всё, – это его беда.
– А лично на вас как-то сказался бизнес – в одежде, питании?
– Что касается одежды, то я однообразен и пока не сношу, нового не покупаю. Но мне, признаюсь, удалось пережить это состояние. Ведь свалившиеся деньги для многих неокрепших кончились трагедией.
Яркий образец этого – дачный посёлок на Ленинградском шоссе. Я называю его кладбищем дач. Там стоит примерно около 50 дач, похожих на памятники-мавзолеи, каждая из этих дач могла бы вместить в себя детский сад человек на двести. Хозяева этих домов убиты, перебиты, застрелены. В этих домах никто не живёт.
Это очень характерный момент. Они ведь не знали, что делать с деньгами, которые на них свалились в начале 90-х. Ну, купил одну машину, две, десять и что? Они не понимали же, что такое вложение денег. Тогда и бизнеса-то нормального не было. Была какая-то вакханалия! Культуры общения с деньгами не было. Да и сейчас почти то же происходит. Есть гениальные единицы. Например, Березовский – гениальный человек, хотя всё, что он делал, преступно, наживался на нас, на налогоплательщиках. Сейчас он свои деньги бросил на какую-то борьбу… Все же остальные просто хапнули и не знали, что делать с деньгами. Всё это кончилось стрельбой, убийствами…
По-моему, не надо никого сажать. Даже если отобрать у олигархов деньги, то эти деньги всё равно работать не будут. Нужно заставить олигархов строить заводы, паровозы, рестораны здесь, в стране, и чтобы они платили налоги. Вся беда в том, что сейчас все боятся – кто следующий? – и прячут деньги по всяким офшорным зонам. Меня не интересует лично Ходорковский, но мне ясно одно, что у государства достаточно сил для того, чтобы заставить работать в своей стране тех людей, которые сумели скопить деньги и научились с ними работать.
– Вас как продюсера интересует происхождение денег спонсоров?
– Да, интересует. Хотя признаюсь, что были деньги, которые я брал и думал: «Лучше я их таким образом удержу в стране».
– До «Кинотавра» вы занимались не только прокатом фильмов, но и организацией концертов артистов – Хазанова, Жванецкого…
– Кино я стал заниматься тогда, когда предложения эстрадников превысили спрос на них. Для Олимпийских игр в Москве были построены Дворцы спорта, которые почти простаивали после Игр. В 80-е был всплеск концертов, их называли еще «солянками», потому что в них участвовало много артистов.
Мы с Лисовским были первыми, кто их организовывал во Дворцах спорта . Артисты бегали к тому, кто больше платил. Например, я платил 300 рублей, а Лисовский – 400. Или наоборот.
На этих концертах мы заработали деньги, и на них я купил первую картину для проката, а также профинансировал фильм «Циники». Потом уже купил права на «Интердевочку», и начался «чёс» по стране. Из прибыли вложили два миллиона в съёмки «Супермена».
Потом советский прокат закрылся. Он был счастливо провален на V съезде кинематографистов, когда все кричали о свободе. А я уже видел тогда потирающего руки знаменитого московского цветочника Таги-заде: «Будет вам свобода, сейчас вы её получите». Весь прокат был отдан американским фильмам. Причём заместителями в фирме Таги-заде были три бывших министра кино. Я помню, как мы прокатывали «Мордашку» и «Циников», а к директорам кинотеатров приходили бандиты и заставляли их показывать американский хлам. А вы знаете, что первые пять лет в России показывали американские фильмы, которые были сняты для Африки?
– Говорят, что для того, чтобы снять кино, нужно много, очень много денег. Но объясните: разве для того, чтобы снять такой фильм, как «Летят журавли», нужно очень много денег?
– Сегодня стоимость одного российского фильма – 5 миллионов долларов. Это всё равно что 100 миллионов американских. Разница – в качестве, в условиях финансирования, в гонорарах.
Вот «Сибирский цирюльник» стоил 50 миллионов, хотя на экране видны 25. Нехорошо, конечно, считать деньги в чужом кармане, но специалисты видят, что есть на экране.
Потом, в Советском Союзе армию имели в кино совершенно бесплатно. Голливуд такого себе позволить не мог. Вот сколько бы стоила «Война и мир» Бондарчука, если бы он снимал его в Голливуде? Мне кажется, что примерно это стоило бы как «Титаник», где-то на уровне 400 миллионов долларов, а у нас этот фильм стоил всего 2 миллиона, потому что армия была бесплатной.
– Вы учились в ГИТИСе и в Щукинском, но так и не закончили их. Почему?
– У меня произошло несчастье – мой брат уехал за границу и попросил меня передать его военный диплом в голландское посольство. Тогда не было посольства Израиля и голландское посольство его заменяло. Я записался на приём к послу, передал диплом, а девочки, которые записывали меня на этот приём, были кагэбэшницами. Они-то и настучали на меня. На следующий день в училище пришли сотрудники КГБ, и меня отчислили с четвертого курса. Кстати, я учился режиссуре у Олега Табакова. Высшее образование я только недавно получил.
– И какое?
– Экономическое. Теперь у меня есть диплом менеджера.
– Позвольте, а что вы такого сделали, если передали диплом вашего брата послу?
– Вы просто плохо представляете, что я сотворил тогда. Военные дипломы – а мой брат был военным врачом – нельзя было вывозить из страны.
– И что было потом?
– С этого и начались события в моей жизни. Я был директором дома культуры, администратором в цирке, в «Росконцерте» – 70 рублей зарплата, рубль пятьдесят суточные. В Подольске я жил в подвале 16 лет, там я воспитал дочь. Только недавно Кобзон посодействовал, и с помощью Лужкова по недорогой цене купил квартиру в старом доме на улице Щепкина. Квартира очень маленькая – всего 64 квадратных метра, особенно разгуляться там нельзя. Зато очень хороший вид из окна. Дизайн мне сделала жена Ярмольника – она очень хороший дизайнер. Получилась студия, а маленькую комнату сократили и сделали за её счёт большую ванную. В общем, для одного человека очень удобно. Рядом со мной живут Александр Михайлов и Евгений Миронов. У Михайлова квартира надо мной, весь этаж, и к тому же двухуровневая. А Миронов живет прямо напротив на лестничной клетке, у него квартира тоже занимает весь этаж. Вот они заходят ко мне в гости и удивляются, что я так скромно живу.
– В одном из интервью вы признались, что ваш отец был убежденный коммунист и что на этой почве у вас с ним были разногласия.
– Знаете, о родителях плохо не говорят, но именно из-за него я ушел из дома в 15 лет. Причиной моего ухода из дома было его враньё. Надо учесть, что я родился после войны и в школе дети гордились отцами, которые погибли на фронте.
Мой отец рассказывал мне о своих героических поступках на войне, а потом я узнал, что он всю войну был в военкомате. Дома он разыгрывал сцены, много говорил о патриотизме, вообще он создавал некий свой культ. Когда я узнал правду о нём, я понял разницу между тем, что им говорилось, и тем, что было на самом деле. Я очень быстро стал хулиганом и скоро оказался в детской колонии. Через месяц отец пришёл меня забирать. Я помню, он шел впереди, а я сзади. На остановке он сел в трамвай, а я остался.
Трамвай уехал. В кармане у меня был 41 рубль, который я заработал в колонии, и я сел на автобус и уехал в Николаев. Там я строил корабли. Это единственная профессия, запись о которой есть в моей трудовой книжке, – «слесарь-судосборщик 3-го разряда».
В 1972 году, как я уже рассказывал, мой брат уехал в Израиль, а тогда для того, чтобы уехать, нужно было получить согласие родственников. Отец подписал такое согласие. За это старика исключили из партии. Причем исключили в обычном ЖЭКе. И он стал таким антисоветчиком, что даже когда я приезжал потом к ним в гости, просил его не высказываться так критически о советской власти.
Потом они уехали в Израиль. Там ему было некому рассказывать о своих «подвигах», и он скоро умер.
– У вас было три жены, но, как ни странно, ни одной актрисы, хотя у вас-то очень много, наверное, знакомых актрис.
– Я мужчина, который любит делать Золушек. Я даже был женат три года на женщине легкого поведения. Я люблю женщин, что-то видевших и испытавших в жизни. Мне нравится делать им хорошее.
У меня есть теория «16-ти лет». На каждой из двух предыдущих жён я был женат по 16 лет. Я не представляю, как можно прожить всю жизнь с одной женщиной. Но с другой стороны, я считаю, что мужчина должен совершать такие поступки, как уход из семьи, только тогда, когда он обеспечит будущее своим детям и сохранит хорошие отношения с прошлыми жёнами. У меня до сих пор такие отношения со всеми моими жёнами. Мужчина должен быть мужчиной, а не доводить ситуацию до трагедии.
– Американцы создали в своих фильмах культ семьи, и вы в одном из своих интервью сказали, что это правильно. Но в то же время говорите, что семья не может быть вечной.
– А она и не должна быть вечной. Нет же вечного двигателя, нет вечной любви, нет вечной семьи. Ничего вечного не бывает.
Лично меня момент любовной вспышки меньше всего волнует, это на уровне животного. А вот что происходит с мужчиной и женщиной после вспышки – через год, через три года? Интересно исследование этих интимных отношений, этих потайных уголков отношений мужчины и женщины.
– То есть то, о чём бунинский «Солнечный удар», вам не интересно?
– Нет. Меня волнует, что после «солнечного удара». Вот закончился он, и закончилось это «ах!», и надо идти домой, воспитывать детей, любить жену. Поиск этих отношений отличает человека от животного. Будет ли существовать семья 16 лет или 15, меня это мало интересует. Главное – не надо насильственно удерживать существование семьи. Людей надо учить красиво расходиться и красиво воспитывать детей, красиво обставлять свою жизнь, а не превращать её в трагедию.
Я тоже прошел через ревность, а теперь для меня нет этого чувства. Воспитывая своих женщин, я воспитываю самого себя. Люди должны беречь друг друга. Вот, например, женщина без памяти любит мужчину, а физически у него не всё в порядке. А она его любит, и физиология требует своего. Значит, надо научиться жить так, чтобы было хорошо всем. Это не обман. Вообще физиология – это не обман и не предательство. Предательство вот здесь (показывает на голову. – А. М.), когда предаёшь человека, его мысли, его душу. А физиология – это иногда момент ситуации.
– Получается, что у вас по отношению к женщинам больше рассудка, чем душевного порыва?
– Наоборот, я очень влюбчивый.
– А как же тогда ваша теория про 16 лет?
– Это не рассудок, так получилось. Я только сейчас стал говорить об этом. Я и сейчас ищу и думаю: «А вдруг я ещё не нашёл свою женщину?» Но если есть такая готовность влюбиться, то это не значит, что нужно тут же жениться.
Я очень много раз влюблялся и понимал, что мне ничего не светит. Но мне было не важно, любит ли она меня. Мне было важно, что я её люблю. Никто не обязан тебе отвечать любовью на любовь. Когда ты уже не мальчик, а взрослый мужчина, то можешь позволить себе любить со стороны. Это – роскошь. И я счастлив, что у меня была такая роскошь. Меня уже не мучают мысли об обязательном обладании. Может быть, это возрастное?
Дата интервью: 2004-02-09
