Известный художник утверждает, что не стал бы переделывать свои картины,даже если замечание ему сделал бы сам Путин. О том, где хранит часы, подаренные премьер-министром и другие подарки, почему хочет купить квартиру на крыше в Петербурге, и для чего стал избегать тусовки, он рассказал в интервью.
– Во время посещения галереи Глазунова премьер-министр Путин сделал замечание художнику: «Меч у Александра Невского коротковат», и почтенный живописец тут же согласился: «Дорисуем». А вы бы стали соглашаться с замечанием председателя правительства?
– Я не знаю, что ответил бы Пикассо Путину, если бы он сделал замечание, что бык в «Гернике» не совсем похож на быка. Но известна история, когда одна дама пришла покупать у Пикассо картину на которой была изображена лошадь. Она сказала художнику: «У вас лошадь не похожа на лошадь». На что Пикассо ответил ей: «Я же вам продаю не лошадь, а картину».
Я не знаю по какой причине Илья Сергеевич не ответил достойно премьер-министру. Его замечание говорит о том, что он не знает истории. Короткие мечи существовали во все времена, и они были не для резки колбасы. Глазунову нужно было объяснить, что кинжал это символ, и его длина не имеет значения.
– Но вот если бы Путин сделал замечание вам, то чтобы вы ответили?
– Я не стал бы переделывать. Если мне дают советы в том, что я чего-то не понимаю, то я прислушиваюсь.
У меня есть серия картин с историческими личностями, которые по характеру похожи на героев сегодняшнего дня. Например, Путина нарисовал в образе Петра Великого. Но кто-то может сказать, что на моей картине у него длинные волосы, а в жизни они у него короткие. У меня есть картина, где я изобразил Медведева в жабо и рыцарских доспехах. Я подарил ему эту картину, и как мне сказали, она ему очень понравилась. Если кто-то скажет мне что это не портрет, то почему я должен переделывать? Официальный портрет – это когда человек позирует и диктует условия. Тогда все будет удобно и меч будет того размера, который нужен.
С тем же Глазуновым была история, когда на аукционе «Сотбис» выставили на продажу его картину, но цена ему показалась маленькой, не соответствующей его уровню, и он от нее отказался. Владелец картины из Германии пытался доказать авторство Глазунова, и обратился лично к нему, но Илья Сергеевич сказал, что картина не его. Владелец хотел подать в суд и через экспертизу доказать подлинность подписи Глазунова, но я уговорил его не делать этого.
– Для художника важна цена на картину?
– Конечно, важна. Обидно, когда ты находишься на определенном уровне, а твои картину решили продать дешево.
Вообще-то, Глазунов уважаемый человек, и приход к нему премьер-министра говорит о его весомости. Я не осуждаю Илью Сергеевича за его согласие переделать картину, он просто растерялся. Наверное, у него была причина нарисовать короткий меч. Но в этой ситуации более не прав Глазунов, ему надо было просто объяснить Путину, что картина есть картина.
Про Глазунова говорят, что он кремлевский художник, президентский. На самом деле это не так. Художник всегда находится в некоторой оппозиции к власти. В легкой или большей степени он должен примечать то, что не замечают другие, но он не должен нарушать законы. Вспомните, Театр на Таганке, «Современник», фильмы Германа, которые столько лет лежали на полках. И спектакли, и фильмы были правдивые, но они были не против власти.
– Путин присвоил академии Глазунова его имя. Вы считаете нормальным присвоении имени при жизни?
– Это не нормально, но тут человек старается при жизни засвидетельствовать уважение к себе, ведь в первую очередь мы любим себя больше кого-либо, так ведь? Из некоторой ревности я сказал бы, что это плохо, но с другой стороны это вызывает недоброжелательность со стороны коллег. С другой стороны, нет ничего плохого в том, что академия, которую он создал, и преодолел столько трудностей в ее создании, при его жизни получила его имя. Может, это его успокоит.
– Успокоиться ради чего?
– Он заслужил уважение граждан. Ко мне тоже обращаются с предложениями дать званием почетного гражданина нескольких городов. Мне это приятно. В родном Димитровграде моим именем хотят назвать улицу, но меня эти предложения не интересуют. Мы не должны себя обманывать.
Приятно, когда твои картины нравятся и президенту, и простому человеку, но вот мне до сих пор не дали звания «народного художника». Не дали, ну и не надо. Конечно, мне этого хотелось бы, но я не жалею, что этого звания у меня нет, и ничего не делал, чтобы его получить. Я уже народный. А вот когда дают звания князей, графов, то этого не понимаю, глупость какая-то это все.
– У вас столько званий, что можно запутаться в них.
– Ну да, мне их дают… Я понимаю, что это неправильно и что они не имеют какого значения, но когда их дают и тебе это ничего не стоит, почему бы не согласиться. Они дополнительно вызывают интерес к персоне, к тому, что ты оставляешь в истории.
Однажды министр иностранных дел Лавров дал мне свою визитную карточку, где было написано «Сергей Лавров. Министр». У других на визитках с двух сторон перечислены звания – лауреат, конкурсант, и с ума сойдешь пока прочитаешь все его регалии.
– А у вас что написано?
– «Художник Никас Сафронов». Для тех, кто меня не знает есть другая визитка, где написано «Профессор». Чем больше упрощается задача, тем больше места остается на визитной карточке. Никому ничего не надо доказывать. К этому надо придти. Можно вспомнить и выживание в ельцинское время, и состояние Куршевеля, и разбрасывание Руцким миллиона роз перед женой… Один мой знакомый хотел разбросать над Парижем два с половиной миллиона долларов. А вот в Норвегии никому неизвестный миллиардер, ездит на велосипеде, и с пяти миллиардов дохода три миллиарда платит налогов. Но он самодостаточен, и не хвастается тем, сколько он заработал
– Вы сказали, что художник должен быть всегда в оппозиции. Вы тоже в оппозиции?
– Для того, чтобы быть в оппозиции надо делать то, что ты хочешь делать. Если бы мне предложили быть придворным художником, я отказался бы. Мне приятно, что мне делают заказы в Кремле, что мои работы нравятся. Помните, как закрыли газету, которая написала про женитьбу Путина с Кабаевой? Если ты при власти, то про тебя пишут хорошо, ты можешь творить, а если напишут плохо, то могут и закрыть издание. А если ты ни при власти, то про тебя пишут всякие гадости.
Но с другой стороны, ты не сможешь делать того, что хочешь. Нарисуешь портрет человека, а тебе вдруг скажут: «А вы знаете, что первое лицо не любит этого человека?». И ты: «Ой, я его сейчас порву». Или: «Вы знаете, что тот чей портрет вы написали, не дружит с тем-то?». И опять: «Сейчас порву».
На плаху идти не хочется. Но опять таки – должна быть какая-то цельность, нужно искать правду. Я не очень люблю людей, которые идут в оппозицию. Это никому не нужная жертва.
– Неужели Лимонов, Немцов, Касьянов – жертвы?
– Это другая оппозиция, а я говорю про творческую. Вы можете возмущаться, можете учить своим идеям детей, из которых некоторые могут стать гражданами. Но вы также можете построить свой храм или обрабатывать свой участок земли, и этим вы сделаете больше, чем протестом на Красной площади.
Быть в оппозиции – это больше пиар, некоторые идут в оппозицию, когда их задевают, обидели. Почему тот же Немцов не отказался от должности вице-премьера, а когда ее отобрали пошел в оппозицию? Почему Касьянов, когда был премьер-министром, не был в оппозиции? Получается, что быть в оппозиции – это удобная позиция.
Я пишу картины, которые мне заказывают в Кремле. Мне заказывают картины и простые граждане. Сейчас собираюсь писать портрет первой леди Эстонии, она хочет, чтобы я написал портрет ее подруги – королевы Швеции. Знаете, чем больше живешь, тем больше у тебя возникает проблем. Но все равно, если ты ценишь человеческие отношения, то начинаешь ценить каждую вещь, которая делается от души.
– Часы, подаренные Путиным носите?
– Вы думаете, я с утра до ночи часы Путина? У меня есть еще сто часов, подаренные президентами других стран и самыми богатыми людьми мира – от Феррари до короля Брунея. Если я все это буду носить, будет смешно.
– А где путинские часы?
– В сейфе лежат. Понимаете, все это кратковременно. Конечно, такие подарки бодрят в какой-то момент, но хвастаться этим нельзя. Ты должен сам делать что-то для того, чтобы оставить истории что-то после себя.
– «Лос-Анжелес таймс» назвала вас гением. Как гений Сафронов переживает кризис?
– У меня все хорошо, но сегодня ситуация такова, что стыдно говорить, что у тебя все хорошо. Надо говорить, что у тебя все плохо, это стало модно. Посмотрите, как плачутся и жалуются на жизнь все олигархи. Но я считаю, что даже если все плохо, надо говорить, что у тебя все хорошо. Это вызывает ревность и зависть.
Тем не менее, я стал больше работать, у меня появились клиенты из Эстонии, Финляндии, Иркутска, Ростова-на-Дону, Иордании, Южной Кореи. Раньше я пренебрегал такими клиентами, потому что не хотел выезжать к ним. Я вспомнил о всех должниках, и они стали возвращать мне деньги.
– Вы пишите первых лиц страны. Этого вы сами хотите или вас просят?
– Я всегда выбирал и выбираю то, что мне интересно. Никто не интересуется тем, кто ищет миллион, но всем интересен тот, кто его нашел. Мне интересен человек, который состоялся. Возьмите того же Путина – ниоткуда возник и – фантастическая популярность! Президентом Эквадора стал простой учитель, а миллиардер, который баллотировался вместе с ним, в очередной раз провалился на выборах.
– И что тут интересного видит художник?
– Психология.
– Поэтому у вас кроме художественного образования есть и диплом психолога?
– Это связано с искусством изучения людей. Защищаться мне было легче, я приблизительно знал характеры, но это не значит что умный и знаю все. Я так же как и все ошибаюсь и попадаю в авантюры. Но когда я работаю, то вижу детали и шероховатости, которые незаметны на первый взгляд. Мне нравится по утрам, когда я возвращаюсь из мастерской на метро, наблюдать людей. Как они кладут грим на лицо, замазывают им какой-то прыщ, и иногда мне кажется, что я вижу как этот прыщ пульсирует под слоем грима.
– Есть художники, чьими картинами вы искренне можете восторгаться?
– Тернер, Гварли, Вайнек. Из русских – Серов, Шишкин как ни странно. Врубель мне кажется очень холодным. Я очень не люблю Левитана, он для меня холодный. Его «Над вечным покоем» наводит на меня тоску и грусть, я написал бы эту картину чуть теплее и мягче. Врубель тоже холоден. Его «Царевна-Лебедь» выходящая из воды реалистична, и поэтому она пугает. В ней нет сказочности, а я люблю сказку, но не придуманную автором, а народные.. Тут я отдал бы предпочтение Васнецову, хотя он более иллюстративен. Врубель более профессионален и детализирован.
– Некоторые говорят, что Петербург тоже мифичен.
– Он для меня холодный. Но с другой стороны, когда есть солнце, то испытываешь какое-то блаженство и попадаешь в какую-то сказку. Я очень хочу купить крышу в Петербурге, чтобы смотреть на старый Петербург, но остерегаюсь.
– Чего?
– Этот город для меня слишком одинокий.
– Вы боитесь одиночества?
– Боюсь. Когда возвращаюсь утром из мастерской на улице никого нет, и мне становится тоскливо. Но с другой стороны, я ненавижу когда людей много.
Самую большую популярность я испытал года два назад в Питере. Вечером я вышел из гостиницы на Невский, а там были толпы людей, в тот день были «Алые паруса». Меня стали узнавать, знакомили с девушками, фотографировали, просили автографы, опять хватали и тащили в другую компанию, снова фотографировали,. Сначала мне было лестно, но потом я стал прятаться во дворах, но так как не знаю города, снова выходил на улицу и меня снова узнавали, знакомили с девушками, хватали… От такой популярности я стал чувствовать себя тряпкой, истерзанным. Я понял, что популярность имеет и негативную сторону. Молодым людям был нужен не я, а мой автограф, фотография со мной, с популярным человеком. Вот если бы я был с охраной, то люди видели бы, что есть некий купол куда они не могут войти.
Я очень боюсь смотреть в космос, в небо. Мне становится тоскливо от мысли, что мы ничто в этой вселенной, и что, может быть, какая-то комета уже летит на нашу планету, и мы не знаем что с нами произойдет. Меня не так сильно пугает смерть, потому что я представляю что такое загробная жизнь. Но все равно, если комета столкнется с нашей землей, то не будет ничего – ни мечты, ни загробной жизни, и нарушится какая-то гармония.
– Так, может быть, это и есть участь нашего мира?
– Мир устроен очень пагубно и катится в пропасть, но все равно хочется верить, что в конце тоннеля будет свет.
– И вы можете даже объяснить в таком случае зачем патриарху охрана ФСО?
– В этом мире все нормально. Недавно я прочитал про праведника Савонаролу. Он говорил священникам: «Вернитесь к людям, вы же слуги Господа. Зачем вам богатая жизнь и роскошь?». Его не слушали, его гоняли, но народ его любил и почитал, и до сих пор почитает. У священников возникает раболепство перед властью, но и неприятие.
Когда у тебя что-то не так, то возникает внутреннее нарушение стержня. Но все равно патриарх сегодня некая единица, которая создает институт духовной власти.
То, что его охраняют сотрудники ФСО всего лишь формальность. Не важно какая у него охрана – частная или государственная. Я думаю, что без нее он не может просто так ходить по улице.
Но плохо, когда его кортеж – как было с предыдущим патриархом, – сбивает человека, а патриарх просто пересел в другую машину и уехал.
– К тому же, если вспомнить, то Христос на ослике ездил, а наши патриархи на лимузинах.
– Это предвзятое мнение, хотя это был бы хороший пиар-ход. Правда, если патриарх будет ездить на ослике, то люди перестанут ему верить, и посчитают что он сошел с ума. Люди создают себе кумиров, и не хотят огорчаться, когда кумиры их разочаровывают, даже своей смертью.
За последние годы столько всего изменилось. Те кого мы считали преступниками, вдруг стали олигархами, и мы стали их ценить и уважать. Или есть некий фонд, который помогает детям, но ты знаешь, что его владелец бандит и убийца, то начинаешь его оправдывать. Так мы сами себя начинаем обманывать. Это шокирует.
– Насколько важен для вас эпатаж?
– Не важен. Я как ни странно не эпатирую.
– Но я своими глазами видел ваш сайт, где вы обнаженный на фото, и тут же размещены ваши звания, регалия и предложения по написанию портретов частным лицам.
– Это не мой сайт, но я слышал про него. Фотография взята из «Космополитен». Я знаю, что есть еще пятнадцать сайтов с неким Никасом Сафроновым.
– А разве фотография, где вы в чем мать родила, не эпатаж?
– Да, это эпатаж, но сделана она для определенного издания.
– Как-то трудно представить Шишкина или Левитана в таком виде.
– Я видел фотографии Буша в трусах и Клинтона в плавках. Я снимался в серии «Насрать на кризис» сидя на унитазе. Но сидел на нем не раздетый, как другие звезды, те снимались раздеваясь, и это была акция по увеличению популярности одного журнала. Если фотографию из этой серии показать в других условиях, то она вызовет совершенно другие чувства.
Однажды одна газета опубликовала мою фотографию, где я в плавках, и подписала: «Посмотрите кто рисовал Путина». Но мало ли где и в чем я снимался! Один негодяй украл мой архив, там были фотографии, где я с женой и звездами Голливуда были обнаженными, и отдал эти фотографии в газеты. Те не спросив меня, стали их печатать. Но ведь, согласитесь, одно дело, что вы можете сниматься голым для семейного архива, и другое дело, если это фото покажут в детском саду: «Смотрите, дети, вот это тот самый дядя, который к вам приходил. Смотрите, какой он похабный».
– Еще несколько лет назад вас можно было встретить чуть ли не на каждой тусовке, на каждом фестивале. Сейчас светская жизнь стала менее интересной?
– Этот этап был необходим, на таких встречах я знакомился с клиентами, появлялись новые контакты. Но в какой-то момент я понял, что все эти тусовки – пустота и ненужная вещь.
Буквально недавно известный ресторатор Андрей Делоз пригласил меня в «Пушкин». Я пришел и был потрясен пустотой – ни одной личности! Я все время спрашивал: «А кто это такой?.. А кто это так высокомерно смотрит на нас?..». На всех тусовках одни и те же люди, одни и те же лица из года в год. Потом они появляются на страницах журналов. Но кто они, эти Петров с Сидоровой? К ним привыкаешь, хотя понятия не имеешь кто такой Петров и кто такая Сидорова?
Я ушел через пять минут. Мне омерзительно и противно, когда я не вижу в таких местах ярких личностей. Сегодня и кинофестивали стали никакими. Нового в кино ничего нет, а режиссеры ходят важные. Я был на церемонии премии «Оскар», это тоже странная тусовка, но это все-таки актеры, которые состоялись. Когда ты видишь Хопкинса, Спилберга, Мерил Стрип, Шона Коннера, то понимаешь какая это вершина. А наши непонятно чем гордятся, ведь фильмы снимаются компьютерными людьми.
– Как относитесь к компьютерной графике?
– Недавно я отказался сделать портрет одной очень богатой дамы. Они принесла мне свою фотографию, обработанную в фотошопе: «Вот нарисуйте прямо как тут!». Мне противно, когда люди хотят быть такими красивыми после компьютерной обработки.
– Вы пошли бы на пьянку, которую устроили недавно на «Авроре»?
– Не хочу лукавить, но если бы знал, что там будет пьянка-гулянка, то не пошел бы. А если бы пошел, то только для того, чтобы зафиксировать событие. На тусовках я не пью и не ем, больше наблюдаю за меняющимися лицами.
– Вот вы сказали: «Не охота идти на плаху». По-вашему, художник и страдания взаимоисключающие понятия?
– А вы представьте себя на месте художника. Очень мало людей хотят идти на эшафот, но они хотят крикнуть. Но я не совсем понял в каком смысле ты имеешь ввиду эшафот?
– Не в прямом, конечно. Просто распространено мнение, что художник должен страдать.
– Страдания могут быть разные. Они могут быть и скрываемы внутри человека.
Ван Гог стал почти нарицательным героем, дескать, он жил в нищете, и за это его делают героем. На самом деле он не страдал. У него был брат, очень богатый человек, и он помогал ему – давал денег столько сколько было надо Ван Гогу. А когда он давал больше, то Ван Гог или пропивал их, или тратил на проституток. У него все было ок! Но какой-то неудавшийся актер решил заняться бизнесом и придумал историю про его нищету, другой писатель написал книгу, а режиссер снял фильм по книге, и Ван Гог стал «нищим». Все это чушь собачья!
Девяносто пять процентов художников, которые остались в истории, не были нищими, они были достаточно богатыми. Они не были жирными и не жрали с утра до ночи, но у них внутренний стержень. Люди очень часто хотят затащить художников в нишу нищеты. Но совсем не обязательно идти на эшафот, чтобы доказать свою правду. Это иногда полезно в политике, и после убийства политики становятся иконами.
Дата интервью: 2009-06-11
