В последнее время известный артист мало снимается в кино. О том, что послужило причиной его ухода из сериала про ментов, почему не верит в историю из фильма «Остров», и как был членом партии, он рассказал в интервью.
– Юрий Александрович, несмотря на то, что вы снялись в десятках фильмов, для многих вы Мухомор из «Улиц разбитых фонарей». Вы, наверное, и сами не ожидали такой популярности, когда начали сниматься в этом сериале?
– Когда мы начинали снимать, то не понимали до конца, что история станет долгоиграющей. Поэтому работали с азартом, куражом и бодро. Мы играли не просто тупых милиционеров, ничего из себя не представляющих.как это можно видеть сейчас в разных сериалах. У каждого был свой образ – у Саши Половцева, Сергея Селина, Саши Лыкова, Миши Трухина.
Сюжеты были интересные. Это потом стали их кропать, за два рубля писал кто не попадя.
– Сейчас смотрите «Улицы разбитых фонарей»?
– Нет.
– После сезона, где «убили» героев Селина и Нилова, вы ведь тоже ушли из сериала. Почему?
– Перешли на «Литейный, 4».
– То есть от усталости?
– Нас всех заморочили продюсеры. Как только закончились съемки в «Фонарях», стали снимать «Хроники убойного отдела», а «Фонари» снимали параллельно. Потом закончились и они, мы перешли на «Литейный».
Сейчас, когда прошло время, понимаю, что для меня это не потеря. Стал заниматься другими делами. Хотя по нашему семейному бюджету это здорово ударило, когда закончился «Литейный». Во время съемок доход был постоянный, есть договор, и я знал, что год буду работать.
Потом в группе появилась ревность. Я снимался в «Царе» у Лунгина, жил три месяца в Суздале, в Петербург приезжал на несколько дней. Мои друзья сильно переживали по этому поводу. Но «Царь» был мне важнее.
– И такой пустяк мог повлиять?
– Они посчитали это за измену.
– Александр Лыков ушел из «Улиц…» буквально в первом сезоне. Сегодня он рассказывает свою версию, у Нилова своя. Кто прав?
– Не знаю, что они рассказывают, но мне говорили, что жена Лыкова сказала ему, чтобы он попросил больше денег у Капицы, основателя сериала. Он ему сказал: «Я согласен, что ты гениальный артист, и лучше всех. Но вот смотри: у меня есть сто рублей, и я должен поделить их на пятерых. Если я заплачу тебе тридцать рублей, то другим останется меньше». Есть такая версия.
– Сам он рассказывает, что вырос из коротких штанишек сериала. Нилов говорит, что была какая-то некрасивая история: дескать, Лыков попросил главную роль в одной из серий, которую должен был играть он, за его спиной.
– Одно другому не мешает. Такое тоже могло быть.
Саша человек непредсказуемый, как настоящий художник.
– В последнее время с вашим участием было несколько телепередач. В них вы рассказывали, как бывшие коллеги по сериалу забыли про вас. Когда вы снимались в «Улице разбитых фонарей», вы дружили, ходили в гости друг к другу?
– Семьями мы не дружили, и праздники вместе не отмечали. Было достаточно того, что мы целый день проводили вместе на съемочной площадке. Вот уж где было театральное братство, террариум единомышленников, как говорил Ширвиндт. Ладно, если есть комната, где можно было отдохнуть, а иногда и в коридоре, на стульях сидели, отдыхали, обдумывали сцены, текст. Работа была общая, дружная.
Тогда мы общались с Сашей Половцеым, Лешей Ниловым, он тогда еще человеком был, у него из вещей был один матрац. С Сергеем Селиным не получалось общения.
Мы с Ириной, моей женой, только что переехали в Петербург, до этого жили в Пушкине, в доме ветеранов архитекторов. У нас там была своя комнатка. Когда переехали в Питер, у нас ничего кроме книжек не было. Потом все набралось.
– Зрители уверены, что актеры, играющие на сцене или в кино друзей, также дружат и в жизни. Но ведь это все не так?
– После института я работал в хабаровском театре, в провинции. Потом в Омске. Вот там актеры дружили. Особенно в Омске. После спектакля мы с ребятами собирались, раскатывали бутылочку, аккуратно, мягко так. Или по праздникам – пятого и двадцатого, то есть в день аванса и получки. И – никаких загулов. У всех были спектакли.
Потом четверо артистов из омского театра переехали в Питер, но здесь мы уже не общаемся. У всех свои дела.
– А в театре Комедии, где вы служили такого не было?
– Я двенадцать лет проработал в Комедии. Спектакль закончился и – фии-ить! – никого нет, пустые гримерки. Для меня это сначала было дико. Ни поговорить, ни поболтать ни с кем.
Был один актер, нам с ним было по пути – я тогда жил в Ульянке, а он на Восстания. Вот мы с ним после спектакля заходили в Дом актера на Невском, тогда он был Домом актера. На пять рублей можно было заказать селедочку, салатик, и замечательно посидеть. Сейчас туда страшно зайти. Там уже ничего живого нет. А раньше были какие-то вечера. Другие времена были…
– Вы столько лет проработали в провинциальных театрах. Вас это не мучило? Или смирились с мыслью, что так будет всю жизнь?
– У меня биография какая-то пионерская. Как в анкете, где все в порядке. Я никогда не торопил события. В Хабаровске проработал одиннадцать лет, в Омске – шесть.
Я всегда знал, что никто кроме самого себя мне не поможет. «Человек сам кузнец своего счастья», как говорится. В омский театр меня с первой женой и еще двух актеров переманил главный режиссер и директор театра, когда мы были на гастролях с хабаровским театром. Они посмотрели наши спектакли и сами пригласили работать у них. В театр Комедии меня тоже пригласили – на роль Василькова в «Бешенных деньгах» Островского. Я приехал сначала один, почти год жил в театре, на шестом этаже, и в тапочках спускался на сцену.
– Вы, наверное, еще и Демьяненко застали?
– Только один сезон. Но вместе с ним играть мне не довелось. Потом его уволили…
– Значит, вы знаете эту историю – как Казакова сказала ему «А кто вы такой?», когда он попросил себе новую роль?
– Его участь, конечно, была ужасной. Я не стал дожидаться этой фразы, сам сказал «Спасибо. До свидания», и ушел.
– Странно, почему артисты не заступилисьза коллегу?
– Ну что вы. Неужели не понимаете почему?
Я ушел так смело потому, что у меня была уверенность в завтрашнем дне, были съемки на телевидении, записи на радио.
Если бы кто-то что сказал, то реакция была бы сразу. Даже если бы Казакова не сказала бы: «Я не вижу вас в репертуаре», то артист играл бы одну роль. Как я – двенадцать лет играл Василькова.
В спектакле моему герою было тридцать, а мне под пятьдесят. И Дмитриев тоже был куда старше своего героя. Я ему как-то сказал: «У нас мемориальный спектакль. Мы – почти дряхлые старики, а наши героя моложе нас».
– Сара Бернар в шестьдесят играла Джульетту…
– Я еще помню времена, когда Джульетту на доверяли играть восемнадцатилетним, хотя у Шекспира ей всего четырнадцать, а Анне Карениной – двадцать семь.
– Почему не давали?
– У молодых не было сил. Вот я играл Никиту во «Власти тьмы». Мне было 25, а герою восемнадцать, если не моложе. У меня физически не хватало сил играть эту роль. Актер ведь работает диафрагмой. В конце пьесы был большой монолог, и мне не хватало техники, не умел рассчитать свои силы – на сцене выкладывался весь.
Есть драматурги, которые знают специфику игры на сцене, и дают возможность актерам на какое-то время уйти с нее, отдышаться за кулисами. Ведь невозможно три часа находиться под водой.
– Неужели история с увольнением Демьяненко не обсуждалась?
– Обсуждалась, но кулуарно. Никаких собраний не было. Все боялись потерять свое место.
Кстати, мало кому известно, что судьбу предыдущего художественного руководителя театра Комедии, решил «лимита» актер Кузнецов. На худсовете обсуждали его будущее. Одна половина театра его не любила, вторая – любила. Во время голосования семь человек из пятнадцати проголосовали за него, семь за отставку. И восьмым голосом «против» был мой.
– Снимаясь у Германа в «Мой друг Иван Лапшин» предполагали, что фильм станет классикой?
– Об этом никто и не думал. Меня удивило другое – фильм положили на полку. Даже не предполагал, насколько тяжело решалась судьба фильма в инстанциях.
Помню, как встретил Германа с его женой Светланой Кармалитой около директорского кабинета на «Ленфильме». Тогда я уже стал много сниматься, порхал из фильма в фильм. Пробегая мимо них, бодро сказал: «Здрасьте, Алексей Юрьевич». Он мне ответил: «Юра, ты должен со мной здороваться ласково». Именно тогда решалась судьба «Лапшина», а я не знал всей этой истории.
Для «Лапшина» меня нашел второй режиссер Германа Виктор Аристов, за что я ему очень благодарен. Герману нужен был актер, которого никто не знал. Меня пробовали на роль Лапшина, но я ему не понравился: «У Кузнецова глаз хитрый». Взяли Болтнева. Потом Герман как-то мне сказал: «Юрка, ты чего всем говоришь, что Аристов твой крестный отец. Я твой крестный отец». А я стал спорить: «Алексей Юрьевич, так это же он нашел меня в Омске». Аристов специально, в поисках актеров поехал в Новосибирск, Красноярск, Омск.
– Тяжело было сниматься у Германа?
– Главное, что я понял – нужно не врать, быть достоверным.
Ничего тяжелого не было. Кроме жутких морозов в Астрахани. Помню, был февраль, а Андрей Болтнев в кожаном пальто, Миронов в шляпе, а в нее ничего и не подложишь, чтобы утеплить.
– Но разве вы не почувствовали на съемках, что есть что-то необычное, отличающееся от советского кино?
– Атмосфера была другая. Помните сцену день рождения? Мы репетировали ее целую смену. А там всего-то: мне нужно встать из-за стола, подойти к печке, положить в нее поленья. Потом подходит мальчик, и я ему говорю: «Что по этому поводу думает их генеральный штаб?». Остальные актеры при этом говорят так, как бывает за столом после третьей рюмки. Такие перпендикулярные разговоры, не с соседом рядом, а с другого конца стола.
Герман добивался, чтобы появилась какая-то своя атмосфера в этой мизансцене.
Надо еще сказать и про оператора Валерия Федосова. Во время репетиции он все ходил-ходил между нами, а потом взял камеру на плечо, и стал снимать. Всего два дубля было.
– Потом вам доводилось встречать такую атмосферу на съемочных площадках?
– Нет.
– Фильм «Остров» наделал много шума. Скажите, вы сами верите в то, о чем фильм?
– Я не из того разряда, чтобы верить. Искусство, собственно, должно нас как-то обманывать, завораживать, поднимать. Но если честно, я не понимаю феномена «Острова». Его вознесли на какую-то высоту… Может быть, рядом ничего путного не было?
– Может, еще потому что людям так хотелось сказки?
– Наверное… Вот сцена с избавлением от беса снималась очень тяжело. Оператор был гениальный, но дублей было много.
– Почему ваш Малюта в «Царе» нестрашный получился? В фильме Эйзенштейна сразу видно – тот еще изверг.
– Я смотрел его фильм, как в нем Жаров играл Скуратова. Кстати, вон там за шкафчиком, видите, целая полка книг? Это все про Ивана Грозного. Я ответственно отнесся к работе – много читал о том времени.
– Значит, это не Лунгин предложил вам такой образ?
– Нет. Я руководствовался, прежде всего, тем, что написал про Малюту Карамзин. У него он – царский палач, царский друг и прекрасный семьянин.
Лунгин сказал мне: «Я твоего Малюты не боюсь». «Павел Семенович, а я никого и не собирался пугать», – ответил я, и не стал упоминать про предпоследнего председателя этой большой организации. Малюта – первый ее профессионал, только тогда она называлась опричнина, а сейчас ФСБ. Малюта был первым профессиональным сыскарем, у него агентурная сеть была по всей России.
Интересная деталь. Когда я готовился к роли, купил специально дневники Михаила Жарова. Он описывает работу над всеми своими ролями в кино, кроме этой.
– На роли легко соглашаетесь? Или бывает, что отказываетесь?
– Излишне кокетничать не стоит. Сейчас мне отказываться от ролей вообще грех, потому что без штанов могу остаться, и дочку кормить нечем будет.
А сколько режиссеров я уже насмотрелся! На каждую новую серию, что «Литейного», что «Оперов» приходили новые режиссеры, молодые. Знаю, что предлагали снимать и Бортко, и Татарскому, и Сергееву, но они отказались, потому что мало платили. Да и не привыкли они снимать серию за семь дней. Поэтому и снимали бог знает кто.
Знаете, за что меня не любило начальство сериалов? Приходит новый режиссер, и говорит: «Я буду снимать свое кино». Спрашиваю: «А вы предыдущие серии смотрели?». «Зачем я буду портить свой вкус?». «Милый, это ты будешь снимать свое кино? Да ты сначала сними на том уровне, который был до тебя. Снимай как написано».
В общем, я не ссорился с ними, но вел себя по-взрослому. Их это возмущало: «Как это артист имеет свое мнение?».
Я работал с разными режиссерами, и какую-никакую худую роль могу сделать. За профессию отвечаю.
– В эфире одной телепередачи, некие господа вручили вам медаль Щелокова. Как вы к этому отнеслись?
– Приехали серьезные ребята. Один очень серьезный, который постарше, второй – руководитель этого фонда Щелокова. Он бывший мент. Они еще часы мне подарили, как водится.
– Разве вы не помните, какой была милиция при Щелокове?
– Конечно, помню. Но как он вместе с женой красиво закончил жизнь… Вот почему сейчас никто не стреляется, хотя воруют больше?
А генерал Ахромеев? Чем он руководствовался, когда стрелялся? И рядом пример Паши Мерседеса. У тех ребят, значит, было что-то. Наши к курку не потянутся.
– К Петербургу как привыкали?
– В Москве было бы гораздо сложнее. В Ленинграде я бывал на съемках. Видимо, так часто, что знакомый актер в Омске как-то спросил: «Когда кончится твоя киноистерия?». А в театре из моей зарплаты высчитывали деньги из зарплаты за те дни, пока я был на съемках.
Когда переехал в Петербург, не было никакого отторжения – ни человеческого, ни духовного. Я много ходил по городу, читал о нем. И потом, знаете, я «не работал локтями», никого не подвинул со своего места. Меня приглашали, со мной нормально разговаривали. Я никому ничего не должен. Нормально работаю, и не заискиваю: «Ой, Иван Иванович… Ах, Петр Петр Петрович…»
– То, что вы живете на Петроградской, не случайность? Мечтали здесь жить?
– Так получилось, что ее мне подарила компания, снимавшая «Фонари». Подробностей я не знаю. Мне позвонили, сказали, что есть два дня на выбор квартиры. Мы тогда с Ириной жили в Пушкине. Толком ничего не понимали в городе. Варианты были и на Суворовском, и на Старо-Невском. Мы выбрали здесь, на Петроградской. Нас даже не смутил тогда двор-колодец.
Но я уже больше не могу тут. Это же какой-то форт Бойярд. Мы совсем не видим солнца. Хотя тут спокойно, даже сосульки зимой сбивают. Наверху живет барабанщик. Но он только до одиннадцати вечера барабанит.
– Зачем вы вступали в «Справедливую Россию»?
– Меня никто не тянул туда.
– Вы что, сами пришли и вступили?
– Да. В партию меня принимали на собрании в мюзик-холле. Полный зал, билет лично Сергей Михайлович Миронов вручал. Я тогда даже речь сказал: «Всю жизнь я говорил чужие тексты, теперь хочу сказать что-то от себя». Дальше меня понесло, говорил про то, что «поэтом можно не быть, а гражданином быть обязан».
Мы тесно с ним не общаемся, телеграммы он присылает с красной полосой на день рождения. Он очень помог нам с Ириной решить очень важную проблему.
В прошлом году, когда были выборы, кто-то в партии посчитал, что у меня очень большой рейтинг. Предложили провести творческие встречи по области. Стали ездить. Я рассказывал о своем босоногом детстве, кино, читал рассказы. Партийные ребята сказали мне: «Все хорошо. Народ вас любит. Только вот политики мало у вас на вечерах». Я растерялся: «Понимаю, что вы заказываете музыку, но мы так не договаривались, про политику. Мы говорили про творческие вечера».
– Так вы остались в партии?
– Билет лежит, и если я буду нужен, и посчитаю, что чем-то помогу людям, обязательно откликнусь. Но не размахивая стягом.
– В последних интервью вы говорите о том, что стали невостребованы. Неужели все так грустно?
– Знаете, я как-то разочаровался в своей профессии. Когда мы с Александрой бываем в Москве или гуляем по Петербургу, я показываю ей разные места: «Вот смотри – вон в том доме мы снимали такой-то фильм… А в том – снимали эпизод из такого-то фильма». Знаете, мне было бы приятнее говорить ей другое: «Вот этот дом построил я.. А вон в том доме клал кирпич».
Актерство – не мужская профессия. Вообще, есть в этом что-то неприличное, что-то женское. Надо постоянно переодеваться, что-то рисовать себе на лице. Мужик все-таки должен быть строителем, землепашцем…
Дата интервью: 2012-12-23
