Кинорежиссёр, постановщик фильмов «Мы из джаза», «Зимний вечер в Гаграх», «Курьер», «Цареубийца» и других. Генеральный директор киноконцерна «Мосфильм».
– Карен Георгиевич, какой фильм произвёл на вас самое большое впечатление в детстве?
– Таких фильмов было много. Не могу сказать, что это был один какой-то фильм. Могу вспомнить «Дорогу» Феллини, «Чапаева»… Я вообще любил кино, но у меня не было одной самой любимой картины.
– В детстве все мечтают стать космонавтами или лётчиками. А вы сразу решили, что будете снимать кино?
– Я даже не помню сейчас, о чём тогда мечтал. Наверное, у меня были разные мечты, как и у других, в том числе и лётчиком, наверное, хотел стать, не помню. Но где-то в четырнадцать-пятнадцать лет, когда был ближе к выбору профессии, у меня было увлечение, близкое к кино, – я занимался живописью.
То, что я пришёл в кино, для меня достаточно логично. Хотя всё равно – случай! Настоящий выбор профессии бывает в семнадцать-восемнадцать лет, и происходит он достаточно случайно.
– И что за случай был у вас?
– У меня не было конкретного случая. Я имел в виду случай вообще. Просто я не думаю, что в такие годы происходит достаточно осознанный выбор профессии. Многие люди занимаются не своим делом, потому что в восемнадцать-двадцать лет они сделали неправильный выбор.
Но я считаю, что сделал правильный выбор. Мне в этом смысле повезло. Тем не менее в кино работает много людей, которым не надо работать в кино.
– Чего вам хотелось больше – снимать кино или писать сценарии?
– Я хотел быть режиссёром. Но в молодости, когда люди приходят в кино, у них очень смутное представление о нём. Кино на самом деле сложный технологический процесс. Это не менее сложное производство, чем производство самолётов.
Но тех, кто приходит в кино, привлекает в первую очередь видимая сторона – фестивали, презентации, известность. Но они, повторю, имеют смутное представление о том, что такое кино на самом деле. Я тоже имел такое же смутное представление.
– Вам тоже хотелось быть известным и ездить на фестивали?
– Конечно, хотелось! А кому не хочется? Другое дело – когда ты уже работаешь, то эти вещи уходят на второй план, и начинаешь понимать, что кино имеет совершенно другую миссию.
– Помогал ли вам как-то ваш отец?
– Как же он мог помочь мне в моей профессии? Он что же, за меня фильм мог снять? Это такая сфера, где никто не сможет помочь. Допустим, если бы я учился в МГИМО или работал журналистом, то он, наверное, мог помочь – устроить в хорошую газету или отправить за границу. Но чем можно было помочь в моей сфере? Я снимаю кино, и его за меня никто не снимет, кем бы ни был мой папа.
Это может быть совершенно другая помощь – художественное воспитание в семье. А с точки зрения профессионального – никто за тебя не снимет фильм, даже если твой папа президент России.
– Как отнеслись ваши родители к вашему выбору профессии?
– Нормально. Конфликтов у нас не было, хотя это было давно и я уже не помню.
– Кто из родителей оказал на вас большее влияние в художественном воспитании?
– Оба оказали. Папа у меня был необыкновенно эрудированным человеком, великолепно знал литературу и искусство. У него самого было прекрасное воспитание. Мама по происхождению из очень простой семьи, но она тоже очень образованный человек. Потом, знаете ли, у нас в доме всегда была специфическая атмосфера – интересующаяся. У нас много читали, увлекались живописью, ходили в театр, кино…
– Ваш отец был большим чиновником в ЦК КПСС. Вы общались с ним на тему, что происходит в стране?
– Конечно, общались.
– Спорили? Или вы соглашались с тем, что происходило тогда?
– А что такого было в стране, с чем можно было принципиально не согласиться? Что-то я такого не помню.
– Ну как же – не было свободы слова, был дефицит всякого рода товаров, фильмы, в конце концов, лежали на полках…
– Понимаете, всё познаётся в сравнении. Если сравнить то время с нынешним, то я, в общем-то, понимаю, почему восемьдесят процентов нашего населения говорят, что самое лучшее время – это время Брежнева. Я могу их понять.
Кстати, у меня были споры с отцом. Нельзя сказать, что наше поколение всё принимало. Но, в принципе, оно было таким, что принимало устройство общества.
– Потом это же поколение делало перестройку…
– Я бы не сказал, что это оно делало перестройку. Это не совсем так.
Конечно, в том обществе было много проблем, но я до сих пор считаю, что социализм – это единственный правильный путь и для нашей страны, и для человечества в целом. Более того, я уверен, что всё, что сейчас происходит на Западе, ведёт именно к этому. Мы же, как всегда, в хвосте.
Я никогда не был принципиальным противником социализма или советской власти. Да, мне многое не нравилось, что было в обществе, – например, некая запрограммированность. Я считал, что надо было убрать то, что мешало развитию, – убрать недостатки. Но зачем убирать то, что было правильным? Зачем надо было убирать бесплатное образование, бесплатную медицину? Зачем? Это же есть во всём мире. С точки зрения всего мира платное образование и платная медицина – варварство. По-моему, это абсолютная глупость.
– Вас не смущало, что государственная машина в брежневские времена в принципе была репрессивная?
– А в чём она была репрессивная? В моё время она уже не была репрессивной. Это опять-таки к вопросу о том, что надо было менять то, что плохо. Наше поколение пришло в 70-е годы, но я бы не сказал, что мы ощущали элементы репрессий. Этого не было.
– Но в те времена вы же не смогли бы снять «Цареубийцу».
– Да, «Цареубийцу» я, конечно, не снял бы. Кстати, это неправильно. Совершенно верно, это был минус той системы. Но если уж на то пошло, то это не завоевание нынешнего времени. Это благодаря приходу Горбачёва случилось. И «Курьер» – тоже благодаря ему.
Но в то же время я всё равно снимал, и это вовсе не означало, что я должен был снимать конъюнктуру. Я снял «Мы из джаза», «Зимний вечер в Гаграх». Эти картины я снимал совершенно искренне. Тогда и Тарковский снимал, и Шукшин снимал. А сегодня, заметьте, у нас нет ни Тарковского, ни Шукшина.
– Почему?
– Вот именно – почему? Вот вопрос! А потому, что в обществе нет идеи. Тогда идея была в обществе. Ради наличия колбасы искусство не появится.
– Но я бы не сказал, что фильмы Тарковского отражали решения очередного съезда партии.
– Дело не в этом. В основе общества была некая цель. Должен быть стержень в обществе.
– Но мне кажется, что он был фальшивый.
– Почему?
– Да потому что всё рухнуло в одночасье.
– Что рухнуло? На самом деле ничего не рухнуло. В этом и есть парадокс. Формально перестал существовать Советский Союз. Но поезжайте в любую бывшую республику – и увидите, что люди всё равно до сих пор ощущают себя советскими людьми. Вот в чём парадокс – куда бы вы ни поехали, вы всё равно столкнётесь с тем, что люди живут при внутреннем ощущении, что они до сих пор советские люди. И всё это потому, что была достаточно сильная идея.
– Александр Евгеньевич Бовин рассказывал мне, что сотрудники ЦК рассказывали анекдоты про партию. Значит, даже там понимали, что что-то не так. В вашей семье такие разговоры допускались?
– Естественно, такие разговоры были, и действительно многое было «не так». Но вы назовите мне общество, где «всё так». Мне об этом говорить не надо, я объездил весь мир, работал в Америке, в Англии, в Италии… Неужели вы скажете мне, что в американском обществе «всё так»? Да более чудовищной картины я вообще в жизни не видел.
–?!
– Я никогда не видел страны, где на улицах лучших городов по ночам валяются десятки тысяч нищих. И это богатейшая страна мира! Причём те, кто спит на улицах, не чёрные, а белые люди. Конечно, можно сказать, что всё это бездельники, но это слабый довод.
Вообще, назовите мне, где есть некое справедливое общество. Государство – это аппарат подавления. Это факт, и с этим ничего не поделаешь. Если в той же Америке вы позволите себе сказать что-то не так, я вас уверяю, вас тут же возьмут на заметку – и у вас будут большие проблемы.
Но давайте лучше не будем говорить о политике.
– Хорошо. Скажите, почему ваш первый фильм был «Добряки»? Он, как мне кажется, не очень-то вписывается во всё то, что вы делали потом.
– Так получилось, мне предложили сценарий. У меня был сценарий «Дамы приглашают кавалеров», который я написал вместе с Бородянским, но его не пускали по каким-то соображениям. Потом фильм по нашему сценарию снял другой режиссёр, потому что он оказался бесхозным. Так что я не могу сказать, что картина «Добряки» как-то близка мне, что это был выношенный фильм.
– «Мы из джаза» был снят в самом конце застоя. Это был некий протест против серости в жизни?
– Никакого протеста не было. Эта картина, по-моему, и сейчас звучит. Я вообще никогда ничего не делал с точки протеста. Я должен вам сказать, что у меня не было никакого протеста. Я вообще считаю, что делать искусство с протестом против чего-то нельзя. С протестом можно статьи писать или по телевизору выступать. Искусство не может протестовать.
– Некоторые режиссёры снимают фильмы либо про себя, про свой внутренний мир, либо под себя.
– Я никогда не снимал фильмов про себя. У кино есть две функции – развлечение и познание мира. Вот это я всегда и пытался делать. Но свой внутренний мир никогда не пытался раскрывать. Но поскольку я автор, то всё равно что-то через меня проходит, правильно? Однако у меня не было такой сверхзадачи. Моей сверхзадачей всегда было одно – познать ту действительность, которая вокруг меня, и пытаться это сделать так, чтобы зрителю это было интересно.
– С какими актёрами вам нравится больше работать – с известными или неизвестными?
– Это не имеет значения. Важно, чтобы актёр попал точно в данный характер, а известный он или нет, значения не имеет. Я работал и со звёздами, и с непрофессионалами.
– «Курьер» вы специально снимали в начале перестройки?
– До этого его просто трудно было снять. Хотя повесть была опубликована в 1982 году. Кстати, был сценарий, и фильм хотел снять другой режиссёр на студии имени Горького, но ему не дали. Но фильм действительно очень точно вошёл по времени. Но сказать, что это было специально придумано, нельзя. Кино так не снимается. Так же, как и литература не пишется.
– В ваших фильмах «Цареубийца» и «Город Зеро» есть нечто иррациональное, потустороннее. В «Цареубийце» есть странная параллель с сумасшедшим.
– Мне не хотелось делать просто исторический фильм. Честно говоря, терпеть не могу банальные исторические фильмы, где всё известно и понятно от и до. Хотелось сделать фильм, где можно было бы свободно оперировать материалом, чтобы была связь с современностью. Мне кажется, что эта история насквозь связана с современностью. Как оказалось, так и есть. Вот этот ход позволял мне драматургически добиться этих целей.
Вообще, в самой истории расстрела и гибели царской семьи присутствует элемент мистики. Это абсолютно однозначно.
– Вас лично тоже интересует мистика?
– Маги и колдуны меня не интересуют. Меня интересует вера. А это разные вещи.
– А разве в вере нет мистики?
– Там как раз мистики нет. Если есть некое стремление к вере, то это совсем другое, нежели мистика. Например, известно, что Николай II был очень верующим человеком. Но, судя по дневникам и письмам, он знал, что будет убит. Вот как вы это объясните? И это не просто предчувствие, а абсолютное понимание этого. Так что очень много есть вещей, которые трудно объяснить с бытовой точки зрения.
– А почему на роль цареубийцы Юровского вы пригласили нероссийского актёра?
– Мне кажется, что он был лучший исполнитель этой роли. Тут не было вопроса национальности. Кино, как и футбол: есть актёры и есть игроки, и неважно, за какую команду они играют.
– Вы пытались работать с Масстрояни, но не получилось. Почему?
– У нас был проект, где должен был играть Масстрояни. С итальянцами мы писали сценарий «Палата № 6», но не совпали интересы. Это обычное дело. У нас остались прекрасные отношения. У нас не получилось не с Масстрояни, а с продюсером, потому что мы хотели одно, а он хотел другое.
– Сегодня вы президент и генеральный директор киноконцерна «Мосфильм». Как вы согласились на эту должность? Наверное, это очень хлопотно?
– А что здесь такого? Всё в наших силах. Сегодня «Мосфильм» – одна из лучших студий в Европе. Я бы даже сказал, что самая лучшая в Европе.
– Вам наверняка приходится общаться и с режиссёрами, и с актёрами, а, как известно, это всё люди амбициозные.
– Мне проще. Я сам из этого мира. Я понимаю людей, всех их хорошо знаю лично. Поэтому мне работать проще, чем кому бы то ни было.
– А конфликты бывают?
– Бывают. И это правильно. Но даже если они и бывают, то гасить их я умею лучше, чем человек, который занимался производством шарикоподшипников, а потом пришёл руководить киностудией.
– Возможно, это происходит потому, что в прессе стало много заказных материалов, но как-то уж много статей о всяческих дрязгах в творческих союзах, в том числе и в Союзе кинематографистов. Почему же творческие люди, которые своим примером, не только ролями, должны показывать образец порядочности, так много грязи льют на своих коллег?
– Во-первых, очень много грязи я не вижу. Во-вторых, творческие люди – тоже люди. Пример они должны показывать в своих картинах прежде всего. Но это не значит, что они и в жизни должны быть такими.
– Но так до сих пор считается в народе.
– Вот вы журналист, и мне хочется вас спросить: почему журналисты иногда пишут такое, от чего уши вянут? Кажется, Минкин недавно сказал, что пора вводить цензуру. Почему журналисты не показывают нам образцы нравственности? Почему нужно требовать образцов с людей, которые работают в кино? Они тоже люди, и с такими же недостатками. Главное то, что они показывают в своих картинах, как снимаются в фильмах.
Вот я недавно прочитал, что покойный Коля Ерёменко за три недели до смерти страшно пил. Ну зачем это нужно писать? Какое это имеет значение? Не пишите вы этой ерунды! У меня вопросов больше к тем, кто пишет об этом, а не к артистам или режиссёрам. Естественно, у актёров бывают слабости, свои недостатки. Но зачем об этом писать? Это совершенно не имеет отношения к тому, что они делают на экране. Я их не оправдываю, но поймите, есть вещи, о которых нельзя писать.
– Сергей Соловьёв рассказывал как-то о том, как появилась идея фильма «Спасатель». Осенним утром он увидел, как девушка в плаще зашла в море и стояла в воде по колено. А как рождаются идеи ваших сценариев?
– По-разному. Но в принципе я понимаю Сергея. «Зимний вечер в Гаграх» родился от того, что где-то на юге я увидел старую эстрадную площадку. Появилось какое-то представление о 50-х годах…
– А «Город Зеро»?
– Я даже не помню. Ничего конкретного не было. Это очень трудно объяснить, понимаете? Наверное, вдохновение. Но я думаю, что вам никто не скажет, как это появляется. Непонятно, почему это происходит.
– Вам довелось работать со многими замечательными актёрами, в том числе с Евгением Евстигнеевым. Недавно я читал интервью с его последней женой. Судя по её словам, это был замечательный душевный человек. А вот Урмас Отт, делавший с ним передачу, сказал, что «более неразговорчивого человека» он не встречал.
– А кто такой, если говорить всерьёз, Урмас Отт? Кто он такой, чтобы судить Евстигнеева? На мой взгляд, он весьма посредственный теле… чего-то там. Более обаятельного, талантливого человека, чем Евгений Александрович Евстигнеев, я в своей жизни не встречал. Это был необыкновенно талантливый человек во всех отношениях. Кстати, и в общении тоже.
– Интересны также отношения между актёрами. Говорят, что два знаменитых артиста, снимавшихся в не менее популярном сериале, настолько не выносили друг друга, что администратор селил их на разных этажах гостиницы. На ваших съёмочных площадках какие были отношения между актёрами?
– У меня такого не было. Я даже не помню, были ли конфликты между актёрами. Они достаточно хорошо относились друг к другу. Может быть, они где-то подспудно и ревнуют, но в целом ничего такого не было. Мы остались друзьями со многими актёрами, с которыми я работал. С некоторыми я работал по несколько раз, с кем-то – по одному. Но в целом у меня со всеми хорошие отношения.
– В вашем близком кругу тоже есть люди из вашей профессии?
– Да все, с кем я работал, остаются достаточно близкими мне людьми. Но это не значит, что мы каждый день созваниваемся и можем встретиться в любой момент.
– Что в сегодняшней жизни сможет вас вдохновить на создание фильма, только не из области мистики?
– Больше всего может вдохновить пример людей, которые, несмотря на невероятные условия, продолжают выполнять свой долг. Я имею в виду офицеров, которые получают гроши и продолжают служить. Я имею в виду педагогов, получающих какие-то смешные деньги, но продолжающих учить детей. Я имею в виду врачей в провинции. Эти люди выполняют свой долг, несмотря на ужасные условия, на ужасное отношение к ним государства. Вот они могут вдохновить, потому что на них держится страна.
Вдохновить могут пенсионеры, старики, которые продолжают на заводах выпиливать детали, потому что их некем заменить. Если они завтра уйдут, то могут остановиться целые производства. Это я уж точно знаю по «Мосфильму». Эти люди вдохновляют. Это и есть российский народ, благодаря которому ещё всё существует – ходят поезда, летают самолёты.
– Говорухин говорил, что ему безразлично мнение критики, дескать, народ всё равно смотрит «Ворошиловского стрелка» независимо от того, что об этом фильме думают критики. А какое отношение к критике у вас?
– Проблема критики – очень серьёзная проблема. Я должен сказать, что критика у нас чудовищно непрофессиональная. Вопрос не в том, ругает она или нет, а в том, как ругает и почему. Я могу по пальцам перечислить критиков, которые могут действительно проанализировать фильм.
Что такое фильм? Это работа художника, оператора, драматургия, постановка мизансцен. Чтобы всё это понимать, надо знать нашу профессию. Но в сегодняшней критике вы не найдёте этого понимания. Возьмите любую статью – и вы не прочтёте про это ни слова. Вся критика сводится к тому, что автор пересказывает с большими вольностями сюжет, а потом говорит, что ему нравится или что не нравится. Это же несерьёзно. Это не критика. И кто всё это пишет? Какая-нибудь девушка с незаконченным высшим образованием. Причём даже когда хвалят, то задумываешься: а за что хвалят-то?
Вот в чём проблема, о которой говорил Слава Говорухин. Можно ругать картину, но так, чтобы это был не базар, а анализ всех компонентов картины, надо показать, что в ней хорошо, а что плохо. К сожалению, таких критиков сегодня раз-два – и обчёлся.
– Скажите, почему появляются режиссёры, имена которых даже вспомнить-то трудно, но они находят деньги на съёмки фильмов по чудовищно глупым или конъюнктурным сценариям? Почему и как такие люди попадают в кино?
– Да, сейчас так: кто нашёл деньги, тот и снимает. Может быть даже такое, что за это берутся люди с улицы. Но тут ничего уж не поделаешь.
– Такое есть и на «Мосфильме»?
– Сколько угодно! Но мы же не можем запретить, если у человека есть деньги.
– Но какое ваше личное отношение к этому?
– Я считаю, что это порождает непрофессионализм. Для того чтобы снимать кино, нужно учиться этому, и не один год. Но что я могу сделать? Это во всём мире так.
– А людей, которые потом это смотрят, вам не жалко?
– Я думаю, что такие картины в основном не смотрят. Я их почти не встречаю на экранах. Да, у нас на «Мосфильме» делают такие картины, но я даже не могу вспомнить их названий. Вы правы, но что я могу сделать?
– А не получится ли так, что, спустя время, люди, насмотревшись вот таких фильмов, не поймут, о чём речь в «Цареубийце» или «Городе Зеро»?
– Но ведь до сих пор понимают же! Я думаю, что количество здравомыслящих людей во все времена примерно одинаково.
– Мнение публики для вас важно?
– Конечно, важно. Но это не значит, что я полностью это мнение принимаю. У людей могут быть разные мнения. Я могу с чем-то согласиться, а с чем-то не согласиться, но всегда выслушиваю. Моя профессия – это публичная профессия, значит, я обязан выслушать все мнения.
Дата интервью: 2001-07-01
