Режиссер. Был ведущим режиссером в Русском драматическом театре Литовской ССР (1970-1974). Начиная с середины 1970-х, ставит спектакли в столичных театрах, среди которых «Царская охота» в театре им. Моссовета, , «Муж и жена снимут комнату» и «Татуированная роза» во МХАТе, «Утиная охота» А. Вампилова и «Уроки музыки» Л. Петрушевской в Студенческом театре МГУ (был запрещён).
В 1988 году на сцене театра «Сатирикон» поставил свой самый известный спектакль — «Служанки» по пьесе Ж. Жене Виктюку удалось создать неповторимый спектакль, который был показан во многих странах мира, собрал восторженные отзывы прессы, а самого режиссёра сделал одним из самых узнаваемых и известных театральных деятелей страны.
– Роман Григорьевич, откуда это у вас странная теория, что вам всего 19 лет?
– Есть возраст земной, а есть космический. Любой человек, имеющий отношение к творческим процессам, обязан знать свой космический возраст, который определяет его путь в творчестве. Когда ты всё начинаешь сначала и понимаешь, что каждый новый спектакль не имеет никакого отношения к предыдущему, то ты стремишься к финишной ленточке и хочешь её пересечь.
В земном возрасте этот барьер можно определить в 30 лет. Человек мечтает скорее повзрослеть и чего-то достичь, ему хочется завоевать место под солнцем и погреться в его лучах. Но потом наступает период, когда понимаешь, что надо остановить темп возраста. К тому же, под солнышком погреться долго не дают, другие выталкивают с этого места, и очень успешно выталкивают.
– Кажется, вам это очень знакомо?
– А как же! Поэтому я и говорю, что это не что-то придуманное, не миф. Это реальность.
Если ты понимаешь, что ты проводник идей некоего высшего разума, если через тебя что-то проговаривается, тогда не имеет значения, сколько ты погрелся в лучах солнышка, добежал ты до финишной ленточки или нет. Ты – служишь. Но я сейчас говорю только о театре.
Когда же в академическом театре профсоюзный комитет вывешивает объявление: «Товарищи артисты! Помните, что театр – ваше главное место работы!», то это очень грустно. Грустно, когда артисты не хотят играть спектакль, потому что у них есть побочный заработок. Какой-то просто фантом денег! Я знаю случаи, когда в академическом театре отменяли спектакли только потому, что актёры не приходили. Это отсутствие царственного служения становится нормой. Мне кажется, что из жизни, из искусства ушла тайна, и пришла грубая реальность – фантом денег.
– А вам не кажется, что это тупик – остановиться в одном возрасте?
– Остановка в одной точке колеса – это ещё не точка. Потому что есть детство. Тот, кто в творчестве отказывается от того, чем богато детство, тот теряет способность творить. И я убеждаю в этом всех артистов, объясняю, кому сколько лет. Например, Елене Образцовой – 20, Алисе Фрейндлих – 16, Аде Роговцевой – 14.
– Но ведь с возрастом люди становятся мудрее. А что мы знаем в молодости?
– Возраст – это бестактность времени, ошибка природы.
– Вас не угнетает физическое старение?
– Совершенно нет. Хотя считаю, что это неправильно. Да, это есть, но можно ведь реже смотреться в зеркало. Нужно чаще смотреть в глаза людей, которые на тебя смотрят, тогда можно понять, как они определяют твою оболочку. А всё остальное – это ЖЭК. Тогда становится скучно. Искусство – это и жизнь, и не жизнь.
– Что-то третье?
– Наверное. Главное – побольше любви. Если та любовь, которая приходит в детстве, – любовь к миру, к родителям – исчезает, то не о чем больше говорить. Сегодня в искусстве нехватка любви. Любовь агонизирует. Это очевидный факт.
– Грустно?
– Нет, не грустно, но это факт. Понимаете, жизнь условно можно обозначить как пирамиду. Её верхняя часть – это абсолют. Нижняя её часть количественная, посередине есть количество и качество, как бы диффузия одного и другого. Но самое высокое – это абсолют, который над всем и который просвечивает с вершины этой пирамиды вниз. Внизу же качество не имеет значения, только количество. Вот это количество и есть сегодняшний день. Когда эти холодные и расчётливые призраки сталкиваются друг с другом, то слышен только скрежет и один звук – доллар, доллар, доллар.
– Почему не пять долларов?
– Пять долларов – это когда очень высоко себя ценишь.
– Скажите, есть ли у режиссёров какие-то ограничения в возрасте? Вот почему-то считается, что поэты могут писать только до 40.
– А как же Товстоногов? Нет, на режиссёров это не распространяется. Если честно, то никогда не думал об этом, потому что и о старости не думаю.
Я думаю, что если режиссёр пытается прикоснуться к тайне, то она уводит его вглубь, и глубина там беспредельна. Если сумеешь найти эту тайну, то она даёт почувствовать, что ей нет пределов. Тогда и возраста для режиссёра не существует. Это совершенно другое мировоззрение, мировосприятие.
Но если сегодня пойти по театрам, то можно увидеть, что почти всё идёт на уровне количественного начала. Нет света, который должен быть над всем этим. Нет той, второй реальности, откуда к нам приходят шифры, которая просвечивает нас всех. Она совершенно исключается.
– Вот вы сказали о возвращении театра к его началу. А что вы думаете о тех, кто приходит в ваш театр? Ведь изначально театр был балаганом. Правда, ваш театр язык не повернется назвать балаганом.
– Если театр – это балаган, то в смысле как зрелище. Но, понимаете, есть на планете такое эмоциональное меньшинство. Именно оно не даёт нашему шарику исчезнуть. Они могут видеть сердцем. Их очень мало. Они как те 33 мудреца в каждом поколении. Вот вы знаете, что в каждом поколении есть 33 мудреца, которые определяют путь века?.. Американцы издавали на этот счёт много интересных книг. В одной из них есть и моё имя.
– В вашем театре есть петрушки и арлекины?
– Конечно. Каждое поколение маски этих персонажей примеряет, но совершенно по-другому. Но сейчас такое поколение, что никаких масок не надо. Маска стала единственным лицом, которое тебя спасает. Включите телевизор и посмотрите на наших политиков. Это же сплошные маски. Они не стесняются этих масок, этих личин. И неплохо на этом зарабатывают.
– Как долго живут ваши спектакли?
– «Царская охота» выдержала 25 лет. Просто марафон какой-то! Его до прошлого года играли по четыре раза в месяц с аншлагами. В «Современнике» играли «Коломбина» 15 лет,
а во МХАТе до сих пор, 22 года, играют «Татуированную розу» Уильямса. Хотя это не совсем правильно, такое долголетие. Потому что каждые пять лет нужна какая-то витаминная энергетическая инъекция спектаклю.
– Сейчас у вас есть свой театр, вы можете ставить всё, что хотите, не оглядываясь на худсоветы. Но в прежние времена, когда вам было, может быть, семь, а может быть, десять лет…
– Нет, те же 19.
– …у вас тогда были не очень хорошие отношения с властью, хотя вам и разрешали что-то ставить. А вот та неизрасходованная в то время энергия так и ушла в пустоту?
– Нет. Поскольку я дружил с такими замечательными людьми, как Юлий Маркович Даниэль и Андрей Синявский, то понимал, что нельзя в танце с властью подавать руку, потому что не заметишь, как быстро попадаешь в эту дробилку. Да, я ставил спектакли во всех главных театрах страны – МХАТе, имени Моссовета, вахтанговском, в тех театрах, которые обслуживали систему. Но почему я не ставил то, что хотели они? Почему я ставил Рощина, Зорина, Петрушевскую, Радзинского? То есть тех, кто был гоним. Почему мне это удавалось? Но даже в тех же театрах мои спектакли закрывали. Так закрыли «Уроки музыки» Петрушевской, «Калоши счастья» Рощина.
Я первым ставил Вампилова, с которым дружил. Первая постановка «Прошлым летом в Чулимске» была моя. Помню, как он рассказывал мне варианты «Утиной охоты». К сожалению, я ничего тогда не записывал.
– Значит, нынешней власти вы благодарны?
– А я и той власти благодарен. Это я им должен был платить за то, что мне разрешали ставить то, что я хотел. Я не поставил ни одного спектакля, за который мне было бы стыдно. И партбилета на телевидении я не сжигал. У меня не было необходимости в этом.
– А он у вас был?
– Нет. Откуда он мог быть?
– Как вам нынешняя демократия?
– Она не выдумка нынешних политиков. Демократия имеет достаточно временной разбег, но она всегда использовала только душевные качества масс, но никогда не интересовалась интеллектуальным порывом думающих людей. Политики, используя массу и её бездумность, обманывали её, предлагая самые невероятные перспективы. Масса попадалась на эти выброшенные лозунги, но когда понимала, что обманута, то начиналась защита тех лозунгов. Отсюда преступность. Нельзя обвинять тех людей, которые защищали себя, это будет только половина правды.
Поэтому никогда ни в одной демократии не было подлинного народовластия, когда есть одинаковое сопряжение тех, кто живёт душой, и тех, кто живёт духом. Исчез дух, религия не нужна, тайна ушла. Вот это и есть вторая половина правды, без которой демократии не удержаться. Демократия прежде всего нужна для святых, царей, аристократов. Потому что для них есть царственное служение прежде всего той высшей истине, которая над нами.
– У вас есть ученики?
– А как же! У меня есть свой курс – и артисты, и режиссёры. Двое уже стали главными – в Краснодарском театре Саша Мацков, и во Владикавказе Чермен. Я им завидую. Хотя у меня было то же самое, я сразу стал руководить и ничего другого не знал. Никогда не знал, что есть какое-то подчинение. Как ребёнок этого не понимал. Даже когда меня вызывали чёрт знает куда, вплоть до ЦК. Кроме моей улыбки, они ничего не видели.
Помню, как меня увольняли из Калининского театра. Со мной разговаривал тогда министр культуры. А когда я уходил, он меня в спину спросил: «А почему вы ничего не просите?» Ну, что я могу сделать, если он ничего не читал о том, что просить ничего не надо. «Ну, скажи мне, куда ты хочешь поехать работать?» – спрашивал он, а я ответил, что у меня всё хорошо. А сам пошёл на Пушкинскую площадь, там был междугородный телефон-автомат, и я умел бросить 15 копеек так, что можно было разговаривать полчаса с каким угодно городом. Я узнал телефоны министерств культуры Латвии, Литвы и Эстонии. Первым, кому я позвонил, был начальник отдела театров министерства культуры Литвы Якученис, и попал в «десятку». Он боялся советской власти больше, чем я.
Я разговаривал с ним голосом одного начальника из минкульта СССР: «Вот есть такой талант, Роман Виктюк, вы должны прислушаться к нашему мнению и взять его на работу». Он сказал, что пусть Виктюк приезжает, и я поехал в Вильнюс, где работал в русском театре. Первый секретарь обкома меня просто обожал. Он приходил на мои репетиции и разрешал ставить всё, что я захочу, чего ни в одной точке СССР я бы не поставил никогда. Именно там я поставил пьесу Вампилова в том виде, в котором Саша её написал, а не в том, как её разрешила цензура.
– И это был, конечно, спектакль о любви?
– Конечно. Любовь – это единственная заповедь природы человека.
– Как вы думаете, человек способен любить кого-нибудь, кроме самого себя?
– Способен. Но начинать он должен с самого себя. Человек способен любить других без сомнения, это ему дано свыше. Но не полюбив себя, невозможно любить других. Как можно благоговеть перед другими, не познав себя? И вот когда эта пустота внутри, когда люди трутся друг о друга как механизмы, то появляется доллар, даже не пять, как вы мне предлагали. Тогда только доллар шуршит.
– Как вы думаете, молодые это понимают?
– Нет. Но знаете, я вот общаюсь со своими студентами, и для меня большое счастье, что в них это ещё не испорчено, это чувство можно развивать. И они хотят этого. Ведь это нам дал Бог.
– Вы очень часто говорили «ушла тайна, ушла тайна». Для вас она тоже ушла?
– Нет. Я греко-католик, наша семья очень религиозна. Я встречался с Папой и получил от него благословение. Для меня это имело колоссальное значение.
– То есть вы причастились к некой тайне?
– Да. Молодец, что догадался. Эту тайну нельзя расшифровать, о ней нельзя говорить. Её можно только держать в себе.
Дата интервью: 2005-12-24
