"Пройдет лет двадцать, и нынешние молодые станут такими же мастерами, и другие поколения будут говорить о них так же, как и о нас", – утверждает известный театра на Таганке. Также он рассказал
о том, почему он отказывался вступать в партию, как сам продавал в начале девяностых на улице свою книгу и своих отношениях с Высоцким.
– Валерий Сергеевич, многие актёры вашего поколения вполне справедливо говорят о своей невостребованности. А вот о вас так сказать, кажется, нельзя?
– Мне, действительно, грех жаловаться на невостребованность. Но актёр всегда будет жаловаться, что мало играет, даже если он подряд играет Гамлета, Отелло и Хлестакова.
– Любой будет жаловаться?
– Любой. Такова сущность актёрская. Иных артистов я не видел.
– Даже если после спектакля неделю отлёживается?
– Это другой вопрос, и это жалоб не снимает. Я себя отношу к тем артистам, которые не могут быть удовлетворены ни тем, что сыграно, ни тем, что только начинается.
– Вам свойственно выдыхаться на сцене?
– Звучит немного наивно. Надо уметь восстанавливаться. Актёр должен уметь играть на своём инструменте. Если он, играя, чувствует, что «попал», то все затраты компенсируются – зритель обладает колоссальной энергией. И если со сцены идёт положительная энергия, то и из зала на сцену идёт она же, и благодаря этому обогащаются и актёр, и зрители.
– Какой-то вампиризм получается.
– Дурацкое слово, но если вам так нравится, так и называйте.
– Сыграть вампира в «Ночном дозоре» с охотой согласились?
– С очень большой охотой. Меня поразил этот режиссёр, он мыслит совершенно неординарно. Но слова «вампир» он не произносил. Это журналисты и дети придумали. Это ведь жанр фэнтези, это игра воображения.
– Вы сами-то поняли, о чём «Дозор»?
– О борьбе добра и зла.
– Очень похоже на сказку для взрослых.
– Где-то да, но она не только сказка для взрослых, но и для детей.
– Вам не кажется, что пришло время каких-то усредненных понятий, исчезает сложность, а простота всё больше похожа на банальность?
– Мне кажется, что если бы у фильма не было такой рекламы, если не создавалось такого ажиотажа, то вы не задавали бы мне этого вопроса. Тогда фильм прошёл бы как и многие другие – прошёл и прошёл. Но это ведь преподносилось как достижение мирового кинематографа! Зритель, естественно, задавался вопросом: «Что же собственно это такое?» и шёл на него. Мало ли в каких спектаклях я играл чертей и леших. Да, приходится и отрицательные роли играть. Тем более что в «Дозоре» роль развилась в трагическую и не зря принесла мне популярность среди молодёжи и уважение среди профессионалов.
– Не похоже ли желание сниматься в таких «культовых» фильмах на попытку успеть прыгнуть на подножку уходящего поезда?
– Никто ведь не знал, что фильм получится таким – ни я, ни режиссёр, никто. Успех первого «Дозора» в какой-то степени был просчитан, но такого «кассового» результата никто не ожидал.
Что касается подножки уходящего поезда… Значит, и «Участок» тоже подножка? Тогда любая роль актёра моего возраста – попытка успеть на подножку? Фигня всё это. Я играю по городам бывшей державы профессора Преображенского в «Собачьем сердце». Сейчас в Калуге репетирую Городничего.
– В одном интервью вы признались, что время театра на Таганке уходит. Это правда?
– Правда. Можно даже сказать, что не уходит, а уже ушло.
И для меня естественно. Конечно, зал не пустой, но нет ажиотажа, который был раньше – за билет ордер на квартиру давали! Мы тогда думали, что нам аншлаг лет на пятьдесят обеспечен. Ан нет! Не может человек сорок лет выдавать шедевр за шедевром. Вспомните – был ефремовский МХАТ, «Ленком» Эфроса, БДТ Товстоногова… В 1964 году пришло время любимовской этики, эстетики, его театральных приёмов. Но это время прошло. Проходит всё.
– А как вы, воспитанный на этом актёр, чувствуете себя в нынешнем времени?
– А вы что, сами не видите?.. Я же привёл вам примеры своих работ в Калуге и в антрепризе.
Если говорить про театр на Таганке, то, конечно, мне хотелось бы играть, как и раньше, Гришку Отрепьева в «Борисе Годунове», в «Живом», в «Доме на набережной». Но моё время тоже ушло вместе со временем Таганки, поменялся репертуар – сейчас нет таких ролевых спектаклей, как «Гамлет», «Борис Годунов», «Галилей», «Тартюф».
Почему я играю Городничего или профессора Преображенского? Потому что я чувствую, что силы у меня ещё есть, но применять их здесь, в театре, я не успеваю. Поэтому я играл Павла Первого в театре Российской Армии и Кина Четвёртого в антрепризе у Трушкина, или «Цену» Артура Миллера у него же.
Вот сейчас Юрий Петрович репетирует «Антигону», я не попал в распределение ролей и ищу работу. Мне нужно играть!
– Мне кажется, что актёры в чём-то заложники времени. Раньше вы играли революционных солдат и их вождей, а теперь – колчаков и нежных белогвардейцев, которые боролись с революционными солдатами и их вождями. Понятно, что страна разломилась, как и история, но вот интересно, есть ли у актёров свои личные убеждения?
– Актёры не меряют на красных и белых, какая роль интереснее, и всё. Я не знаю, каким цветом выкрашен «Тихий Дон», но играть в нём просто наслаждение. Всё зависит от литературы. Было время, когда немцев показывали, как и белых, только в непристойном свете, но время поменялось. И это вовсе не зависит от личных убеждений актёра.
– А у вас изменились убеждения, или вы остались советским человеком?
– Я не боюсь сказать, что я был советским человеком. Но если я им и был, то номинально. Например, моя лучшая роль в театре – роль Кузькина, крестьянина, который был против колхоза, а, значит, он был и противником того, что случилось в 1917 году. Эта роль была построена на противоречии с советской властью. Я сам из крестьян, мой отец был председателем колхоза, и я видел всё это уродство колхозной жизни, но были ведь и положительные стороны.
А что касается того, что изменилось, то мы, люди того поколения, находимся, как то вещество в проруби… Поэтому приходится приспосабливаться, выживать в новых условиях, что-то принимать, а что-то не принимать. Существуют же правила игры.
– Но должен же быть в человеке какой-то стержень.
– Для меня этот стержень – вера.
– Вы и тогда не боялись носить крест?
– Нет.
– Почему в своих интервью вы везде подчёркиваете, что вы из гущи народной?
– Это не я подчеркиваю, а журналисты. Я как раз противник этого. Вот представьте человека из народа Василия Шукшина.
Я не понимаю, почему его всё время изображают в кирзачах?
А если бы он Нобелевскую премию получил? Тогда бы он надел, как положено, смокинг, бабочку и выглядел бы – о-ля-ля! Происхождение географическое и социальное есть у любого человека, но что будет дальше с человеком – зависит от его самовоспитания.
Как-то мы ехали по Америке и за рулём был академик, у которого не было работы. Он спрашивает: «А кто у вас будет играть Живаго? Смехов?» «Нет». «Филатов?» «Нет». «А кто?» «Золотухин». Так он чуть в кювет не вылетел. Многие морщились, когда я получил эту роль. Мне же кажется, что тут была не только степень доверия Любимова, но и сумма моих способностей. Чтобы играть царя, необязательно быть царских кровей.
– Вопрос как человеку из народной гущи. Наблюдая за историей России, складывается впечатление, что над её населением постоянно проводят какие-то опыты на выживаемость. Насколько, по-вашему, велико терпение нашего народа?
– Вы меня втягиваете в политические рассуждения, а они мне надоели. Я никогда не занимался ими. Мне очень нравится фраза Чернышевского «Народ, как муж, всё узнает последним». Есть ещё выражение «Народ имеет то правительство, которое заслуживает»… Мы вообще сейчас можем насобирать уйму умных высказываний на эту тему, но они всё равно ничего нам не объяснят в нынешней ситуации.
Да, я болею за Россию, за её народ, но…
– Тогда о другом. Что скажете о молодом поколении актёров?
– Я вижу очень много одарённых, талантливых, востребованных и профессиональных актёров. У нас вообще в актёрском материале нехватки никогда не было – страна огромная, театров много, школ актёрских много, сейчас и частные появились. Я не понимаю, когда начинают брюзжать «Вот раньше были…» и начинают перечислять имена великих актёров. Да пройдет лет двадцать, и нынешние молодые станут такими же мастерами, и другие поколения будут говорить о них так же, как о нас. Это ведь жизнь! Кто сейчас помнит великого актёра Алейникова? Только специалисты. А ведь казалось бы – гений на нашем фоне. Но прошло время, и мы стали мастерами, а Алейникова забыли. «Пришли иные времена. Взошли иные имена».
И для меня это тоже понятно. Так что не надо брюзжать по этому поводу. У нас и в литературе есть много хороших писателей.
– А что вы читаете?
– Два года назад я был в жюри премии «Литературная Россия» и мне пришлось перечитать огромное количество рукописей.
Я всё-таки заряжен на оптимизм, на веру. Это не значит, что я всем доволен, купаюсь в говне и сижу не чирикаю. Но вот когда рухнула наша советская власть…
– Наша?
– А чья же ещё? Наша. Я не отрекаюсь от неё. Я и членом партии не был случайно. Я был верующим и по этой причине отказывался в неё вступить.
Так вот, когда рухнула наша советская власть, то оказалось, что немногие актёры могут заработать себе на жизнь своим ремеслом. Я имею в виду – пойти в метро, поставить перед собой шапку и что-то изобразить, чтобы за это платили. У нас немногие на это отважатся.
– Хотите сказать, что вы пели в метро?
– Нет, не в метро, а в ресторанах. Но мог бы и в метро. Почему вы так вздыхаете?.. У меня тогда сыну было полтора года, мне семью надо было кормить. В 92-м году у меня вышла книжка и я её сам продавал на улице.
– Покупали?
– Покупали.
– Были ли у вас фильмы, которые делали специально под вас? Например, «Человек с аккордеоном»?
– Сначала была повесть, а потом её переписали сценарист и режиссёр. Сказать, что они, переписывая, думали обо мне, нельзя, в этом фильме мог и другой артист сыграть.
Не было такого, чтобы фильм ставился специально «под меня». В «Бумбараше», «Интервенции», «Хозяине тайги» мог сыграть любой другой актёр. Была другая ситуация: худсовет отказался утверждать Высоцкого, Юрского и меня в «Маленьких трагедиях» Швейцера. Но надо быть Швейцером, чтобы убедить всех, чтобы Моцарта сыграл Золотухин!
– Вы родились 21 июня 1941 года. Это как-то повлияло на вашу жизнь?
– Наверное, да. Когда меня принесли маме на кормление, тогда ей и сказали, что началась война. Мама плакала и кормила меня. Может быть, вот это повлияло – молоко и мамины слёзы с ним. Отец в первый же день ушёл на фронт, он в то время был на сборах. Вернулся по ранению в 1943-м, у него было шесть ранений.
– Вы спрашивали его, как он воевал?
– Разговоры на эту тему были очень редкими. Он был из поколения молчавших. Помните, считалось, что болтовня играет на руку врагу, или как отрекались от родственников в тридцатые. К тому же он был политруком и видел, как действовал приказ «Ни шагу назад!». Тогда я ничего не знал об этом.
В селе он был партийным работником, председателем колхоза. Сколько раз он приходил домой со шрамами.
– Его били?
– В общем-то, да.
– За то, что снег пошёл не вовремя и за то, что год неурожайный?
– Да. Вот ты улыбаешься, а когда Евдокимов стал губернатором, то все его недруги молили Бога, чтобы была засуха и чтобы он не собрал урожая, а если бы собрал, то не сохранил. Судьба губернатора такого сельскохозяйственного региона зависит от погоды. Это же не уголь, который можно круглый год добывать.
– Ваш отец хотел, чтобы вы стали агрономом, а мама – врачом. Была ли у них обида, что вы не послушали их и стали актёром?
– Нет. А на что обижаться? Отец сам дал мне денег на дорогу до Москвы.
Помню, как-то раз в доме собралась вся родня и по телевизору показывали «Кинопанораму», которую вёл тогда Каплер. Сначала он прочитал письмо зрителя, интересующегося фамилией артиста, поющего «Ой, моров, мороз», потом показали фрагменты из фильмов и беседу Каплера с Золотухиным. Отец тогда проронил скупую мужскую слезу. Для него было важно, что сын общается с хорошим народом. Для родителей было важно, как я одет, как пострижен, как я выгляжу.
– Вы много говорили о своей дружбе с Высоцким…
– Во-первых, я мало говорю об этом. Это за меня говорят. Меня часто спрашивают о нём, и я отвечаю. Первым, по своей воле, я никогда не заговариваю об этом, потому что это было бы неэтично с моей стороны.
– Вадим Туманов говорил мне, что с 1973 года вы не бывали в доме у Высоцкого. У вас с ним были в то время сложные отношения?
– А вы почитайте мои дневники, посвящённые ему. В то время у меня была своя личная, очень насыщенная и непростая жизнь. Я занимался своей карьерой, своим домом, разводом, у меня тогда родился второй сын. Мне было не до отношений ни с Володей, ни с кем другим. Дело даже не в общении, просто мы выросли.
– И что?
– В первые годы после его женитьбы на Марине мы поддерживали отношения и они приходили к нам с Ниной в гости. Есть много сложностей, которые никак не относятся к нашим с ним отношениям. Что касается Гамлета, которого я не сыграл, то в моих дневниках можно найти запись, что зимой 80-го он приехал ко мне ночью и попросил у меня две с половиной тысячи рублей до утра. Стал бы он ехать к Золотухину, с которым у него были, как говорят, никакие отношения? У него в анкете на вопрос «Кто твой друг?» написано: «Золотухин».
Мало ли у кого я не был дома. Я у многих великих не был дома. Например, у Эрдмана, у Слуцкого. Я стеснялся.
– Бывать дома – это ведь степень приближения.
– Не всегда. Я уже сказал, что мы выросли и к восьмидесятым каждый из нас шёл своей дорогой. К тому же, я бывал на квартире в Матвеевском, которую Володя снимал, у меня были ключи от неё, просто об этом мало кто знает. Я не был поклонником собутыльничать с ним и не выпивал с ним.
Надо ещё учесть, что наши жёны, да и другие воспринимали Марину как французскую блядь. Им было так удобнее.
– Она же была членом компартии Франции!
– Ну и что! Это другой вопрос. Они как женщины ревновали её, ревности много было.
– Почему у нас про смерть сильно пьющего творческого человека говорят: «Он сгорел»? Так же говорят и про Высоцкого. Вы тоже сторонник этого пафоса или реалист?
– Правды нет ни в том, ни в другом. Он взорвался, как перегретый котел. Я вообще не сторонник рассматривать смерть такого человека через клиническую ситуацию.
– Насколько, по-вашему, актуальны его слова: «И ни церковь, и ни кабак – ничего не свято»?
– Это актуально будет всегда, к сожалению. Это и до Высоцкого говорилось, он просто нашёл слова, чтобы выразить это состояние в такой блистательной поэтической форме.
Дата интервью: 2006-05-21
