В сериале "Московская сага" по одноименному роману Василия Аксенова известный актер сыргал одну из главных ролей. О том, почему он согласился на эту роль, кто придет на юбилей Малого театра и с кем он дружит Юрий Соломин рассказл в интервью.
– Юрий Мефодиевич, сериалы в последнее время стали почти ругательством. Тем не менее, вы согласились сняться в «Московской саге». Решили молодость вспомнить?
– Я знал, на что иду. Роман Аксёнова читал и раньше, хотя в самом сценарии есть много нового, но это нормально, каждый киносценарий требует какой-то переработки. Да и опыт съёмок в сериале, как вы сказали, у меня есть.
Мне понравилось в этом сериале то, что в нём нет оценок, нет указующего перста: «Вот это было плохо, а это было хорошо». Это наша история, история нашего государства, плохая она или хорошая, но это – история. Я называю это исторической объективностью. Не надо унижать наших бабушек и матерей, напоминать им, как плохо они жили. Пройдет время, и сегодняшний день мы тоже будем вспоминать: что в нём было положительного, а что плохого.
– Насколько точно создателям фильма удалось восстановить детали быта героев сериала?
– Соблюдено очень многое. Очень многое похоже на то, что было в жизни. Иначе сами актёры противились бы. Например, если бы на меня надели такой же пиджак, в котором я сегодня, то я бы сделал замечание. Да, тогда были такие пиджаки, но они были другого цвета, и у них была другая полоска. Я даже вспомнил ситуацию, связанную с арестами. У нас в семье никогда не обсуждалось, но я знал, что моего деда репрессировали. И я вспомнил, как его арестовывали. Сначала мне казалось, что выдумал это себе, что где-то прочитал похожее. Но почему-то запомнил, что его арестовали в какой-то праздник ночью. Мне было тогда всего три года, поэтому я и думал, что мне это показалось. Но в восьмидесятые годы в газете «Забайкальский рабочий» была статья про моего деда, там опубликовали его допрос. И оказалось, что его арестовали 30 декабря, под самый Новый год. Я не помню подробности, но запомнил деда в дверях, когда его уводили. Больше мы его никогда не видели.
– А что это за история, когда вы хотели сыграть Сталина в своём театре?
– Дело не в том, хотел или не хотел. Есть пьеса «Декабрь 41-го», но я не буду называть имён автора и режиссёра, который подвёл нас. Он пообещал переработать пьесу с автором, и в тот момент, когда мы должны были встретиться и обсудить все вопросы, он просто слинял. Очевидно, в другом месте ему заплатили больше. Но пьеса, и правда, хорошая, она до сих пор лежит у меня.
– Но почему вам захотелось сыграть именно Сталина?
– Что значит хотел? Может быть, так карта легла, что у нас в театре больше некому было играть эту роль. Ведь многие артисты мечтают сыграть Ричарда III или Макбета. А ведь это тоже тот ещё был тиран!
– Какой вы в театре: царь и Бог? Или с вами можно спорить?
– Конечно, можно. Я соглашусь, если меня убедят, ведь надо быть доказуемым. Вот, например, иногда я объясняю артистам, что нужно сделать, и когда они не понимают, я показываю. Вот наделил меня Бог таким обезьяньим качеством. Занимаясь режиссурой или педагогикой с молодыми артистами, иногда просто слов не нахожу.
– Есть театры, которые очень успешно сотрудничают с бизнес-структурами. У Малого театра есть такой опыт?
– Нет. Зачем нам это? Мы же государственный театр, и артисты получают зарплату. Но мы и сами зарабатываем кое-что, и это заработанное пускаем не только на развитие театра, но и на доплату артистам. А бизнесмены требуют возврата вложенных денег, просто так денег никто не даст. Лет пятнадцать назад, правда, приходил один товарищ с подобным предложением, но нас не устроили его условия.
– Через год Малому будет 250 лет. Приедет много-много начальников…
– Вы думаете, приедут?
– А как же?! Малый театр – это достояние страны.
– Но это вовсе не значит, что приедет много начальников. Если приедут, то совсем немного. А вот в зрителях я уверен, их будет много.
– …И начальники будут клясться в любви к вашему театру. А как с этой любовью без юбилея, в обычной жизни?
– Я не буду называть имён, но на наши спектакли ходят многие начальники.
– Они помогают?
– Почему они должны нам помогать?
– У Малого всё хорошо и нет никаких проблем?
– Во всяком случае, мы ничего не просим. Мы только требуем, что нам положено. К тому же, как я уже сказал, мы сами зарабатываем. Вот недавно ездили на гастроли в Японию. Это были четвёртые наши гастроли за двенадцать лет. Но об этом никто ничего не писал. Если вы это вымараете, то с вашей стороны это будет нехорошо.
– Даю честное слово, что не уберу. Да и зачем убирать?
– Ни один театр в стране не может похвастаться таким количеством гастролей, как Малый. И какой был успех! Аншлаг на каждом спектакле, каждый день было по 700 зрителей в зале. С российской стороны был только наш посол, и никого из прессы. Даже когда мы вернулись в Москву, никто не написал об этих гастролях. Когда спрашиваешь: «Почему не пишете?», отвечают: «Малый театр – это такое старьё. Это никому не нужно». Странно, японцам нужно, а нам нет.
– Скажите, у вашего театра есть покровители?
– Нет, никаких покровителей у нас нет. Есть люди, которые хорошо относятся к нашему театру и понимают, что он делает. А вот вы знаете, что он делает?
– И что же?
– Назовите мне хотя бы ещё один театр в России, похожий на Малый.
– Не могу. Но я не назову и вторую Таганку, и второго «Ленкома».
– Не передёргивайте. Я говорю о сохранении русской театральной школы. У нас есть ниша: сохранение русской театральной школы. Что это такое, нужно объяснять?.. Это даже не Станиславский. Ему нужно отдать должное, он создал науку о театре. Но русская театральная школа была рождена именно в Малом Щепкиным, Садовским, Островским.
– Но я так и не понял: почему у всех театров есть проблемы, а у вас нет?
– Что вы, проблем много! И я не откажусь, если найдется кто-нибудь, кто позвонит мне и скажет: «Я хочу быть вашим спонсором и хочу дать вам два миллиона долларов». Тогда я буду идиотом, если откажусь от такого предложения. Но никто просто так, от любви к искусству ничего не даст. Найдите мне такого, пусть он мне позвонит.
– Проблемы с молодыми талантами тоже есть?
– К счастью, наша Россия очень богата этим. Вы же сами видите, сколько у нас прекрасных артистов. И молодых талантов очень много. А сколько замечательных артистов выпустило наше училище – Луспекаев, Весник, Немоляева, Даль, Любшин, Кононов, Харатьян, Меньшиков. Куда же больше? Сегодня тоже есть таланты, только пока они не доросли. Если они только вчера закончили училище, то это не значит, что они сразу должны стать гениями. Но сколько я себя помню, в наше училище всегда был большой конкурс – больше ста человек на место.
– А в него можно поступить, как раньше говорили, по блату?
– Я таких не беру. Зачем? Чтобы потом всю жизнь мучиться? В искусство нельзя попасть по блату. Что эти дети будет делать потом, когда рядом не будет папы с мамой? Но если талант есть, то почему бы и нет? Вот, например, Андрей Миронов или Лазарев-младший, или дочка Марка Захарова.
– Ваша супруга тоже преподаёт в училище. Это не мешает вам?
– Нет. Это же счастье, когда в семье оба работают в театре или занимаются музыкой, это есть нечто такое, что связывает людей. Если, например, муж солист балета, а жена у него домработница, то она вечно будет ему говорить: «Чего это ты свою партнёршу всё время за ногу берёшь?» Это ведь проблема. Не обязательно муж и жена должны быть писателями, хотя такие семьи есть, и я считаю, что это счастливая семья.
– Вы дружите с Евгением Чазовым, Ренатом Акчуриным, с другими хирургами. Почему именно с хирургами?
– Вам показать почему?.. Потому что они меня лечили. Евгений Иванович очень занятой человек, а вот Ренат Сулейманович, несмотря на занятость, часто бывает в нашем театре.
– После спектакля приходит к вам в кабинет и вы с ним пьёте чай?
– Почему именно здесь? У нас есть и другие места в театре.
– Как вы думаете, если бы во времена вашей молодости было столько свободы, как сейчас, то ваша жизнь сложилась бы по-другому?
– А я тогда и не чувствовал, что её нет. Честное слово, не чувствовал. У жизни был тогда другой аромат. Теперь, когда всё можно, то ты сам многое не можешь. Это ещё хуже.
– Не можете как, физически?
– Вы на что намекаете?
– Ну вы сами намекаете на свой возраст.
– А вот вы можете каждый день ходить в ресторан?
– Вряд ли.
– А я в вашем возрасте часто ходил в ресторан ВТО. Обед там стоил всего рубль восемьдесят. Мы, молодые артисты, ходили туда всегда обедать после зарплаты, которая позволяла нам это. Для нас это было своего рода учёбой. Ведь там можно было увидеть Вертинского, Утесова, других известных артистов.
Я на всю жизнь запомнил, как приходил туда Вертинский. Он всегда садился у окна и заказывал яйца, чёрную икру и коньяк. Яйцо он разрезал пополам, убирал желток,намазывал туда чёрную икру и закусывал этим коньяк.
А по вечерам там собиралось такое общество, которое сейчас назвали бы тусовкой. Но это была не та тусовка, которая есть сейчас.
– Нынешней молодёжи завидуете?
– Да. Потому что они молоды. Я, конечно, не пытаюсь их учить, но стараюсь предостерегать от каких-то ошибок. Мне хочется им помочь. Но когда я вижу, что я им в тягость со своими замечаниями, то отступаю. Но всё равно получается, что я был прав, предупреждая их.
– В будущем году вам исполнится 70 лет. Считается, что в этом возрасте люди начинают брюзжать, не принимать ничего нового. Это похоже на правду?
– Это вам решать, вы же со мной беседуете.
– Что-то не заметно…
– Вот и напишите, что в свои семьдесят Соломин не брюзжит и нормально воспринимает всё новое. Но семьдесят – это больше, чем шестьдесят. Это я ощущаю. Тем более после такой операции, какую перенёс в прошлом году.
– Над вашим креслом в кабинете висит икона. Раньше, наверное, Ленин висел?
– Эту икону мне подарили в патриархии. Но в этом кабинете никогда не висели портреты ни Ленина, ни Сталина. Здесь всегда висело только три портрета – Щепкина, Островского и Александра Павловича Ленского, великого русского актёра и педагога.
Дата интервью: 2004-10-22
