Советский киноартист. Кроме театра и кино Олег Андреевич много работает на эстраде, телевидении и радио. Творчества Олега Анофриева многогранно. Он сочиняет музыку, стихи, песни, пародии и эпиграммы. Поет почти во всех своих фильмах и спектаклях, нередко за нескольких персонажей. Классикой, своего рода народным эпосом стал озвученный им мультфильм "Бременские музыканты".
– Олег Андреевич, почему вы принимали участие в нашумевшей акции в защиту ветеринарных врачей?
– Главврач ветеринарной клиники, председатель ассоциации ветеринарных врачей Сергей Середа – мой друг. У меня есть две собаки, мы с ним, как и все собачники, познакомились через своих собак. Он впал в немилость из-за применения кетамина, который, насколько я знаю, употребляется во всём мире. Но дело это ответственное; если это наркотик, то его хранение и употребление при лечении животных должно быть под особым контролем. Я знаю, что у многих врачей и помыслов никаких не было, они применяли его только во благо братьев наших меньших. Моей старшей собачке дважды делали операцию, и если бы не это средство, то её не было бы в живых.
– Вы и в других акциях можете принять участие?
– В каких, например?
– Например, против войны в Чечне или против коррупции?
– Чушь всё это собачья. Ничего не изменится, если я буду против войны выступать. Мы же с вами взрослые люди и знаем, откуда ноги растут. Не хочется ходить в дураках и массовке. Я это больше всего не люблю.
– В 1991-м ваши коллеги защищали Белый дом, на баррикадах, так сказать, стояли.
– Знаете, для некоторых это было велением души, а у других другие планы были. Вы же понимаете, что Ростропович с автоматом – это нонсенс. Я не очень верю, что это был всего лишь рекламный ход, в его порядочности не сомневаюсь. Но для многих это показалось рекламой.
– А вы что же не пошли?
– Я, если честно, просто не успел. Но я не стараюсь громогласно заявлять о чём-то. Я не люблю громко кричащих людей.
– Это связано с возрастом или убеждениями?
– С возрастом тоже. Но и убеждениями в первую очередь. И ещё воспитанием. Для меня демократия – очень сложное понятие. Оно, конечно, простое, если его понимать как власть народа. Но ведь ничего близкого к этому нет. Все демократы оказались миллиардерами. Чубайс и внук известного писателя ездят на шестисотых «мерседесах» с охраной. Ну и где тут демократия? Куда она девалась?
– Вот вы про возраст вспомнили. Простите, что вы чувствуете сейчас в своём возрасте?
– С некоторых пор своё существование на земле я воспринимаю как премиальные за приличное поведение. Я не думал, что доживу до семидесяти, а мне уже 74 года. Мне кажется, что после 70 лет никакого смысла и интереса жить уже нет. Потому что уходят самые сокровенные чувства и порывы. Мой друг Николай Крючков говорил мне: «Старик, я уже давно смотрю на женщин как на пейзаж». Смотреть на них как на пейзаж обидно. К тому же, когда ты выглядишь моложе, а соответствовать этому не можешь.
– Тютчев в 70 лет написал «Я встретил вас…»
– Написать-то можно всё, что угодно. Хотите, я вам сейчас такое напишу, не как Тютчев, конечно, но вы почитаете и сочтёте меня Казановой.
– Значит, вы ещё оптимист?
– Я всегда был оптимистом. Мои последние песни почти на грани идиотизма, они о том, что я такой же весёлый, хожу с женой встречать рассвет и любуюсь закатами.
– Вот никогда не понимал такого оптимизма.
– Не понимал? Попробую объяснить. Что можно противопоставить оптимизму? Стать пессимистом и гундеть надо всем? Я, конечно, брюзжу, когда смотрю телевизор: «Всё не так, не эдак». Ну и что? Побрюзжал-побрюзжал, а жить-то надо. Хочется крыжовничка или смородинки поесть, искупаться сходить.
Мой оптимизм имеет, грубо говоря, материальную основу. У меня всегда было правило: обеспечивать семью и своих близких. Для этого я все жилы вытягивал, мотался с концертами по стране, у меня было бешеное количество концертов. Это же сейчас можно спеть одну песню один раз в месяц и получить за это приличные деньги. А в 50-60-е годы я за концерт получал 13 рублей 50 копеек.
– Популярность помогала?
– Конечно. Но я говорю об этом с долей сарказма.
– Почему? Вам же, наверное, хотелось её?
– А вы не хотели бы быть популярным журналистом?.. Кто-то очень правильно сказал: «Первую половину жизни я работаю на имя, а вторую половину имя работает на меня». Популярность подразумевает и славу, и материальное благополучие.
– Но путь к ней тернист.
– Я не могу сказать, что он у меня был тернистый. Конечно, до вершины дойти легче тому, у кого есть выдающиеся способности.
Я закончил школу-студию Художественного театра, и меня хотели направить по распределению в Ригу. Но получилось так, что я попал в Центральный детский театр. А вот дальше надо было пахать. Но опять-таки кто-то пашет за идею и остаётся кристально чистым человеком. К сожалению, я к таким не отношусь. Хочется и рыбку съесть, и оставаться человеком, которого уважают. Второе, кажется, я сохранил – ко мне относятся с уважением. Но я не могу сказать, что честно отнёсся к идее театрального актёра, который жертвует всем, чтобы стать знаменитым.
– Это вы о «Идите в театр и – умрите в нём».
– «И умирайте». И многие умирают за идею на сцене. Я снимаю перед ними шляпу. Но у меня несколько иной характер таланта. Он лёгкий, несколько разбросанный, мне всегда было скучновато в театре. Я прошёл три театра – детский, охлопковский и Моссовета. Но все эти коллективные дела меня как-то не затронули. Я удивляюсь, восхищаюсь, но я – другой.
– Индивидуалист?
– Да.
– Но вы же снимались в фильмах, а кино – коллективное творчество.
– А что кино? Пригласили, сняли, получил деньги и ушёл. Это семьи, которые собираются на два-три месяца и разбегаются после окончания съёмок. Есть, конечно, актёры, которые дружат, но дружат они на другой основе, а не потому что снимались в одном фильме.
– Так что же вам ближе – театр или кино?
– Я, скорее всего, актёр театра одного актёра. Когда меня просят: «Озвучь такую-то роль», я отвечаю, что не озвучиваю, а создаю образ. Во-вторых, мне не интересно делать только одну роль, а не все.
– Правда, что у вас до сих пор только звание заслуженного артиста РСФСР, которое вы получили в 1969 году?
– Это очень смешная история, ещё одно подтверждение того, о чём мы с вами говорили. В прошлом году начались звонки из администрации президента: «Мы допустили ошибку, что вы до сих пор только заслуженный. Мы готовы это исправить». Я сказал, что отношусь к этому философски и меня не очень волнует, будет у меня звание «народного» или нет. Причём я не кокетничаю, это действительно так. «Нет-нет, мы обязательно исправим эту ошибку»,– сказали мне. Потом начались звонки из Союза кинематографистов, в общем, заработала машина присвоения звания.
В январе этого года мне позвонил сотрудник администрации и сообщил, что президент подписал указ о присвоении мне звания народного артиста России. Он мне даже факс прислал с номером указа. Потом пришла телеграмма с поздравлениями от Михалкова. И всё. С тех пор тишина.
– Анекдот какой-то получается.
– Да, анекдот. Но с другой стороны подтверждает, что у нас в стране полный бардак. В моём возрасте это чревато, ведь могу и не получить. Шучу. Меня на самом деле это не интересует.
– Отчего же? Льготы какие-нибудь получили бы?
– Я за всё – за телефон, за квартиру, за коммунальные услуги – плачу все сто процентов. Мне было бы стыдно платить половину, я всё-таки зарабатываю. Я даже не знаю, какие льготы мне положены. Мне проще заплатить.
Но у меня не то что звания, даже никаких премий и орденов нет. Ой, что это я говорю? Как будто заслужил. Наверное, не заслужил.
– Помните, как вам предложили озвучивать мультфильмы?
– Первый фильм был «Храбрый портняжка». Потом я переозвучивал наши классические мультфильмы, которые озвучивали ещё мои педагоги – Грибов, Грибков.
– Смотрите, какие мастера не гнушались озвучивать мультфильмы!
– Во-первых, это дело было платное, а никакой актёр от платной работы не отказывается. Вообще-то, между собой мы это называли халтурой.
Потом ко мне пришли Ливанов, Энтин и Гладков и предложили спеть в «Бременских музыкантах» роль Трубадура. Я почитал сценарий, послушал музыку, и во мне всё забурлило. Я сказал: «Или всех, или никого».
– Почему же вас не оказалось во второй серии?
– У братьев Гримм в сказке нет ни короля, ни принцессы, ни Трубадура. У них есть четыре животных, которые стали уличными музыкантами, именно уличными, потому что для немцев это особая статья.
Новый вариант был модернизированный. Когда я соглашался, мне было очень приятно работать даже с этими изменениями, всё это было как бы в рамках сказки братьев Гримм. А потом появился какой-то сыщик, какой-то фестиваль песни. Началась коммерческая раскрутка темы. Я всё это не люблю. Но поскольку этим занимались высокоталантливые люди, то уже на опыте первой пластинки они поняли, что это золотая жила. А раз так, то «извольте заплатить», решил я. Я же не на помойке себя нашёл. Перед записью второй пластинки я сказал, что соглашусь участвовать только за авторские проценты. Тогда не было исполнительских прав, существовало только авторское право, и проценты за исполнение получали только авторы. Но они отказались мне платить проценты. Я посчитал, что это несправедливо, и сказал, чтобы они искали другого исполнителя. И они пошли к Магомаеву.
– Сколько же, если не секрет, вы получили за первую часть?
– 239 рублей. Точнее – 22 минуты по 15 рублей за минуту. Они же получили такие «авторские», что кто-то дачу построил, кто-то машину купил.
Насколько я знаю, было написано ещё несколько серий, фильм вот недавно вышел чудовищный. В общем, любую тему можно испоганить до безобразия, когда в глазах мерцают долларовые знаки. Я и сам «бескорыстно» люблю деньги, но не до такой же степени!
– Откуда же вас такое желание – петь за всех? Это вы использовали как возможность показать особенности своего голоса или что-то другое?
– Это свойство моего характера. Поэтому я и ушёл из театра. Я не могу играть в ансамбле. Мне всегда кажется, что всё не так, что кто-то плохо играет, а кто-то лучше, так, как я не могу. Как правило, я хочу всё переиначить по-своему. Не знаю, плохо это или хорошо.
– Юрий Энтин рассказывал, что Андрей Миронов готовился целый месяц к записи песни кота в мультфильме «Голубой щенок». Сколько у вас времени уходило на создание образа?
– Энтин – большой сочинитель. Он иногда такое насочиняет, что у меня волосы дыбом встают. Он где-то рассказывал ещё, что когда я пришёл после ночной записи «Бременских музыкантов», то жена дала мне по физиономии за то, что меня целую ночь не было дома. Он любит сочинять истории в духе жёлтой прессы.
Я не верю, что Андрей готовился к записи целый месяц при его-то графике и загруженности. Если бы он так работал, то он с голоду бы помер. Он мог прийти в студию на 15 минут, записаться и уйти.
«Бременских музыкантов» мы, правда, записали за ночь. Студия была нарасхват, и нам её дали только на одну ночь, с 11 вечера до 6 утра. Мы, конечно, репетировали до записи, я что-то искал для образов.
– В мультфильме «В порту» вы тоже пели за всех. Неужели техника совсем не помогала?
– Немного помогала. Но я старался делать всё без неё, за счёт характера. Вот почему я ненавижу слово «озвучивать». Я рождаю ха-рак-тер. Нефтеналивной танкер – это Том Джонс, а бурый лесовоз – Луи Армстронг, в «Львёнке и черепахе» черепаха – прообраз Раневской.
– У каждого актёра есть роли, о которых он может сказать спустя время: «Сейчас вот это я сделал бы чуть-чуть по-другому». У вас что-то есть похожее?
– Я упрямый, до тупости упрямый. Если кто-то сделает мне такое замечание, то посчитаю, что меня не поняли. Так же и с песнями, если не стала шлягером, значит, не поняли. Кстати, с некоторыми песнями так и получилось. Прошли десятилетия, и песня зазвучала именно в моём исполнении.
– Вы про «Песню о друге»?
– Не только. «Ах, ты, палуба-палуба…» перепела вся шпана, а сейчас слышно только в моём исполнении. Есть вещи, для которых требуется дистанция. «Большое видится на расстоянии».
– Вы автор нескольких оперетт. Давно пишете музыку?
– Сколько себя помню, всегда что-то сочиняю. Но у меня получается больше музыкальный спектакль, или, как сейчас говорят, мюзикл.
– Вы закончили музыкальную школу?
– Нет, этого не могло быть. Дело в том, что ещё во время войны, в 42-м году в моей руке взорвался запал от ручной гранаты РГД. Так что занятия на рояле для меня были исключены.
– Где же вы нашли гранату?
– Это целая история. Мы жили около Смоленской площади, как раз сзади нынешнего магазина «Калинка-Стокман». В подвалах домов хранились дрова, чтобы отапливать квартиры. В этих подвалах мы отстреливали наганы, которые находили в кобурах своих родителей. А РГД очень не любили солдаты, потому что было очень много случаев её самопроизвольных взрывов. Я держал её в руке и уронил, а так как я левша, то хотел поднять её левой рукой. В этот самый момент она и сработала. От руки остались одни клочья.
Помню, что было не столько больно, сколько горячо. Приятель тут же посадил меня на закорки и потащил в аптеку в начало старого Арбата. Там руку облили перекисью водорода и забинтовали. Потом старшие ребята отнесли меня в больницу, которая была в конце старого Арбата, но там оказалось много народа, и меня отвезли в детскую больницу за Каменным мостом.
– Кисть руки, как вижу, восстановили?
– Мой отец был врачом, он позвонил в больницу и попросил сохранить её. А доктор уже собирался мне её отрезать. Так что мне повезло.
– Вас, наверное, местные ребята зауважали после этого?
– Это было вполне прозаическое происшествие. Тогда много ребят подрывалось, и кто без руки, а кто и без ног оставался. Но после того случая пользовался только пневматическим оружием.
– Поскольку вы родились и выросли около Арбата, не могу не спросить: как вам нынешний Арбат?
– Отвратительно. Как-то пару раз мы были там с женой. Раньше там было три кинотеатра. На Арбат мы ещё драться ходили. Я не любил это дело, но приходилось.
У нас раньше было такое выражение «блевотина». Вот когда я вижу нынешний Арбат с этими коммерческими лавками, где продают будёновки, то именно это слово вспоминается. Мерзко и гадко. А раньше я любил ходить на Арбат в книжный магазин. Там был ещё антикварный магазин, но такой, что его и в самом деле можно было назвать антикварным. В нём продавались рисунки Бенуа, там были настоящие картины. Туда можно было ходить как в музей. Именно там я купил настоящую гонконговскую игру «Маджонг» – это настоящий кожаный портфель с замками, а в нём двести костей. Мы до сих пор с женой часто в неё играем.
– До сих пор?
– Да. Ещё в последнее время играю в компьютерный «Маджонг», у меня есть три виртуальных партнёра. Это такой азарт!
– Вы снялись в более чем сорока фильмах…
– По-моему, в более чем пятидесяти. Это я посчитал, когда меня из актёрского отдела Союза кинематографистов попросили составить послужной список. Я часто вспоминаю Мишу Пуговкина, у нас с ним приятельские отношения. Он тоже мхатовец, но его выгнали из школы-студии за то, что он снялся в кино. Он правильно сделал, что предпочёл театру кино. Наверное, кто-то может прочитать и сказать: «Вот подонок, закончил студию при МХАТе и так говорит о театре». А, может быть, я закончил студию случайно? Во мне больше сидят музыка, стихи, даже не кино.
– Думаю, что никто даже не подумает так, как вы сказали.
– Я искренне говорю об этом.
– Снялись в 50 фильмах, а как режиссёр сделали только один фильм.
– Получилось так, что мне стали предлагать деньги для того, чтобы я сделал фильм. Давали, конечно, не просто так, а верили, что смогут заработать на этом фильме. Как раз в то время я поставил в театре киноактера спектакль, и я предложил снять фильм по этой пьесе. Спонсорам понравился спектакль, но они попросили, чтобы в фильме было побольше популярных актёров. Как же мне быть с теми, с кем я ставил спектакль? Спонсоры отказывались давать деньги под них. Тогда я принял соломоново решение – провести пробы. В результате из тех, кто играл в спектакле, остался только Володя Гусев, другие не захотели пробоваться.
Фильм сняли за 23 дня. Плохо получилось или хорошо, не знаю. Супруга сказала, что ничего. Друзья сказали, что было бы лучше, если бы я не брался за это. Понимаете, я не хочу быть 681-м, я хочу быть всегда первым.
– Много в жизни было ситуаций, когда приходилось принимать такое византийское решение, как с пробами?
– Нет, всего несколько случаев. Как правило, я всего добивался сам, своим упрямством, да и авторитет у меня был очень большой. Но если вы имеете в виду, не предавал ли я ещё своих?.. Что-то не припомню. Плохое вспоминается с трудом. О себе хочется говорить только хорошее.
– Станиславский говорил: «Актёры – это дети. Но сукины дети». Не обидно?
– Это была шутка, наверное. Актёров все пинали кому не лень – и критика, и режиссёры. Это ремесло, которому тебя обучают. Или это природный талант. Доказательством моим словам может быт итальянское кино, где актёров набирали прямо с улицы. Потом они становились «звёздами». У нас тоже некоторые актёры без всякого образования становились «звёздами».
– Только вот если взять материальное благополучие, то наши артисты гораздо беднее, чем западные. У них виллы, дорогие машины, миллионные контракты, а у нас – «Ваше место в буфете».
– Но это же правда. Но и там тоже «в буфете». Только там другие буфеты.
Дата интервью: 2005-09-12
