Собираясь на это интервью, мы думали, что встретимся с угарным и энергичным рокером, от которого, возможно, даже придется услышать в свой адрес колкости и грубости… Перед нами предстал мягкий и сентиментальный человек с усталыми и немного грустными глазами. И наша с ним беседа, начавшаяся по традиции с разговоров о творчестве, потом как-то плавно перешла в фактически домашнюю беседу о жизни с ее извечными проблемами.
– Гарик, как известно жизнь у всех людей состоит из черных и белых полос. Какая полоса нынче у вас?
– Если делить жизнь на черное и белое, у меня почему-то всегда получается так, что эти полосы идут одновременно. То есть мои неудачи тесно сосуществуют с моими успехами. Так что я постоянно нахожусь в каком-то промежуточном состоянии. У меня всегда одно складывается, а другое нет. А так, чтобы мне долгое время постоянно везло – такого, к сожалению не получается. На меня всегда все наваливается одновременно, поэтому все эти полосы относительны.
– Знаем, что вам в разное время приходилось работать в различных коллективах. Правильно ли мы понимаем, что в нынешнем проекте «Неприкасаемые», который существует уже достаточно давно, вы являетесь лидером?
– Да, конечно.
– Свой состав вы при этом меняете часто?
– Нет, мы никогда специально не меняли наш состав. И он не изменился бы вообще, если бы с нами несколько лет назад не произошли три печальных события – три смерти. Сначала Толя Крупнов, потом Леша Ермолин, а затем Саша Косорунин. Трое из семерых умерли, это и явилось причиной смен состава «Неприкасаемых». Вот и все изменения за девять лет нашего существования.
– Вы в «Неприкасаемых» исключительно певец?
– Не только. Я еще на гитаре играю.
– Помнится в конце восьмидесятых годов вы на одном из концертов так классно «зажигали» публику, играя на перкуссии. А вообще вы мультиинструменталист?
– Нет, я на всем играю очень плохо.
– В свое время вы были лидером такой замечательной рок-группы «Бригада С». А потом вы в интервью говорили, что этот ансамбль распался, потому что в начале девяностых годов в нашей рок-музыке наступил общий кризис. Сегодня вы того же мнения?
– С одной стороны, да, бесспорно. С другой – если поднять старые газеты десятилетней давности, когда у «Бригады С» вышел альбом «Реки», я тогда делал по этому поводу такое заявление: «Реки» – это последний альбом «Бригады С». Это все, что смогла сделать «Бригада С», поэтому эта группа больше существовать не будет».
– Почему? Ведь «Бригада С» была группой, и другие ее участники могли быть с вами не согласны.
– Группа – это относительное понятие. В нашей стране на самом-то деле не так уж и много настоящих групп. Шевчук, Кинчев, Сукачев Бутусов, Гребенщиков – все мы крайне авторитарны. Так же, как и в правительстве: Путин, Горбачев, Ельцин, Брежнев… Возможно, это даже сидит в нас на генетическом уровне. Но у нас есть и несколько действительно настоящих групп. «Чайф» это группа. Несмотря на то, что у них есть явный фронтмен Володя Шахрин, все внутри этой группы равны. И «Воскресенье» – сто пудов группа! Что касается меня, я всегда был авторитарным человеком. Все свои рок-группы всегда создавал именно я. И что касается сущности коллектива с музыкальной точки зрения, я всегда совершенно четко осознавал, что я хочу, как я хочу, как это будет, и всегда делал так, как я хотел. И мои музыканты в конце концов переставали с этим спорить и этому противостоять, потому что все признавали за мной это право. Распустив «Бригаду С», я до сих пор считаю, что сделал тогда очень правильный поступок. Потому что мы могли бы написать еще с десяток новых альбомов, но я почувствовал, что начинаю лгать сам себе. И мне это перестало быть интересным. Я сделал эту форму – и я ее закончил. А деньги – несмотря на то, что хоть они меня тогда и интересовали, равно как и сейчас, они никогда не были у меня на первом месте.
– А «Боцман и Бродяга» с Александром Скляром был разве тоже авторитарным проектом Гарика Сукачева?
– Нет, это был как раз наш с Александром совместный проект. Почему у него не стало продолжения? Потому что он существовал ровно до тех пор, пока нам с ним это нравилось. И мы с Саней также не стали зарабатывать деньги, хотя могли их заработать очень много. После распада нам с ним в течение еще многих лет предлагали возродить этот проект. Но мы, сделав тот альбом, сказали: «Мы сыграем пять концертов и на этом все!» Отыграли пять концертов, но запомнили их на всю жизнь! И это так клево! А могли бы сыграть и триста пятьдесят пять.
– Если бы вам предложили устроить реюнион-шоу – в мире ведь сейчас это очень модно – в каком бы из ваших старых проектов вы поучаствовали: в «Бригаде С», в «Боцмане и Бродяге» или в «Браво», где вы также работали в самом начале появления этой группы?
– Мне ни то, ни другое, ни третье сегодня абсолютно неинтересно.
– И даже из финансовых соображений?
– Да глупость! Нет! Хотя если Женя Хавтан будет делать концерт к годовщине «Браво», я с удовольствием приду. Потому что, во-первых, «Браво» – это часть моей жизни. Во-вторых, я к этим ребятам очень хорошо отношусь. А с их барабанщиком Павлом Кузиным мы и вовсе вместе стали играть, когда ему было еще девятнадцать лет, а мне восемнадцать. Поэтому если они меня попросят спеть с ними песенку, я с удовольствием это сделаю. Но возрождать эти старые составы у меня самого желания никогда не возникало. И о концертах типа «От «Бригады С» до «Неприкасаемых» я уже сто раз говорил: «Это не моя идея!» Меня уговорили, и я этому не сильно сопротивлялся, потому что понимал: «Если это людям доставит удовольствие, почему бы нет?» Встретиться с музыкантами через много-много лет и поиграть с ними старые песни – это для меня очень странно. Странно, но забавно. И я к этому не испытываю ровным счетом ничего. Хотя прошлым я и дорожу, для меня это уже все давно прошло. Потому что у меня сейчас есть, чем заниматься. К счастью, я пока еще не успел состариться, и, надеюсь, не состарюсь еще в течение двадцати лет. Когда состарюсь, я честно уйду.
– Куда?
– Пока не знаю. Может быть, книги писать буду или преподавать. Но я это обязательно сделаю, потому что я никогда не держался за свое место. Как только мне это станет надоедать, я все брошу и уйду! Я всегда так поступаю в своей жизни.
– В «Неприкасаемых» вы исполняете не только ваш собственный материал, но и достаточно известные из нашего далекого прошлого песни. С чем связан столь странный подбор вашего репертуара? Опять же руководствуясь исключительно категориями «интересно – не интересно»?
– Абсолютно так. Я ничего никому не доказываю и ничего не декларирую, хотя искусство обязано быть декларативным. И я не занимаюсь своей агрессивной PR-деятельностью и продвижением самого себя на рынок.
– А когда вы видите, что ваши коллеги занимаются агрессивной PR-деятельностью, вас это не забавляет?
– Нет, я к этому отношусь нормально. Понимаете? Я еще, будучи шестнадцатилетним, понял одну истину: «Миру на тебя наплевать. Но это не значит, что тебе наплевать на мир». Я и мир – это разные вещи, и у каждого человека имеются свои точки отсчета. У каждого из них есть своя какая-то маленькая или большая правда, в которую я просто не имею права вторгаться. С тем, что идет в разрез с моими представлениями, я просто стараюсь не сталкиваться. Каждый человек волен заниматься своим делом так, как он сам этого хочет. Мы же все разные, такова жизнь. Существуют четкие «мужичьи» понятия, что можно делать, а чего нельзя. Нельзя делать те вещи, за что могут ненавидеть.
– Ко всем вашим проектам можно с большой долей справедливости прикрепить приставку «ретро». Означает ли это, что вы не любите современную музыку?
– Странно. Мне казалось, что я всегда занимался современной музыкой. Хотя сам себя я не могу анализировать. Но уверяю вас, что я совершенно современный человек и вовсе никакой не консерватор и не разгребатель фолиантов. Просто так, наверное, сложилось от рождения, что я очень люблю духовно и интонационно те музыкальные построения, которые давно ушли в прошлое. Они меня почему-то особенно очаровывают. Возможно, это самая обыкновенная сентиментальность. И я думаю, что я очень сентиментальный человек.
– В молодости вы учились в железнодорожном техникуме. Приходилось ли работать по специальности?
– Да, несколько лет я проработал инженером на Московско-Рижском отделении Московской железной дороги. Еще мне пришлось немного заниматься геодезией. Если считать вместе с практикой, то по железнодорожной специальности я проработал семь лет.
– А вы сами москвич?
– Да, хотя когда я родился, то место еще не было Москвой. Я родился в деревне Мякинино, и моя сестра ходила в школу в село Строгино, что было напротив нас. Так что можно считать, что я родился в деревне. Мой отец всю жизнь проработал на заводе «Красный октябрь». Причем не на конфетном заводе, а на пятисотом – почтовом ящике в Тушино. Когда мне было семь лет, нам в Тушино дали квартиру. Там я и вырос.
– Я где-то читал, будто вы учились в культпросветучилище в Липецке. Как так получилось, что вы, москвич, попали в Липецк?
– Это был такой идиотизм! В начале восьмидесятых годов я очень сильно увлекся театром абсурда. Даже организовал студию «Пластилиновый театр», которая просуществовала всего ничего. А потом решил пойти учиться театру профессионально. На ту пору я окончил техникум и поступил в железнодорожный институт, который тут же бросил, потому что понял, что мне это абсолютно неинтересно. Но так как я тогда был совершенно диким человеком, мне казалось, что меня не примут в театральный институт, если у меня не будет красного диплома. Да еще с моими тройками в техникуме и моей достаточно фиговой репутацией, которая уже тогда была у меня.
– Вы были хулиганом, что ли?
– Да, как бы крайне опасным человеком.
– Дрались, попадали в милицию?
– К тому времени драк и приводов в милицию у меня не было, поскольку я уже стал достаточно взрослым. Но, во-первых, во мне тогда были всякие нон-конформистские и антисоветские настроения, в которых меня тогда упрекали все кому не лень. Перестройка еще не началась, и я думал, что в Москве у меня шансов никаких. Во-вторых, я только женился и у нас должен был родиться ребенок, поэтому я понимал, что мне нужно было работать. А мы тогда очень бедно жили, у нас совсем не было денег, и я не мог себе позволить идти на дневное отделение. В Липецке я поступил на театральное отделение. Еще я думал, что мне обязательно нужен красный диплом, чтобы потом идти учиться дальше. Кстати, там я и познакомился с Сережкой Галаниным. Он учился на отделении оркестрового дирижирования, а я на театральном отделении. Вот он-то получил красный диплом, а я нет, потому что у меня было две четверки, хотя я рассчитывал, что будет одна. Меня завалили на истории партии за антисоветчину. Но к тому времени уже началась перестройка, да и пока я учился, мне театр перестал быть интересен. Как-то прошел тот запал, который длился у меня пять лет. И я увлекся кино. Александр Наумович Митта меня первым пригласил в кино, и оно меня тут же «смело»! Я захотел поступать на высшие режиссерские курсы к Митте, но он меня отговорил. Он тогда сказал: «Сейчас ты уже и сам можешь искать деньги и снимать все, что хочешь». А сам он как раз тогда уезжал в Германию преподавать в киношколе в Гамбурге. Потом он мне через какое-то время перезвонил и сказал, чтобы я к нему приезжал. Но поехать к нему я так и не смог, потому что «Бригаду С» к тому времени запретили, и мы опять стали жить бедно.
– А разве вас запрещали? Перестройка ведь уже шла полным ходом, и вы даже пластинку на «Мелодии» смогли выпустить.
– Да. Но в 1988 году было запрещено название нашей группы, и нас запретили на телевидении. И хотя к тому времени мы были уже полмиру известны, нам запретили концерт в Лужниках, на который были проданы все билеты. Единственно, где нас тогда показывали – это во «Взгляде», но и они вынуждены были нас объявлять не как «Бригаду С», а как группу под управлением Игоря Сукачева. Я помню, что нам тогда сильно помог «Московский Комсомолец». Это была единственная газета, которая тогда написала о той дикости, что с нами происходила, и о том, что мы были единственной группой, которую, несмотря на перестройку, гнобят. Вот поэтому в Германию к Митте я так и не смог поехать. И хотя он меня позвал, сказав, что у него есть грант для одного студента из России, я не мог бросить ни жену, ни ребенка из-за бедности. Тем не менее, я уже тогда начал активно сниматься в кино.
– В скольких фильмах вам удалось сняться?
– Более чем в десяти. Точно не знаю.
– А в некоторых из них вы были еще и режиссером?
– Да. Я снял два фильма – «Кризис среднего возраста» и «Праздник».
– У вас, как у актера есть свое амплуа?
– Наверное, этот вопрос нужно задавать не мне, а режиссерам. Но если подумать о тех ролях, которые мне предлагались, амплуа прослеживается. Маргинальное амплуа.
– Вас самих это устраивает, или же хочется проявить себя еще в каких-нибудь других ролях?
– Знаете? У меня чудесная в этом смысле судьба. Я могу выбирать, соглашаться мне на предлагаемые роли или нет. Ничто из того, чем я всю свою жизнь занимаюсь, не является моей основной профессией. Я никогда не могу себя сориентировать на что-то одно, основное. Поэтому у меня всегда есть право выбора.
– А если то, что вы ждете, никто не предлагает?
– Я никогда ничего в жизни не жду.
– И ни о чем не мечтаете?
– У меня много всяческих мечт. Но уж о том, чтобы в кино какие-то роли играть – нет, никогда не мечтал. Мне их постоянно предлагали, и продолжают предлагать и сейчас. И я на них соглашаюсь вовсе не из-за денег, а либо, если мне нравится материал, либо если я просто начинаю тосковать по лицедейству. Я понимаю ваш вопрос про мое амплуа. Да, оно меня вполне устраивает. Потому что сейчас почти нет материала, в котором есть такие герои – парни из народа. А мне именно такие роли всегда и предлагают. И мне это очень приятно, потому что я в этих ролях чувствую какие-то шукшинские интонации. А для меня Василий Макарович Шукшин является не только одним из больших мастеров кино, но и целой точкой отсчета в искусстве. Его кино для меня очень много значит. И все мои персонажи хоть и не очень счастливые, но по-хорошему неприкаянные. И мне они очень симпатичны.
– Это близко вам?
– Наверное, потому что у этих людей судьбы непростые. Я каждый день в жизни сам встречаю таких людей.
– Сегодня вы ведете образ жизни типичного рокера или попсовика?
– Я никогда не вел образ жизни ни рокера, ни попсовика! Никого из них. Мне кажется, что я всегда вел образ жизни семейного человека.
– Это, между прочим, большая редкость как среди тех, так и среди других.
– Ну и что? Просто мы все разные, вот и я такой, какой я есть. Я иногда так говорю по этому поводу: «Если бы у меня было сто жизней, я бы смог составить счастье ста женщинам». Серьезно! Потому что мне кажется, что я совсем неплохой муж и отец. И уж точно неплохой сын и внук. И мне это доставляет истинное удовольствие. Кстати, и у Сережи Галанина, и у Володи Шахрина из «Чайфа» все то же самое. И меня это вовсе не удивляет.
– Ваша жена Ольга чем занимается по жизни?
– Честно говоря, я даже не очень знаю чем. Есть у нее какой-то там свой бизнес, но я им не интересуюсь.
– Вы с ней оба увлекаетесь дайвингом. Откуда у вас с такое необычное увлечение?
– Я еще в юности восемь лет занимался подводным ориентированием, посещал секцию. А Ольга увлеклась этим, наверное, глядя на меня.
– Как поживает ваш сын Саша. Он ведь уже взрослый.
– Да. В этом году ему исполнится восемнадцать лет. Он уже окончил школу и учится в колледже в Лондоне на кинооператора.
– Почему все звезды норовят своих детей отправить учиться непременно за границу?
– Я могу сказать за себя. Дело в том, что кинооператорское дело это прежде всего высокотехнологичная профессия. Английская кинооператорская школа является на сегодняшний день лучшей в мире. Это вовсе не означает, что у нас во ВГИКе работают плохие педагоги. Факультет, на котором учится Саша, называется «Операторское дело и новые технологии». Помимо того, что ребята что-то снимают, им также приходится осваивать новые компьютерные программы, и т. д., и т. д. Это все называется современным кино. Появляются новые камеры, новая пленка, новые компьютерные программы – студенты тут же начинают работать именно с ними. А у нас, к сожалению, ребята не могут себе этого позволить. Хотя наши кинооператоры очень талантливые и потрясающе великие! Они отлично преподают, но не находятся во времени. Именно поэтому Саша в Англии, а не во ВГИКе. И потом я счастлив, что я могу себе позволить дать хорошее фундаментальное образование своему сыну, которое я сам не мог получить. Клёво! Вообще супер!!!
– Что, по-вашему, является главным вашим богатством в духовном смысле слова и в материальном?
– В духовном смысле – это, безусловно, моя семья. В материальном – ничего, это как бы прилагается, и я к этому отношусь философски. Я из тех людей, которые никогда не позволят себе того, чтобы люди, которые живут со мною, бедствовали. И себе этого не позволю никогда. Мне кажется, что в этом смысле я всегда был очень сильным человеком. В двадцать четыре года, когда я женился, я уже понимал, что должен работать. В двадцать шесть у меня родился сын, и я понял, что этим двум людям я должен сделать и отдать то, чего у меня самого никогда в жизни не было. Мои родители отказывали себе во всем, чтобы мне на Новый год купить шоколадных конфет и апельсинов. И я очень рано понял, что должен устроить свою жизнь так, чтобы всегда мог покупать апельсины. И ребенку, и жене, и себе. Вот и все. Поэтому если я и был когда-то дворником или сторожем, я параллельно делал что-то еще, лишь бы моя семья не бедствовала.
– И последний вопрос. Когда появилась «Бригада С», вы еще были Игорем, потом стали Гариком. Предполагается ли с возрастом обратное возвращение к вашему паспортному имени?
– Гариком меня все называли с детства, хотя я сам себя так никогда не называл. И потом это прозвище как-то перешло на мои афиши. Но я всегда относился к нему как к необходимому коммерческому лейблу и никогда этому не противостоял. И в семьдесят лет противостоять не буду. Сегодня Гариком меня называют исключительно в рок-тусовке и люди, которые знают меня много лет. В кино меня называют по имени-отчеству – Игорем Ивановичем, потому что там отношения совсем другого рода. А женщины, даже те, с кем я знаком очень много лет, Гариком меня тоже никогда не называют. Только Игорем. И это нормально.
Дата интервью: 2004-02-02
