В своем интервью бывший председатель комитета по культуре Дмитрий Месхиев сказал про Рудольфа : «Как деятель культуры он недооценен современниками». Современники относятся к личности основателя и художественного руководителя театра «Русская антреприза» им. А.Миронова неоднозначно: кто-то считает его превосходным антерпренером, кто-то имеет другое, отрицательное мнение, в общем, равнодушных нет. О том, как ему удавалось дружить со всеми губернаторами, своем отношении к критике, и окупаемости театра Рудольф Фурманов рассказал в интервью.
– Рудольф Давыдович, мои коллеги-журналисты относятся к вам с некоторой опаской. Меня даже предупреждали, что с вами «тяжело связываться». Как вы думаете, почему?
– Я вспоминаю слова профессора Серебрякова из «Дяди Вани», которого блестяще играл в БДТ Евгений Лебедев. «Дело надо делать»,- говорил Серебряков. У того, кто делает дело, всегда много критиков, а у определенной части населения такие люди вызывают неприязнь.
Того, кто занимается делом, еще и боятся. Я вот сам никого не боюсь. Беспокоиться надо за близких. За любовь. А в театре мне нечего бояться. Потому что я делаю свое дело. Настоящие критики меня не боялись. Боятся те, кто правдами и неправдами привык расчищать себе место под солнцем. Жаждет в угоду своих дел устанавливать репутации. В Петербурге такая «групповщина» пропитала, к сожалению, весь театральный мир. И что самое смешное – они и друг друга ненавидят. Для них главное – ругать театр, артиста, конкурента, а для меня – защищать. Может поэтому, и боятся. Но в статьях журналистов, пишущих сегодня о театре, очень мало исследования – только оценки и чуть-чуть описаний. И позиции нет, как есть в статьях Татьяны Москвиной, например. Но есть журналисты, а есть критики. Критик сегодня стал штучной профессией.
Спросите у Волчек или Табакова: как они относятся к критике? Да они ее не читают. Да, меня любит Татьяна Москвина. И она настоящий критик, писатель, художник. Жанна Зарецкая меня любила.(улыбается) Да разлюбила. К сожалению, у нас часто критики переоценивают свое место под солнцем, и даже пытаются вовлечь в свои игры деятелей искусств, к их играм отношения не имеющим. Я вот с собой этого делать не позволяю. Зарецкая, например, в своей борьбе с Санкт-Петербургским академическим Театром комедии имени Акимова и режиссером Казаковой а-пропо стала вовлекать туда и меня, просто тем, что к месту и не к месту упоминала мое имя. Хотя я совершенно Комедией не интересовался, и тем самым вовлекла меня в интригу. Я ведь прекрасно осведомлен в деталях, кто ей статью заказывал, кто докладывал руководству Петербурга о положении дел в Театре комедии, с целью стать его руководителем. А у меня на всю историю с Театром комедии была своя точка зрения. А свою точку зрения я умею отстаивать.
Критики сами часто заваривают кашу, обмазывают ее окружающих, а потом дуются. Почему критики считают, что они безнаказанно могут обзывать людей театра, и люди театра не могут привлечь их за это к ответственности по закону? Вы это имели ввиду, когда говорили про опаску? Но за этим в театре у меня следят жесткие юристы. А сам я вообще всегда очень ласков и лоялен к журналистам.
Время, когда я мог пообещать выдернуть журналистке ее «тонкие ножки» за то, что она обозвала артиста, прошло. Вы прекрасно знаете, что журналисты-критики с удовольствием сами нарываются. Это часть их профессии. И тут они стали схожи с желтыми папарацци, которых я за уши вытаскивал из палаты Николая Караченцова в Петербурге. А они визжали, что нарушают их права.
Абсурд, когда критики выискивают обидные словечки, зубоскалят, но падают в обморок, когда подобная тактика поведения применяется уже к ним самим. Вы не заметили, что многим критикам уже скучно в рамках театра? Они все больше ударяют по политике, или связывают театр и политику. Так они виднее. Им уже не важно, что и как идет в театре, им интересно кто с кем дружит, спит, они делят на «красных и белых». Мне что тоже прикажете составлять списки родственников критиков-режиссеров, сыновей-матерей? Да это вечный конфликт.
Помните, к чему присудили Смерть в фильме Кокто – «судить других». Но я могу только повторить за Алексеем Вадимовичем Бартошевичем слова, которые в адрес критиков он сказал со сцены нашего театра во время вручения ему первой премии «Фигаро» имени Андрея Миронова: «Милые мои, вы должны знать свое место. Ваше место – там, внизу. А над вами на сцене – стоят Боги…». На ютубе полностью есть эта запись. Послушайте.
– Несмотря на всю Вашу открытость – и личную, и вашего театра, – все равно есть ощущение закрытости. Словно у вас есть какой-то золотой ключик со своей тайной.
– Вопрос не понят, как говорит герой Сигарева в нашем спектакле «Детектор лжи». Закрытости чего? Структуры театра, его механизма, как и что работает? Глупости. У меня нет никаких тайн. Если и есть, то одна – не воровать. Хозяин театра воровать у себя не будет.
У меня русский репертуарный контрактный театр, в котором 26 названий. 80 артистов, которые составляют нашу труппу, работают по контракту. И каждый день театр поднимает занавес. Театр работает на полном самофинансировании. Но получает разовую регулярную помощь от государства в виде частичного возмещения затрат на постановки в размере 2-2,5 миллиона рублей в год. Театр подает заявки в петербургский Комитет по культуре и потом отчитывается ему до копейки. Всё! Андрей, я никогда не смог бы работать в государственной системе, хотя мне предлагали это и Товстоногов, и Аркадий Райкин, и Игорь Олегович Горбачев. Я боюсь ее. Она может сломать, растлить, а я не хочу быть сломанным. Дядя Зяма Гердт, с которым я дружил много лет, говорил: «Нельзя играть в азартные игры с государством». Работа в государственном театре и есть азартные игры. Все эти откаты, закаты…
Посмотрите, какая стала хлебная должность директора театра: ремонты, выпуски спектаклей, реконструкции, договора с разовыми режиссерами, авторами, художниками – ааааааааааа – клондайк! Знаете, когда я раньше общался с одной организацией, которая делала нам декорации, я просто не мог понять – откуда у них берутся цифры в смете. Водосточная труба – 20 000 рублей. А в магазине две тысячи рублей. Оказывается, они просто ко всем ценам тупо приписывали по нулю. Так они привыкли общаться с государственными театрами и специально раздувать для них сметы. А потом, видимо, делить разницу, выдоенную из государства. Мне в сумочке откаты приносили после заключения договора на пошив костюмов. Я даже не понял. Спасибо, говорят, огромное, дорогой Рудольф Давыдович. – Да за что? – А за заказ. Вот, ваша часть… (и сумочку приоткрывают) – Чегоооо?
То есть смета была изначально специально завышена, с целью вытащить из целевого финансирования государства больше денег. Эх, ты, Галя-Галя, говорю, директрисе конторы, ты бы лучше мне смету дешевле сделала. Так тот откат ей и достался бы, если б не мои корректировки сметы…
Других, Андрей, ключиков у меня нет. Надо страстно любить театр. И не видеть в нем источник обогащения. Кстати, театр для многих (как это не смешно) театроведов, стал очень хлебным местом. Они ловко придумывают всякие темы проектов для грантов, и нашли себе в этом поистине постоянную кормушку. И попытка отлучить их от такой кормушки, проанализировать нужность таких «проектов» сначала вызывает у них ступор, а потом скандал. Был тому свидетелем уже.
– Тем не менее, как опять же говорят, что с Вашим уходом могут открыться какие-то тайны…
– Не понял. Каким уходом? На пенсию? в ад, в рай? Андрей, куда я должен уходить? А-а-а, умереть, Вы имеете ввиду? Андрей, милый, так мы все умрем. И вы. Да, обязательно умрете. А как же! И я. Может быть…
И какие тайны? Где сокровища зарыты? Или секрет виноделия? Сокровище у меня одно – мой театр. И его могут мгновенно развалить, потому что управление театром дело штучное.
– Как вам удавалось дружить с такими разными губернаторами – Собчаком, Яковлевым, Матвиенко?
– Я не знаю, в чем они разные. Что вы хотите услышать? Что я люблю власть? От любви можно сделать все. Я, Андрей, раб своего дела. Я готов на многое ради своего театра и своих артистов. Вот Константин Аркадьевич Райкин говорил, что он ради театра на карачках готов ползать. Поэтому я строю конструктивные отношения с властью. Это плохо? Я не понимаю тех, кто кормится за государственный счет, за счет того же Комитета по культуре и тут же охаивает всех. Вот это проституция. Двойной стандарт. Вот мы с Вами разговариваем, а вы как будто все время заочно оправдываетесь перед кем-то, что ведете со мной дружескую беседу. Я хочу говорить о театре и ситуации в театре, которому давно нужна полная реконструкция, а вы всё перетягиваете на политику…
– Какие отношения у вас с губернатором Полтавченко?
– Замечательные отношения. Недавно Говорухин мне сказал: «Как Питеру повезло с губернатором». Я его советник. (показывает удостоверение)
– Тут написано «На общественных началах».
– Естественно. Зачем мне быть чиновником и деньги за это получать? Я и у Собчака был на общественных началах, и у Яковлева. Для меня это не ново. Я делаю для культуры города больше, чем те, кто у власти. У меня в театре и Путин был…
– А Нарусова бывает?
– Неоднократно бывала. На спектаклях «Отверженные» и «Сорок первый», которые были посвящены памяти Собчака, и на многих других спектаклях. И Ксения Анатольевна Собчак была. Когда Ксении Анатольевне было пятнадцать лет, она несколько раз смотрела у нас «Потрет Дориана Грея».
– О чем Вы просили Путина, когда он был у Вас?
– НИ О ЧЕМ! А что обязательно надо о чем-то просить? Для себя? Так думают те, кто так и поступает. О помощи я не просил. Я говорил о том, о чем в течение большого времени говорят многие, от Гранина до Сокурова. В том числе и о том, чтобы не отобрали у города Дом композиторов и коттеджи писателей в Комарово, сохранили «Ленфильм».
Я сказал: «Наверное, Вы, Владимир Владимирович, будучи мальчишкой, бывали на Фонтанке у Аничкова моста? Помните, на углу Фонтанки и Невского, была аптека? С пушкинских времен была. А теперь там кафе-бар. А это наследие города». Он не знал. Тем, кто дает добро на такие перемены, на снос домов, не думая и не зная наследия города, надо думать головой, когда что-то делаешь, а у нас думают другим местом, так получается. Или история с Домом композиторов, где работали великие люди.
– Что с ним будет?
– Так я же говорю, что информировал президента. Он дал задание разобраться. Сейчас мне сообщили, что Дом композиторов сохраняется.
– У вас негосударственный театр. Значит, самоокупаемый?
– Самофинансируемый. Я много думал перед созданием театра, и могу сказать, что театр может жить без ежемесячного бюджетного финансирования и бюрократического отчета в казначействе, при определенных субсидиях из государственного бюджета. Зарплату работникам государственных театров и актёрам должен платить хозяин театра, согласно четко прописанного с ним контракта.
– Как вы угадываете, что пьеса будет пользоваться успехом?
– Я не угадываю. Я же пьесы не читаю.
– Как же вы их тогда ставите?
– Интуитивно. Я их смотрел. И полюбил. Вот сижу, думаю: «Что бы мне поставить?». Вспоминаю моего любимого артиста Иннокентия Смоктуновского. Как он играл «Как он лгал ее мужу» в студии киноактера, когда ему было 25 лет! Потом Михаил Ильич Ромм поставил этот же спектакль с Кузьминой. А если играли Смоктуновский и Кузьмина, если ставил Ромм, то им верить можно. Тогда начинаю искать режиссера, который мог бы поставить спектакль.
Я говорю вам правду, – могу поклясться, ведь я человек верующий, – «Пучину» смотрел в Александринском театра пять раз, а «Бег» с Черкасовым – восемь. И я хотел, чтобы у меня в театре тоже были и «Пучина», и «Бег». И они есть.
– Откуда же уверенность, что на них пойдут зрители?
– А меня это не волнует. Главное, приучать зритель к неисковерканной классике. Надо чувствовать, и тогда интуиция тебя не обманет. А если рассчитывать, чесать голову, надуваться – ничего не будет. Я и пьесы Сигарева интуитивно нашел, когда в Петербурге его принципиально не ставили. И артистов я также интуитивно выбираю на роли. В каком государственном театре характерная Ксения Каталымова сыграла бы такие глубокие драматические роли, как Анна Оброшенова в «Шутниках» Островского. Одни из лучших ролей за свою жизнь и Евгений Баранов, и Аркадий Коваль, и Олег Куликович, и Нелли Попова, и Владимир Матвеев сыграли на сцене моего театра.
– Как же тогда содержать театр – платить зарплату штатным работникам, постановочному цеху, актерам?
– Воровать не надо.
– Не за счет же продажи билетов?
– Да, за счет продажи билетов. Зрители – это мои «рубленосцы», как выражался Андрей Александрович Миронов.
– И окупают все расходы?
– Ага. У нас штат маленький. У моего друга Чхеидзе в БДТ восемь заместителей директора, а у меня восемнадцать штатных работников, в среднем зарплата у них тридцать-тридцать пять тысяч, актерский гонорар всех занятых в течение месяца артистов – 80 человек – не менее шестисот тысяч рублей в месяц.
– Уточняю: ваш театр существует только за счет продажи билетов?
– Да. У меня даже спонсоров нет. Мы играем 27 спектаклей в месяц. По выходным иногда по два в день. Как и в былые времена в товстоноговском БДТ – утром и вечером. Сбор от продажи билетов может составить от четырех до пяти с половиной миллионов рублей в месяц, при условии, конечно, полной заполняемости зала на 200 мест. Давайте, добивайтесь аншлага и не пропускайте зрителей бесплатно, не делайте искусственных аншлагов.
– С кем из коллег директоров или режиссеров вы дружите?
– Дружба это слишком высокое понятие. У меня хорошие человеческие отношения с Валерием Фокиным. Я не могу сказать «Мой друг Фокин», у нас просто хорошие отношения в течение сорока лет. И я его очень уважаю и люблю. С Додиным Львом Абрамовичем удивительно добрые отношения.
Из московских могу назвать Юрия Васильевича Яковлева, Василия Семеновича Ланового, Караченцовых – Колю и Людочку Поргину, Валентина Гафта, Галину Волчек, Екатерину Градову, Элину Быстрицкую, Людмилу Чурсину, Марину Райкину, Екатерину Райкину, Светлану Немоляеву, Трушкина, Ромочку Виктюка, с которыми связан в течение многих-многих лет. С Калягиным дружил в течение многих лет, могу назвать директора Ленкома Марка Варшавера, Эдварда Радзинского, Безрукова, Табакова, Хазанова, Евгения Миронова и многих других.
Из питерских – это Семен Спивак, он меня с днем рождения поздравляет, он смотрит наши спектакли. Еще Белинский, Шуб, Виктор Михайлович Минков. Многие. Кроме господина Виктора Абрамовича Новикова, который долгие годы руководил академическим театром имени В.Ф.Комиссаржевской. Когда я получил звание «Народного артиста России», он меня возненавидел, пришел на мой день рождения с роскошным подарком, поздравил, а когда Матвиенко прочитала только что подписанный указ президента, бросил на пол приглашение на банкет, растоптал его ногами и из «друга» стал моим… «оппозиционером». Это всё зафиксировали операторы, и сейчас, когда я пересматриваю пленку того вечера, вижу как на глазах перекашивается только что улыбавшееся лицо моего «друга» (улыбается).
– Весной были слухи, что вы просили Путина назначить то ли себя, то ли своего сына художественным руководителем БДТ. Понятно, что обсуждать слухи – дело пустое, но дыма без огня не бывает. Разъясните, Вы просили Путина об этом?
– (смеется). Конечно, нет. Это сюжет для Гоголя. Ни о чем я Владимира Владимировича не просил, и об этом сообщил его пресс-секретарь Песков. А слух был о том, что в БДТ худруком буду я, а не мой сын. Как этот слух появился? Надо спросить тех, кто его распустил. Может быть, это было кому-то нужно? У страха глаза велики.
Как-то я говорил в своей передаче на телевидении «Точка отсчета», что если бы стал хозяином БДТ, то ремонт длился бы не три года, а всего год. Как у Валерия Фокина. Каждое утро, в семь часов, Фокин ходил по театру, и смотрел каждую щель. А он ведь он режиссер с большой буквы! У него редкое сочетание режиссера и менеджера. Он за год сделал ремонт Александринки, которая по архитектуре гораздо уникальнее, чем БДТ.
И еще помечтал в передаче, чтобы я поставил в БДТ. В такую игру любят играть на первом курсе театроведческого факультета. Если бы я был в БДТ, то возобновил бы некоторые товстоноговские спектакли. Молодым полезно играть в таких спектаклях. Я говорил об этом Чхеидзе, и он меня услышал, вроде бы собирается восстановить «Хануму». Если бы я был хозяином в БДТ, а это не значит, что я им буду, Боже сохрани, но если стал бы, то в театре были бы комната Лебедева, комната Стржельчика. Не музей, а живая память. И об этом я тоже говорил Чхеидзе. А он не понимает: «А что скажет княгиня Марья Алексевна?». «Марья Алексеевна» у него это коллектив БДТ. Советоваться надо, – говорит он. А я сделал бы. Как хозяин театра. Независимо от мнения пожизненных штатных артистов, которые получают зарплату, и совсем редко выходят на сцену.
Государственный театр – это террариум единомышленников. Эту систему надо ломать. Не репертуарный русский театр, а систему его существования.
– Весной питерский театральный мир потрясли предложения Комитета по культуре Петербурга о возможных реформах. Вы были членом комиссии комитета, которая озвучила почти революционные предложения. А как вы оказались в этой комиссии. Кто вас в нее пригласил? И как вы к ней вообще относитесь?
– Во-первых, не реформа. Какая реформа? Контракт на три года с руководителями театров, вместо их нынешнего пожизненного, и то, что хозяином театра должен быть худрук, а не директор? Так это и так должно быть. Это давно назревшая проблема. Вот только идея создания комиссии – этакого новгородского вече – абсолютно напрасная. Профессиональные вопросы должны готовить эксперты, как любой закон, а не новгородское вече, где каждый со своим интересом и амбициями. Результат смешон и плачевен. Все члены комиссии проголосовали за предложения тогдашнего председателя Комитета Дмитрия Месхиева, а выйдя за дверь и пораскинув мозгами, сразу стали от всего открещиваться. О чем вы говорите? О какой реформе можно советоваться с представителями государственных театров, которые как наказание Божье расценивают требование работодателя – Комитет по культуре – составить репертуар на полгода вперед. Разве это нормально? И разве в Москве, если бы глава Департамента по культуре, собирал бы комиссии и со всеми советовался, что-то могло измениться.
Я не люблю режиссуру Серебрянникова, но его приглашают на постановки лучшие театры России – МХТ Табакова и «Современник» Волчек. И Департамент Москвы принимает точное и жесткое решение, и главное, проводит его в жизнь. Меняются худруки театров имени Гоголя, имени Ермоловой, имени Станиславского, имени Маяковского. Во главе театров становятся перспективные художники – Карбаускас, Серебряников, Меньшиков. Да, правда, в Москве и скандалов тоже много, но скандалы-скандалами, а еще и действия есть. А у нас в культурной столице одни склоки и оскорбления друг друга.
К сожалению, опыт показывает, что чтобы делать дело, двигать его вперед, нельзя советоваться с коллективами театров, собирать «новгородские вече». Они же все бюджетники, и дошли до того, что диктуют работодателям кого ставить во главе театров.
– Как вы думаете, почему была такая негативная реакция на заявления комиссии в театральных кругах?
– Реакция была естественная. Они сидят на своих местах годами, десятилетиями. У них сработал инстинкт самосохранения. Они думают о себе, а не о судьбе русского репертуарного театра в Петербурге. Они привыкли устанавливать репутации. Привыкли распределять блага. И вдруг в один момент это что – может исчезнуть? А на что жить? На гонорар от статьи в газете, которая и так нерегулярно выходит. А кушать-то хочется. Виктор Абрамович Новиков по профессии театровед, и руководит академическим театром имени Комиссаржевской двадцать один год. У него договор заключен с директором театра. Разве это нормально? У театра должен быть художественный руководитель, как это было десятилетия назад. Вот в БДТ Товстоногов был хозяином.
– Разве не смешно заключать контракт на один год с тем же Семеном Спиваком, который, в сущности, создал свой театр?
– Для меня не смешно. Молодежный театр создал Малыщицкий, во-первых. Создал, и дальше что? Речь о механизме. Спросите у Золотухина, почему после ухода Юрия Любимова с ним договор заключили на год? Он ответит, что начальник Департамента культуры Москвы решил, что с пенсионерами контракты надо заключать на год. А за границей пенсионера, даже если это великий скрипач и ведет класс, сразу выводят на пенсию. Ну не надо всё доводить до абсурда.
Спивак – это уникальный художник. Он создал театр-дом. Город построил для него театр. Он не исчерпал себя никоим образом. И с таким проверенным художником можно и на десять лет вперед контракт заключить. А вот под кем стулья трещат… Андрей, ответьте, если на спектакль тратятся миллионы денежных средств, а потом спектакль через несколько показов снимается с формулировкой – «Ну, что ж поделать, не получилось!», – это нормально? Можете не отвечать. Я отвечу сам – это безобразие и позор! За это руководителя выгоняют сразу! И так несколько раз в одном театре Петербурга за последние три-четыре года. Нормой уже стало! Это как? Я по своей работе очень тесно связан с этой системой государственных театров – где мало что хотят делать, но очень хотят всем руководить и диктовать работодателю.
Так что успокойтесь. Никакой театральной реформы в Петербурге нет. Пока. Хотят, хотели навести элементарный нормальный порядок. Конечно, кого это затрагивает напрямую, мешают это делать. И намеренно раздувают виртуальные скандалы.
Директор ТЮЗа Лаврецова уже семнадцать лет хозяйка театра. А театр создавал Брянцев, чье имя носит театра, Корогодский. Разница есть? Я не ругаю ее, а просто констатирую факт. Чтобы быть хозяином в театре, придумываются названия. Вот Новиков из Комиссаржевки придумал такое, как «приглашенный главный режиссер», и у него является Морфов. Другой придумал «руководитель проектов». И всё только для того, чтобы оттеснить режиссеров от управления.
Почему Пази стал художественным руководителем театра имени Ленсовета, поставив подряд несколько отличных спектаклей на сцене Комиссаржевки? Почему? Пусть читатель сам догадается. В театре Комиссаржевской он успешно ставил как приглашенный режиссер «Даму с камелиями», «Самоубийство влюбленных», «Игрока», еще несколько спектаклей, а художественным руководителем театра был театровед Новиков, а директором Шварцкопф, который был за Пази, как и большая группа артистов, которая и просила назначить во главе их театра успешного режиссера. Новиков не ставил спектакли, а Пази поставил подряд пять. Так почему его не сделали главным режиссером? По кочану.
– Как человек, воспитанный в лучших традициях советского театра, Вы всё понимаете в современном театре?
– Я вообще в театре ничего не понимаю. Современный театр – это не тот, где бегают голые по сцене, или ходят в современных костюмах. Мы в своих спектаклях развиваем самое уникальное явление театра – русский психологический театр, который мало кто умеет сегодня делать.
– Какие чувства вызывают у вас современные постановки модных режиссеров?
– Серебренникова? Туминаса? У нас разные группы крови. Разный взгляд на театр и его миссию. Они очень талантливы, но они издеваются над русской интеллигенцией в своих спектаклях. У Серебренникова много специальной фронды, для меня его выходки иногда – этакая «желтая кофта Маяковского», намеренный эпатаж. С той только поправкой, что он носит майку, на которой на гастролях в Петербурге было написано: «Питерцы, вы оху…и». Я этого не принимаю. Вот майка и запомнилась, а не спектакль. А Виктюка понимаю. И обожаю его спектакли.
– Должны ли сегодня театральные деятели участвовать в общественной жизни?
– Я вас не понимаю. Вы пришли к человеку, который только этим и занимается. Я уполномоченный фонда «Артист» Евгения Миронова и Марии Мироновой по Петербургу по работе с пенсионерами. Мы выдали 150 сертификатов, помогли бедным артистам. Я беспокоюсь о Доме книги, аптеке, которая стала кафе, доме композиторов, доме ветеранов сцены. Я вам только что показал удостоверение советника губернатора на общественных началах, а вы мне задаете, пардон, идиотский вопрос. А если серьезно, то каждый выбирает свой путь и идет им. А о своих делах я не трезвоню на каждом углу – скольким и чем я помог. Кому я помог – те знают.
– То есть история с Чулпан Хаматовой на (объяснить где история – люди забывают) Вас не удивила?
– Хаматова меня радует. Меня удивила Собчак-идиотка, которая задала вопрос: «Если бы Путин не дал бы вам денег, вы проголосовали бы за него?». Это фронда.
– Хаматова чуть позже, в другом интервью ответила, что ее идеал – это Северная Корея.
– Я не за Северную Корею – я за Хаматову.
– Вы были доверенным лицом Путина на выборах президента. Зачем вам это было нужно?
– Мне доводилось встречаться с представителями ЛДПР и Зюганова, и после этого могу сказать: не дай Бог, если к власти придут они. Зюганов мог проскочить в 1996 году, но не свершилось.
Сегодня я не вижу личности равной Путину в руководстве страны. Я считаю, что Владимир Владимирович Путин овладел своей профессией в полном смысле этого слова. Можно говорить, что кого-то не пускают во власть. Тех же Немцова или Удальцова. Я видел их. Немцов бывал в моем театре, когда был губернатором Нижнего Новгорода. Он еще был вице-премьером, а что же выше не пошел? Сказать, что все плохо, очень легко. В день независимости президент вручал в Кремле премии лауреатам Государственной премии. Какие прекрасные люди была на церемонии. Почему об этом никто не говорит? Эхо Москвы только и делает, что сообщает: «Удальцов…Удальцов…». А что за ним есть хорошего?
Неужели сейчас плохого больше, чем хорошего? До этого мы семьдесят лет жили, скованные большевистской властью? А ведь тогда еще и стреляли. Что такое советская власть? Дед Мазай и зайцы. Только если у Некрасова дед спасал зайчат, то Ленин их стрелял.
– Вы были доверенным лицом Путина, должны были вести агитационную работу…
– Я много чего сделал. Выступал.
– Перед кем?
– Перед страной. Были дебаты по телевизору. Не видели?.. Ваша беда, что не видели. Выступал на дебатах с представителями Прохорова, Зюганова, Жириновского. Но формат дебатов – это тот же формат склоки в нашей стране. Умели грамотно держаться только представители Прохорова.
– Как вы думаете, должны ли деятели культуры вообще что-то просить у власти?
– Нет. Власть сама должна все делать.
– А если не делает?
– Она делает. Это вранье, что не делает. Большой театр кто ремонтировал? Не государство? Кто построил в Питере новое здание Молодежному театру? Кто отремонтировал театры Комедии и Комиссаржевской? Кто построил новое здание театра Буфф? А театры в Омске? В Томске? Да и не просто построил, но и содержит.
– Бывший директор БДТ Геннадий Суханов рассказывал мне, как в начале восьмидесятых получал инструктивное письмо из Минкульта СССР, адресованное всем директорам ленинградских театров. В письме директоры театров предупреждались о недопустимости сотрудничества с вами. Вы помните эту историю?
– Это неправда. Это ложь. Суханов не мог этого сказать. Он давал мне рекомендации для зарубежных киносъемок, в частности, в Болгарию и на повышении тарификации концертной ставки в министерство культуры. Пожалуйста, Андрей, вы можете посмотреть их в моем архиве.
Но был один эпизод, связанный с Сухановым. По поводу снятия моей фамилии как режиссера-постановщика бенефиса Товстоногова в 1983 году на афише Октябрьского зала. В это время я вышел из партии, и защитил меня Товстоногов, который сказал: «Мне наплевать в партии он или не в партии, он делает дело!»
– Прочитав Ваши книги, я понял, что вы любите театр беззаветно. После беседы начинаю понимать, что вы любите его еще и бескорыстно. Но вот зачем вы себе звание «народного артиста» буквально пробили?
– (смеется) Во первых, не пробивал – это вранье завистников. Мой друг, знаменитый тренер по теннису, Игорь Джелепов, играя на корте с Валентиной Ивановной Матвиенко, сказал ей, что документы Фурманова на звание «народного» «зависли» по непонятным (а для меня ну очень даже понятным) причинам у Сергея Тарасова, покойного зятя Алисы Фрейндлих. Валентина Ивановна удивилась: «Как, а я думала он уже давно народный!». Потом Матвиенко приехала на мое семидесятилетие, говорила очень хорошие слова, в том числе сказала: «Он давно у нас народный». Ведь такие звание дают не только за игру на сцене, они присуждаются за вклад в искусство театра и, в том числе, за создание и яркую жизнь первого в России негосударственного контрактного репертуарного театра.
Дело надо делать, а не интригами заниматься. У нас в Петербурге очень любят устанавливать репутации и питаться за счет театров. И не помнят добра. Смотрите, сколько грязи писали про Валентину Матвиенко. Подписи собирали против нее в интернете, а теперь я с изумлением читаю – ой, как жалко, что она ушла. Мое уважение к Полтавченко не говорит о том, что надо забывать Матвиенко. Я могу перед ним хвалить Матвиенко, а перед ней Владимира Яковлева, и перед Яковлевым хвалил Собчака. Это при том, если знать какие отношения были у Собчака с Яковлевым, у Яковлева с Матвиенко, и наоборот.
Когда бывшему губернатору Петербурга Владимиру Яковлеву недавно исполнилось 65 лет, он уже не был ни губернатором, ни министром, то я оказался единственным их питерских деятелей культуры, кто согласился сказать о нем добрые слова в интервью на телевидении. Единственный в Питере! Я не знаю, к кому еще обращались, но отказались многие. Наверное, один был занят, другой заболел, третий еще что-то, но это факт. А Яковлев очень много сделал для культуры в Петербурге. И для нашего театра. Хотя субсидий от Комитета по культуре я в ту пору практически не получал.
– Почему?
– Подумайте сами.
– Какие основные проблемы могут быть сегодня у негосударственного театра?
– Проблема в кадрах. Плохо работают. Сколько не плати. Гримеры, костюмеры распущены гостеатрами, где привыкли работать по три часа, прыгать на другую работу. Или вообще не выходить. А гостеатр исправно платит полную зарплату, закрывая глаза на эти по сути прогулы. Вот поэтому в таких театрах по пять гримеров, работают они за средние деньги, успевают всем перемыть косточки в цеху, попить кофейку, и еще бесплатно выдать актеру для халтуры парик, который числится на театре. Вот такой бардак. Но всех это устраивает. Зарплата капает. А у хозяина, который считает деньги, такого быть не может. И проблема организации, умения организовать структуру театра будет по-началу куда более важной, чем творческие проблемы. Это надо знать. Но это если мы говорим о ТЕАТРЕ, а не об одной постановке, которую можно катать по городам и весям.
– Что бы Вы посоветовали человеку, который решит открыть свой театр?
– Не открывать. Чтобы театр состоялся, он должен просуществовать не один год, доказав свою творческую состоятельность. Два-три, даже пять лет – для театра не срок. Держать предприятие – это испытание. Надо разбираться во многих вещах, а не только парить в творческих эмпиреях, надо знать всю экономическую структуру театра. Ерунда – я творец, и найму экономистов-менеджеров. Это хорошо. Но руководитель театра – даже если он стопроцентный художник – обязан разбираться в экономике театра, а не просто тупо полагаться на своих заместителей. Только так. Не все отличные режиссеры могут быть руководителями. Станиславский прекрасно разбирался в финансовых вопросах. Вы письма их читали – держателей частного Московского Художественного театра? Там 70 процентов про деньги. Не только что ставить будем и кого брать в труппу. А НА ЧТО будем держать театр, на какие деньги. ДАСТ Ваш тезка Савва Морозов денег или не даст.
– Как Вы, создатель уникального театра, ощущаете себя в культурной среде Петербурга?
– Прекрасно. Я ленинградец, петербуржец. Это мой город. Но самое страшное, Андрей, – это зависть. Это вообще омерзительное чувство, но в театральных кругах она просто чудовищна. Я вот никому никогда не завидовал. У меня нет такого органа. Даже такое нужное дело, как театральная реформа, в Петербурге рассматривается сегодня только через призму зависти и перспектив государственного финансирования. Мне могут сказать – а тебе-то что до государственного театра? Ты же негосударственный! Ерунда. Мы все связаны в одну цепь. И оттого, как вообще работает сегодня институт театра в России зависят все, кто театром профессионально занимаются.
Докатились до того, что подчиненные, а все служащие в гос.театрах – это подчиненные своему работодателю – Комитету или Департаменту по культуре – диктуют кто ими будет руководить, критики не пишут о театре, а придумывают истории для скандалов, и в жанре тридцатых годов прошлого века – пишут письма «царям-батюшкам». Сам читал. Но если на этом зацикливаться – дела не сделать. Делай дело. И тебе помогут. Мне помогают мои друзья, которых уже нет на этом свете – Миронов, Папанов, Леонов. Это не я сказал. Это сказал Ромочка Виктюк, войдя в мой кабинет и увидев их портреты. Надо дело делать.
Дата интервью: 2012-06-29
