Режиссер популярного в Петербурге театра считает, что для работы с актерами сегодня нужно невероятное терпение. О том, как он ставил спектакль с Еленой Соловей, рождении спектаклей и почему не против, что дочь стала актрисой, он рассказал в интервью.
– Семен Яковлевич, в 1983 году вы поставили спектакль по пьесе «Дорогая Елена Сергеевна», наделавшая много шума в свое время. Вы умышленно шли на скандал?
– Пьесу Людмилы Разумовской предложил мне директор театра имени Ленинского комсомола. Он дал мне ее в коридоре, я зашел в кабинет, сразу прочитал и понял, что должен ее поставить. Никаких мыслей про скандал у меня не было. Наоборот, когда возник скандал, у нас начались страшные неприятности, к которым мы были не готовы.
В 1987 году мы сделали второй вариант в Молодёжном театре, так как было ощущение, что мы не допели нашу песню. Он был просто идеальный. В прошлом году провели фестиваль одной пьесы, на котором показали спектакли по пьесе Разумовской театры из Франции, Кореи, Испании. Мы сыграли свой спектакль в том же составе пятнадцать лет спустя. И он имел настоящий успех.
– Но в пьесе герои – выпускники школы…
– Перед спектаклем я вышел на сцену и сказал: «Вы будете видеть разницу в возрасте буквально пять минут». Так и получилось.
– Вам нравится открывать новые имена драматургов или ставить классику?
– Мне необходимо другое. Если в пьесе есть частица моих ощущений, тогда я ее ставлю. У меня нет цели открывать какие-то имена. Мне важно, чтобы пьеса была близка мне. Есть круг близких авторов – Чехов, Мольер, Булгаков. Но я давно понял, что расчета в искусстве быть не может. Жизнь идет, и какие-то темы становятся ближе, какие-то дальше. Я ставил и пьесу молодого драматурга Алексея Шипенко, сейчас репетирую пьесу Эдуардо де Филиппо.
– Душа душой, но кругом оскал капитализма, кругом – деньги, деньги…
– Вы были в нашем театре? Наверное, заметили, что на 320 мест желающих больше, поэтому многие сидят в проходах. Я думаю, что можно зарабатывать и честным путем.
– Ваш театр называется Молодежный. Это потому что он для молодых или потому что труппа молодая?
– Этот вопрос задают часто. Я отвечаю так. Не бывает театра с адресом, есть театр, который поднимает проблему. Поэтому к названию нашего театра надо относиться просто – на нем написано Молодежный.
В Москве есть театр Ленком, раньше он назывался театр имени Ленинского комсомола, потом название оставили как бренд. Можно ответить и остроумно: по отчету ЮНЕСКО молодым человек считается до сорока пяти лет. Мы очень любим нашего зрителя, мы его знаем. У нас огромный процент зрителей из студенчества. Почему студенты самый лучший зритель? Потому что они не обременены семьей, они открыты к тому, чтобы воспринимать какие-то важные вещи. Потом эта жажда понять чужую душу уходит, рождаются дети, начинается быт. Мне кажется, молодые идут туда, где ими не манипулируют, где им не врут, не хотят что-то навязать или выдать одно за другое. Мы пытаемся на простом человеческом языке говорить о простых вещах.
– Вы уже двадцать лет руководите театром. Можно сказать, что у вас есть свой театр?
– Я надеюсь на это. Когда я пришел, одна актриса спросила меня: «Какой театр вы будете строить?». Я тогда ответил: «Театр Спивака».
–
– И свои ученики есть?
Мы уже выпустили три курса в Театральной академии. У нас есть школа, многие мои ученики вошли в труппу театра. Мы строим театр, который дает человеку силы. Не секрет, что есть театры, отбирающие их. Мы строим театр светлый, который пробуждает душу. Я считаю, что есть религиозная форма понятия души, а есть светская. Не все идут в храм, а в театр может придти любой. Театр может быть живее, чем сама жизнь.
– Студентов учите с пафосом: «Идите в театр и умрите в нем»?
– Думаю, что эти слова просто красивая фраза. В театре важно понять, что это работа на всю жизнь, надо становиться профессионалом, нельзя оставаться инфантильным, надо быть востребованным человеком. Артист должен понимать чем он занимается и куда ведет зрителя. Я считаю, что в душе у человека, который занимается строительством театра, это должно быть главным.
У нас сегодня живое мало отличается от неживого. Люди не различают этого, поэтому возникает огромная путаница. Мне кажется, сейчас время говорить о том, что театр не должен разрушать нас, наши надежды, нашу веру.
– Вы знаете, о чем думают ваши студенты? Нет ли у них желания заработать побольше денег, так как профессия дает популярность?
– Много денег зарабатывают те, кто снимаются в кино, в главных ролях. Мне стыдно сказать, какая у артиста, имеющего звание «народный» зарплата.
– Скажите, чего же тут стыдного?
– Тринадцать тысяч.
– А кому должно быть стыдно?
– Мне. Кажется, что правительство не совсем понимает, чем мы занимаемся.
– Некоторое время назад с подачи правительственных чиновников, обсуждали возможное закрытие репертуарных театров. Как вы отнеслись к этой затее?
– Я за репертуарный театр. Станиславский открыл не только свою систему. Он еще создал новую организацию театра. Сторонники антрепризы не придают этому значения.
Вспомните, как несколько лет назад в Питере проходил чемпионат мира по хоккею в новом Ледовом дворце. Приехали все наши звезды из НХЛ играть за Россию. Но для того, чтобы сыграться у них было всего три дня. В итоге они проиграли всем, даже самым слабейшим командам. Вот вам пример антрепризы.
Я не видел ни одного высокого антрепризного спектакля. Это просто невозможно. Ясно, что антреприза делается для того, чтобы зарабатывать деньги. Сегодня это понимает даже зритель.
– Тем не менее, чиновники настаивали на реформе театра.
Знаете, есть люди, которые разбираются в музыке, и есть такие, которые её не слышат. Так и с театром. Может быть, у чиновников были не те советники?
Во Франции провели подобную реформу. Теперь, когда мы приезжаем туда на гастроли, французские артисты признаются нам: «Как мы вам завидуем». Когда-то у нас были не очень хорошие радиоприемники, телевизоры, холодильники, мы были одеты вовсе не в костюмы «Хуго Босс», но у нас был замечательный театр.
Сейчас время сложное, во всем мире слово «деньги» в рейтингах на первой строчке. На самом деле мы просто не знаем что было до нас – что сделал Моисей с теми, которые пока он отлучился побеседовать с Богом, устроили танцы вокруг золотого тельца? Он стал их убивать. Те, кто писали великие книги, понимал, что нельзя ставить на первое место деньги. От этого хуже всем, наступает какая-то разобщенность.
В 1987-м когда мы ставили «Дорогую Елена Сергеевну», люди покупали недвижимость. Но я не жалею, что не купил ее. На что мы можем опираться в нашем пестром мире? На великие книги, перед которыми мы всего лишь песчинки. Эти книги – вечные справочники, в них можно найти любой ответ.
– Но как вам общение с нынешними чиновниками?
Многие из них, к счастью, интеллигентные люди. Часто обсуждают личность нашего губернатора, но для Молодежного театра Валентина Ивановна многое сделала. У нас появилась новое здание театра. Значит, она понимает ценность того, что мы создаем.
– А что в ответ?
– Благодарность. Может быть, к лету начнем работать в нормальных человеческих условиях. Я могу вас провести по старому зданию театра, и вы убедитесь, как сложно мы живем. Да и по моему кабинету-пенальчику, наверное, это заметно.
– Не попросят сделать что-нибудь эдакое агитационно-пропагандистское в поддержку строительства Охта-центра?
– Думаю на эту тему мы спектакль делать не будем. У каждого человека бывают правильные решения и спорные. Вы видите, как бурно обсуждается в обществе этот проект.
В русском народе живет мечта о добром царе. Придя в театр двадцать лет назад, я тоже столкнулся с этим. Я увлекаюсь восточной философией, и понимаю,, что мы ждем от руководителя прежде всего решения. Древние считали, что решение руководителей должно быть оптимальным, то есть таким, при котором пострадает наименьшее количество людей.
Когда говорят, что в результате строительства Охта-центра в Питер пойдут инвестиции, у меня душа начинает прыгать. Конечно, я понимаю, что этот центр не очень вписывается в архитектурный ансамбль, но с другой стороны, мне грустно смотреть как Петербург сереет. Мы бывали на гастролях в очень красивых городах – Париже, Стокгольме, Буэнос-Айресе, но прекраснее Петербурга я не видел. А этому стареющему красавцу нужно лечение, и очень дорогое лечение.
– Молодые артисты вашего театра популярностью не испорчены?
– У нас много известных актеров, они популярны в Петербурге. Весной мы были на гастролях в Москве, зал – битком, билетов не достать. Была хорошая пресса и замечательные встречи со зрителями.
Москва любит наш театр.
У нас прекрасная молодежь, понимающая для чего она выходит на сцену.. Десять заповедей еще никто не отменял. Если мы будем верить, что это очень важно, то и другие будут верить. Возможно, это звучит немного романтично, но мы, во всяком случае, в это верим. У нас есть свой зритель. К нам приходят те , кто ищет любовь, радость, опору в себе самом – кто ищет себя. Таких людей много.
– Романтика романтикой, но не секрет, что есть режиссеры, которые относятся к актерам как Карабас-Барабас.
– Мы живем театральной семьей. Также как жили в театре Мольера или Шекспира. Настоящему театру вообще свойственно жить семьей, в более широком смысле слова. Мы все очень близки друг другу, и это очень трудно.
– В чем же тут опасность?
– В сложные моменты бывает трудно принять решение.
– Как в такие моменты сохраняете авторитет режиссера?
– Почему-то думают, что он строится на том, что артисты должны бояться, а он вырастает из результата. Для артиста важны полный зал зрителей и самореализация. Я стараюсь, чтобы у каждого артиста в театре были главные роли, чтобы он понимал, что его любят и уважают.
– Получается?
– Процентов восемьдесят из труппы заняты в главных ролях. Молодые артисты придя в театр, входят в семью, если не получается, то не смогут войти в театр. Потому что есть люди одной крови, а есть разной.
– Значит, в вашем в театре у всех одна кровь?
– Получается так.
– После окончания института, вам кто-то помогал в карьере?
– Мне никто не помогал.
– Неужели все было так гладко?
– Нет. Сначала я попал на практику в театр имени Ленинского комсомола. Главный режиссер Геннадий Михайлович Опорков ставил спектакль, и спросил меня нравится ли мне пьеса? Я сказал: нет. «Почему?». «Она не про меня». Два дня он не разговаривал со мной, но ему кто-то объяснил, что я не стал делать комплименты, а сказал то, что думал. Позже он пригласил меня в свой театр. Потом я ходил в него каждый день в течение года, и мне каждый день говорили: «Приходите завтра».
– Целый год?
– Целый год. В то время я женился, надо было содержать семью, и мы с женой уехали в Астрахань. Там я успел поставить один спектакль. Вскоре из Ленинграда пришла телеграмма, что я зачислен в штат театра.
– Вам довелось ставить спектакль с уникальной актрисой Еленой Соловей…
– Это случилось после смерти Опоркова, с новым главным режиссером мы не сошлись, и я написал заявление об уходе.
На следующий день мне позвонили из театра имени Ленсовета. Я стал ставить спектакль вместе с Игорем Владимировым, он его выпустил и разрешил мне поставить пьесу Мережко «Я – женщина» самостоятельно. Фрейндлих к тому времени уже ушла в БДТ, и пригласили Елену Яковлевну. Мы поняли друг друга с полуслова, с ней было очень здорово репетировать. Игорь Петрович стал ревновать к нашей работе, но Соловей встала вот так (раскидывает руки. – А.М.), чтобы он ничего не сделал плохого. Спектакль был выпущен, я был уволен.
Ко мне с уважением относились в комитете по культуре, и предложили возглавить гастрольный Молодой театр Ленконцерта. Я сделал реорганизацию, уволил одного артиста по профессиональным соображениям, после чего он написал письмо в КГБ: «Спиваки разваливают в Ленконцерте партийную организацию».
– Некоторое время вы работали в московском театре имени Станиславского. В чем разница между московским и питерским зрителем?
– Положительное есть и там, и тут. Петербургский зритель, видимо, из-за влияния погоды, немного зажат, и чтобы он «задышал» нужны усилия. А Москва широкая, достучаться до зрителей легче. С другой стороны, может быть, об этом стоит сказать, в Москве очень высокий ритм жизни. Как режиссер, я понимаю, что этот ритм имеет огромное влияние на человека. Не случайно Пушкин сказал: «Служенье муз не терпит суеты». Суеты в Москве больше, а в Петербурге, мне кажется, возможностей для творчества больше.
–
– Вы приехали в Ленинград с Украины. Почему именно в Ленинград?
– У меня тут жил родной дядя. Я приехал учиться и поступил в инженерно-экономический институт на Марата. Но меня все равно тянуло в театр, а тогда были мандатные комиссии, которые проверяли документы. По закону я должен был отработать три года после института, и меня после академии не приняли в театральный.
– И вы поехали работать в Лугу на стекольный завод?
– Там я работал в планово-экономическом отделе и очень страдал. Наверное, терпение, которое есть у меня сейчас, к тому что делаю, началось тогда. Нет ничего хуже, чем заниматься тем, что ты считаешь бессмыслицей. Есть люди, любящие эту работу, а мне она совершенно неинтересна.
Я очень благодарен матери за поступление в театральный институт. С ней у меня были очень сложные отношения, но она поехала в Москву, в министерство образования, провела там два дня и все-таки добилась открепления от работы на стекольном заводе.
– У каждого приехавшего в Петербург, есть свой роман с городом. Каким он был у вас?
– В первый раз я приехал в Ленинград после восьмого класса. Меня наградили путевкой в Артек, где мне довелось сидеть у костра с самим Юрием Гагариным. Но перед Артеком родители решили отправить меня к дяде в Ленинград.
Я приехал в пять часов утра на Варшавский вокзал, дядя встречал меня на такси. Я хорошо помню, что было очень солнечно и в такси по радио пела Мирей Матье. Дядя попросил водителя проехать до Дворцовой площади. Я родился в маленьком, но красивом городе Черновцы, он когда-то принадлежал Австро-Венгрии, в нем тоже есть красивые здания, архитектурные ансамбли. Но я никогда не видел строений такого размера, такой большой площади, как Дворцовая. Тогда я понял, что хочу здесь жить.
Я гороскопами не интересуюсь, но как-то подумал: почему же все-таки меня тянуло в Ленинград, ведь я мог остаться в Москве, мне стоило только дать согласие? Случайно прочитал в одном из гороскопов, что Близнецы лучше всего общаются с Весами и Близнецами.Оказалось , что Петербург и я – Близнецы, он родился 27 мая, а я 14 июня.
– Илья Резник в интервью мне говорил: «Романовский Питер – это ужас». Можно вспомнить и историю с Сергеем Юрским, которого тоже вынудили уехать из Ленинграда. Как вы пережили те времена?
– Я тогда был студентом, и не все увидел. Может быть, к счастью.
Но кода я поставил в 1983 году «Дорогую Елену Сергеевну», где было сказано, что у нас в союзе не самые лучшие ученики на свете, спектакль сдавали восемь раз. Тогда Галине Семеновне Пахомовой, заведовавшей отделом культуры в обкоме, спектакль очень понравился. И чтобы он вышел,
она предложила третий акт. В нем на сцену выходил наш завлит, и разговаривал с залом. Это спасло спектакль.
– Вы, наверное, до сих пор помните свой первый спектакль, и свое волнение. Сейчас волнуетесь?
– Конечно. Еще больше, чем тогда. Тогда была какая-то безответственность.
– Как рождаются ваши спектакли?
– Я думал, что это не новость. Я просто проводник какой-то силы. Читаю пьесу и если внутри происходит некий щелчок, появляется понимание что она моя, и начинается некое дрожание. Оно передается артистам, а формы и течение спектакля обычно приходят по ночам. В одной книге о психологии творчества было сказано, что все мысли, которые приходят во время вдохновения, надо записывать. И я стал их записывать, а потом реализую.
– Роли героев внутренне проигрываете?
– Конечно. Когда-то наш педагог в институте сказал: «Режиссер – это композитор сценической борьбы». Вот я и рассуждаю как композитор – один актер ведет одну тему, другой – другую, потом они сливаются в одну мелодию. Я придаю огромное значение внутренней музыке в театре. У каждого героя своя мелодия.
– Вы с любыми артистами можете работать или только со своими?
– Если артист мне верит, то с любым.
– Бывает, что артисты не верят режиссеру?
– В Москве у меня такое случалось. «Вы должны почувствовать это внутри», – говорил я одному артисту. «Перестаньте, – отвечал он. – Что значит внутри?».
Артисты бывают разные, как и художники. Например, Кустодиев, у него на картинах свои темы, свои краски. А у Петрова-Водкина с его трехцветием – другие, они грубее, примитивнее, в его картинах есть почти притчевая сверхмысль. Условно говоря, артисту, если он поклонник Петрова-Водкина, будет трудно понять Кустодиева.
– В последнее время участились публичные конфликты между актерами и режиссерами. В чем, по-вашему, причина требования актеров сменить главных режиссеров?
– Страх. У нас тоже были конфликты, но они не выносились на публику.
Когда из Молодежного театра уходил главный режиссер, он назвал мою фамилию, и комитет назначил меня худруком. Я привел с собой пятнадцать артистов из ленконцертовского театра, а в Молодежном уже были пятнадцать артистов. Я сразу дал себе слово, что буду одинаков со всеми – и с теми, кто пришел со мной, и с теми, кто уже был в театре. Тут же «мои» артисты подумали, что я их предал, а другие подумали, что я договорился со своими артистами, что буду играть с ними в такую игру. И я попал между двух шестеренок. Говорят, когда Сталин хотел уничтожить театр, он объединял два театра.
– Вспоминается, и «Репетиция оркестра» Феллини.
– Артисты имеют склонность думать, что они могут обойтись и без дирижера. Известно, что в Москве и Питере есть театры, которыми руководят артисты. На мой взгляд актерская профессия – актерская, а режиссерская – режиссерская. Режиссер передает свой замысел через другого человека, в это вся сложность, но в этом и гармония.
– Мне кажется, когда в театр приходит новый художественный руководитель, ему должен быть дан карт-бланщ года на три, не меньше. За три года можно что-то построить, и режиссер может разобраться кто из артистов ему ближе. Когда такая мысль высказывается, люди обижаются.
–
– Да и времена не те, когда можно было все решить ударом кулака по столу…
– Сейчас надо обладать божественным терпением. Нет ничего страшнее, чем война в творческом коллективе.
Есть разные пути формирования театра. Но без мук спектакль не рождается. Хотелось бы, чтобы все делалось легко, но так не получается. Иногда организм просто не выдерживает. Особенно на выпуске – не выдерживает то сердце, то давление, то желудок. Почти все артисты ходят к гастроэнтерологу с язвой.
– Бывает, что актеры уходят из театра?
– Иногда мы теряли актеров, они уходили в другие театры. Так устроена театральная жизнь.
– Уходили сами или просили уйти?
– По разному. Сейчас у нас играет артист, которого в свое время Кирилл Лавров пригласил в БДТ. Он работает в БДТ и играет у нас.
– Вы уже столько лет руководите театром, что вам, наверное, смотрят в рот, и всё что ни скажете, все будет, по мнению окружающих гениально и великолепно? Не скучно быть мэтром?
– Я занимаюсь йогой, у меня есть учитель в Мадриде. Понятие мэтр благодаря йоге вытеснено из моего сознания.
– Допускаете возможность спорить с вами?
– Со мной спорят, я позволяю людям высказывать свои точки зрения. Пусть репетиция немного затянется, но они могут предложить интересные решения, интереснее, чем мои.
За семь лет занятия йогой у меня выработалось понятие относительности в том смысле, чего я стою.
– Она какая-то особенная?
– Не то, что все мы знаем. Это дыхательная йога, она прочищает все в организме, особенно мысли.
– Как пришли к этому?
– С учителем познакомился случайно, хотя ничего случайного в жизни не бывает. Наверное, я думал о том, куда мне развиваться дальше.
– У вас нет чувства, что рука набита, и следующие спектакли можно делать, как пирожки?
– Нужна огромная уверенность, чтобы услышать спектакль. А вдруг я не то услышу? Это настоящая мука.
Когда я репетирую, то мало с кем общаюсь, пытаюсь оградить себя от любого общения особенно на выпуске. Могу спать по два-три часа. Появляется некое чувство, что ты рожаешь, как женщина.
Творчество очень сложная вещь. Порой испытываешь огромную любовь к своей профессии, а порой и огромную ненависть, и страх перед приходом на репетицию.
– Ваша дочь – актриса. Не встали на ее пути стеной, когда она приняла решение пойти в театральный?
– Я очень был рад. В отличие от всех моих знакомых, считаю, что это классная профессия.
– А как же язва?
– Этой проблемы у нее пока нет, а актерство – это проверка себя. Могу сравнить его с космонавтикой, путешествиями. В этой профессии не выдерживают сопливые и самовлюбленные.
– Вы довольны тем, что она делает на сцене?
– Да. Она прекрасно сыграла в последнем спектакле «Поздняя любовь». Она понравилась и зрителям и критикам.
– У вас звание народного артиста. Зачем режиссеру звание?
– Так принято. В Японии присваивают звание «Национальное достояние». Я не вижу ничего плохого в званиях. У нас нет разницы в гонорарах, как в Голливуде – один получает десять миллионов, другой всего двести тысяч. Хорошо, есть разница в званиях.
– Вам самому хотелось бы сыграть на сцене?
– Я в институте много играл, это вообще здорово стоять на сцене и что-то транслировать. Сейчас привык быть за кулисами.
– Но на поклоны выходите…
– Потому что на каждом спектакле работаю, в антрактах делаю замечания артистам. Поэтому и на сцену выхожу без всякого сомнения, ведь я работал вместе с ними.
– И не страшно?
– Нет. Ведь спектакль уже кончился.
Дата интервью: 2010-12-21
