Ректор одного из престижных вузов страны признается, что ему больше приходится заниматься хозяйственными делами, хотя ему нравится наука.В интервью он рассказал о том, как в советское время слушали западные радиостанции, своем увлечении театром и впечатлении от Ким Ир Сена.
– Анатолий Васильевич, в советские времена МГИМО был элитным вузом и считалось, что в нём учатся только дети высокопоставленных работников партии.
– Я сам учился тут. Но я не сын высокопоставленного работника, мои родители работали инженерами на «ЗиЛе». Из тех, кто учился вместе со мной, почти сорок процентов – демобилизованные из рядов советской армии. В МГИМО тогда учились студенты из разных уголков страны, всё общежитие было забито битком – в 16-метровых комнатах жили по четыре человека.
На нашем курсе учился сын Гришина (первый секретарь московского горкома КПСС – А.М.), были и дети сотрудников МИДа, в том числе послов. Но они не составляли большинства. Эта мифология появилась потому, что тут действительно учились дети очень многих высокопоставленных и ответственных работников, но на курсе их было из 120 человек примерно 3-4 человека. Просто все знали их фамилии, они были известны в стране. Но остальные были простыми людьми.
– А сам институт был в привилегированном положении?
– Это правильно. Но это было связано только с одним обстоятельством. МГИМО был единственным вузом в стране, который готовил специалистов по международным отношениям, и единственным вузом, который обеспечивал работой по специальности. В условиях тоталитарного общества это, действительно, создавало известные привилегии. По тем временам они заключались в возможности работать по очень интересной специальности, которая была к тому же связана с поездками за рубеж. Кстати, это была единственная возможность честно зарабатывать деньги. По тем временам специалистам, работавшим за рубежом, платили так, что человек мог достойно жить. Больше возможности честно зарабатывать деньги в стране тогда не было.
В процессе обучения была только одна «привилегия» – вылететь можно было гораздо быстрее, чем из другого вуза. В то время, пока мои бывшие одноклассники играли в футбол, ходили в поход и готовились к экзаменам, как обычно, только в период сессии, я ежедневно «долбил» два языка. У нас каждый день было по два иностранных языка. Шкуру, так сказать, с нас драли только так. Из тех, кто поступил, закончили МГИМО только 80 процентов.
– Сын первого секретаря московского горкома партии Гришина тоже закончил?
– Да, но не сразу. Его защиту перенесли на осень. По мнению его научного руководителя, она была не совсем готова. Он сумел убедить его отца, чтобы сын вышел на достойную защиту. Тем более, сын руководителя такого уровня должен был показать высокий уровень. Он достойно защитился.
– Я где-то читал, что дети нынешних чиновников учатся где угодно, только не в МГИМО. Это действительно так?
– Я счёт не веду, но у нас учатся дети известных врачей, артистов, министров. Трудно сказать, на каких основаниях был сделан такой вывод. У нас учатся самые разные дети, но как и прежде, учатся дети руководителей.
– Как вы поступали в МГИМО, наверное, не всех желающих допускали к экзаменам?
– Я поступал по рекомендации. Тогда все поступали по рекомендациям райкомов комсомола или партии. В 91-м году мы отказались от этого. Но до этого существовал чёткий порядок – только по рекомендации.
– Родственников проверяли при этом?
– Нет. Рекомендовать могла комсомольская организация школы и педсовет. После этого рекомендацию давал райком. В Москве получить её было просто, несмотря на какую-то очерёдность. Но вот ребята из регионов рассказывали мне, что у них требовалась ещё и рекомендация обкома партии. Но иногородних в МГИМО всегда было много, и сейчас их более сорока процентов.
– Чьи рекомендации нужны сейчас?
– Никакие рекомендации не нужны. Просто нужно сдать экзамен. Есть, конечно, и те, кто поступает по договору. Например, сейчас мы готовим специалистов нефтегазового бизнеса. Таких студентов рекомендуют сами компании. Без экзаменов у нас поступают только победители олимпиад.
При этом ситуация, когда за обучение студента заплатила компания, и он может получить диплом просто так, исключена. Тех, кто учится на платной основе, отчисляется больше всего. За год мы отчисляем десятки таких «договорников».
– Котируется ли диплом МГИМО за границей?
– Да. У нас нет проблем с признанием диплома даже в Америке. Там, кстати, есть специальный центр, где проверяют дипломы, и мы каждый месяц получаем запросы от них. Мы уже несколько раз обнаруживали, что есть поддельные дипломы. С нашим дипломом можно устроиться на приличную работу, потому что к нему очень позитивное отношение.
– Кто преподаёт в МГИМО – научные работники или кадровые дипломаты?
– С самого начала у нас было очень органичное сочетание среди преподавателей. С одной стороны, была представлена академическая наука – Иванов, Таврин, Морочницкий, Трухановский. С другой – дипломаты. Сегодня такая же ситуация, мне кажется это оптимальным. У нас работает большая группа профессиональных преподавателей-педагогов, и вместе с тем практики, причём не только дипломаты. Свои мастер-классы ведут специалисты из министерств, руководители компаний. У нас есть группа отставных послов, проработавших в крупных странах.
– Насколько я понимаю, проблем с трудоустройством у ваших выпускников не бывает.
– Я бы так категорично не говорил. Тем не менее, у нас есть отдел, который помогает с трудоустройством нашим выпускникам. Но 90 процентов наших выпускников трудоустроены.
– Вот вы рассказывали, как сложно и ответственно было учиться в ваше время. Насколько демократичен процесс обучения сейчас?
– Другие времена – другие песни. Должен сказать, что этот процесс и тогда отличался демократичностью. В конце 60-х – начале 70-х у нас были свободные дискуссии. Многие из наших преподавателей были людьми свободно мыслящими в силу того, что они занимались такими предметами, как, например, западная философия, где без свободы мысли было невозможно. Как можно, не проникаясь ею, изучать её? Нужно быть психически больным человеком, чтобы изучать Францию и не испытывать симпатий к ней, не только к её кухне и танцам.
– Но ведь в те времена учили на всё смотреть с марксистской точки зрения.
– Марксизм, конечно, присутствовал. Но, тем не менее, планка свободомыслия была высокой. Студенты со второго курса имели доступ к закрытым материалам – западным журналам и газетам, книгам спецхрана, получали закрытые бюллетени ТАСС, где печатались западные переводные материалы.
– При такой информированности вы оставались на позициях советского человека? Или понимали, что что-то не то происходит?
– Конечно, понимал. Но не всё так просто было. Можно было совмещать неудовлетворённость действиями властей с нормальной позицией советского человека. Вообще-то, ничего зазорного с точки зрения социальной справедливости и какой-то формы демократии в идеологии не было. Конечно, многое не нравилось, критиковалось, но я не могу сказать, что протест населения выражался в действиях.
Мы все в известной форме были конформистами. Мы были ими, потому что соглашались с тем, что было, и надеялись, что придёт новое поколение руководителей и система заработает.
– По-ленински заработает?
– Да, но мы не очень тогда представляли, что такое по-ленински. Теперь, когда открылись архивы и мы узнали то, чего не было даже в спецхранах, это представляется чётче.
Мы слушали «Голос Америки» и Би-би-си на даче, потому что только там можно было поймать волну. К тому же мы владели иностранными языками и могли слушать другие западные радиостанции. Наша информированность давала нам ещё и другие плюсы. Летом мы ездили в стройотряды. Нынешний министр иностранных дел, кстати, все каникулы проводил в стройотрядах. Мы зарабатывали деньги на свои нужды. Кроме этого, в зимние каникулы мы ездили по стране читать лекции от общества «Знание». Нам разрешали читать публичные лекции, но не очень большие, минут по сорок. В то время за такую лекцию можно было получить 6 рублей.
– Кому же вы их читали?
– Как-то читал в Таганроге для шахтёров. Нужно было встать в 6 часов утра, ехать вместе с ними в шахту и, перед тем как они уходили в забой, я читал им лекции. В Новосибирской области читал по деревням. Была масса встреч с интересными людьми, тем более, что на лекциях они узнавали чуть больше, чем можно было в то время прочитать в газетах или услышать по радио. Мы много узнавали тогда о стране. Я очень благодарен обществу «Знание», что оно доверяло нам читать такие лекции. Плюс за это ещё платили. Помню, за две недели в Новосибирской области я заработал 300 рублей. Тогда на эти деньги можно было купить два хороших костюма.
– Или джинсы.
– Вот джинсы как раз за 300 рублей купить было трудно. А вот бельгийский костюм в универмаге «Москва» купить можно было.
– И вы купили?
– Конечно. Для семьи я обузой не был, свои материальные проблемы решал сам.
– Насколько изменилась система преподавания в МГИМО?
– Она изменилась коренным образом. Она стала аналогична и по качеству, и по рекомендуемой литературе приличному европейскому университету. Поэтому у нас по многим дисциплинам «двойной» диплом.
– Перед вашими студентами часто выступают главы государств. Кто из них больше всего запомнился вам?
– Такие встречи для наших студентов – уникальная возможность приобщиться к реальной политике. Очень ярко и интересно недавно выступал президент Египта Мубарак. Очень остроумным было выступление госсекретаря США Пауэлла. Запомнилось и выступление мэтра политологической науки Киссинджера. Это было даже не выступление, не доклад, а просто беседа со студентами.
– Скажите, чем вам больше нравится заниматься как ректору?
– Конечно, мне больше нравится академический процесс. Но вот заниматься больше всего приходится хозяйством. Это самое тяжёлое для ректора в России.
– Так много проблем?
– Очень много. Начиная с финансирования, кончая проблемами с налоговыми органами. Вуз нужно поддерживать в нормальном состоянии, здание должно быть чистым и ухоженным, в нём всё должно работать – начиная от компьютерных сетей и кончая туалетами. Но это бытовая сторона. С другой стороны, студенты должны иметь скоростной Интернет, современные компьютеры, новые программы, иметь возможность проводить видеоконференции. Всё это очень дорого стоит. Мы, конечно, зарабатываем, но расходы всегда больше, чем доходы. Так что, у нас очень жёсткий бюджет.
– Почему вы поступали именно в МГИМО? Что повлияло на ваш выбор?
– Тогда был очень популярный фильм «Чрезвычайный посол Советского Союза», многие из нас хотели стать дипломатами. Один мой приятель из старшего класса собирался поступать в МГИМО, рассказывал мне про него. Я заинтересовался, профессия мне показалась интересной. Кстати, тот приятель теперь зампредседателя ТПП.
– Романтика романтикой, но ведь нужна была, как вы сказали, и рекомендация райкома.
– В школе я сам был секретарём комсомольской организации класса. Тут проблемы не было. Школа рекомендацию мне дала, а в райкоме её дали «автоматом».
– Но поступали вы не для того, чтобы спустя какое-то время стать ректором?
– По специальности я тоже поработал в Северной Корее и США. У меня уникальный случай – все возможности реализовались.
– С Ким Ир Сеном доводилось встречаться?
– Я не мог с ним лично встречаться, поскольку был младшим дипломатом. Но я его видел – в театре, на приёмах. Он производил очень хорошее впечатление. Он был очень крупным, у него был низкий красивый голос. Он был обаятельным человеком. Другое дело, какой режим он создал.
Но, знаете, в то время, когда я там работал, существовали ещё надежды, что страна будет развиваться и выйдет на новые просторы. Тогда было очень много совместных строек. Корейцы не были голодными. Мясо они, конечно, ели не каждый день, но они улыбались, и чувствовалось, что у них есть будущее. К сожалению, нужно признать, что путь, выбранный Кореей сегодня, тупиковый.
– Вы сказали, что Ким Ир Сен был обаятельным. Если вспомнить других тиранов, они тоже были не менее обаятельны.
– Несомненно. Но его обаянию поддавались очень многие. Вспомните, как о нём отзывался бывший президент США Джимми Картер. Он тоже говорил про его обаяние. Ким Ир Сен, несомненно, был незаурядным человеком. Другое дело – результат его деятельности.
– Думаете о том, чем будете заниматься после ректорства?
– Я – профессор, член-корреспондент. Буду заниматься тем, чем занимался всю жизнь – исследовательской работой. Но я ещё не собираюсь уходить, у меня четыре года до переизбрания. Свой срок я полностью отработаю, а там посмотрим: буду избираться ещё или нет? У нас по уставу нет ограничений.
– Можно ли сказать, что дипломатия – профессия вежливых людей?
– Я бы не сказал так. Иногда бывают такие резкие переговоры! Но я считаю, что люди, которые отвечают за принятие решений, не связанных лично с ними, с их семьёй, не имеют права публично проявлять свои эмоции. Это традиция российской дипломатии.
Советская дипломатия тоже очень много переняла от дореволюционной российской дипломатии. Все советские министры иностранных дел с пиететом относились к Горчакову, одному из самых выдающихся российских дипломатов.
– У вас широкий круг общения?
– У нас, выпускников МГИМО, очень развит дух корпоративности. Мы все до сих пор дружим. Именно среди них – мои самые надёжные друзья. У нас даже есть специальный фонд, куда мы собираем деньги на случай помощи кому-нибудь. У меня много приятелей и друзей из творческой интеллигенции.
– Правда, что вы любите балет?
– Нет, как раз к балету я особого пиетета не испытываю, больше люблю драматические театры. Но в Большой хожу часто, потому что его директор – мой приятель. А вообще-то больше хожу в драматические театры. В юности даже хотел поступать в театральное училище. В зиловском молодёжном театре играл Чацкого, каких-то шпионов.
Когда-то моим самым любимым театром был товстоноговский БДТ. Несколько раз я даже специально ездил в Ленинград на его спектакли. Сейчас очень люблю «Современник», «Ленком», табаковский МХТ. С Ширвиндтом дружу.
– У вас так много знакомых режиссёров. Так, может быть, вам стоит попробовать уговорить их и сыграть на профессиональной сцене?
– Ну что вы! Нет. Я достаточно здесь играю, чтобы ещё на сцену выходить.
Дата интервью: 2004-09-22
