Заслуженный артист России. Большую популярность принесла ему роль в фильме "Маленькая Вера". Снялся более, чем в 50 кинофильмах. Обладатель ордена Святой Анны III степени. С 1990 года — актер театра «Ленком», с 1999 года — художественный руководитель театра «Монолог XXI век».
– Андрей Алексеевич, в Ленкоме, где вы служите с ролями у вас не густо. Почему?
– Политику театра определяет его художественный руководитель. Значит, во мне он видит только то, что видит.
– Не обидно, что вы так мало задействованы?
– Время этих обид прошло. Я пришел в Ленком весь такой звездный, но, правда, наивный. Думал, что вот сейчас все будет работать на меня. Театр сложный организм, в нем есть много талантливых людей, но не многие играют в спектаклях. Это своего рода политика, это надо понимать.
Но у меня сейчас есть выбор. На моем режиссерском «боевом счету» – один поставленный мною спектакль и снятый мною же фильм.
– Но ведь сцена – это сцена!
– Да, согласен. На ленкомовской сцене мне посчастливилось сыграть четыре роли.
– И это за те 14 лет, что вы там служите?
– Я понимаю, что это мало.
– Поэтому решили заняться режиссурой?
– Тяга к ней была у меня изначально. Кроме театрального я закончил Высшие режиссерские курсы. Режиссура мне интересна сама по себе.
– И теперь вы побывали по обе стороны баррикад. Где интереснее?
– Конечно, режиссура. Она насколько сложна, настолько и интересна. Это абсолютно разные профессии. Когда я стал заниматься режиссурой, то стал самым послушным актером, хотя сам раньше считал, что все должно подстраиваться под актера. Теперь я стал терпимее к режиссерам и отношусь к их профессии с огромным уважением. Это более многослойный труд нежели актерский.
– Вы сейчас много снимаетесь в сериалах. Это только ради денег?
– Сериалы дали актерам работу. Был страшный период безработицы в 94-95 годах, тогда много актеров ушло из профессии. Но сейчас уровень сериалов, как я уже сказал, вырос. К тому же на ТВ жесткая конкуренция и халтуру сложно продать. Рынок стал достаточно избиратательным. Посмотрите, какая разница между сегодняшними сериалами и теми, которые снимались лет пять назад.
– В 18 лет вы поехали на БАМ и заработали там столько денег, что смогли купить машину. Чем же вы там занимались, ведь машина в те времена стоила ой как дорого?
– В школьном УПК я получил свою первую профессию слесаря-сантехника. Поэтому на БАМе у меня был высокий 5-й разряд. Работал я в Дипкуне, это 800 километров от Тынды. Проводили тепло в дома, да и халтуры было много, какие-то частные подряды. Платили нам хорошо.
– И какие впечатления у вас были от этой комсомольской стройки?
– Сначала у меня был шок от сумасшедшего количества мух и пыли. Бытовая неустроенность меня не смущала, я жил в вагончике с приятелем, он работал сварщиком в той же ПМК-24 что и я. На БАМе было очень много людей с высшим образованием – и профессора, и даже один академик, он сварщиком работал. Запомнилось, что там были проблемы с едой – на продажу привозили полутухлую колбасу и ее всю разбирали.
Но когда пришло время уезжать, то это было тяжело. Там красотища неимоверная! Все эти сопки, вообще север здорово засасывают. Я прекрасно понимаю тех, кто остался там навсегда. Когда я вспоминаю то время у меня только положительные эмоции. Это ни с чем нельзя сравнить.
– В школьные годы вы еще и бальными танцами занимались.
– Да, это увлечение появилось у меня еще в пионерском лагере. Года два-три занимался ими, даже один раз был чемпионом Москвы. Но потом как-то за один год я вырос сразу на 15 сантиметров и пришлось уйти.
– Как ни странно, вы до сих пор пишите стихи. Как это вам удается в 40 лет?
– А почему в 20 лет можно писать стихи, а в 40 нет?
– Вы так сильно любите жизнь, раз у вас столько увлечений?
– Чем старше, тем больше ты должен дорожить жизнью. У нас, у людей особенно развито чувство сострадания самим себе любимым. Конечно, это трогательно, но взрослеть надо по-взрослому.
– Но, помните, кто-то хорошо заметил: «Чем больше я живу, тем больше начинаю любить собак».
– Грусть и ностальгия – это категории очень личностные. Для искусства они как дрожжи, но для мужчин прилюдно рыдать не совсем прилично. У каждого есть своя боль, свои обиды, но по большому счету все проблемы в самом себе.
У Левитанского есть очень хорошая фраза: «Когда идут на смерть – поют». Я считаю, что чем ты старше, тем уважительнее надо относиться к себе и пройденному пути. Если это получается, то на мир начинаешь смотреть другими глазами. Тот опыт, который мы приобретаем в жизни можно использовать как негативно, так и позитивно. Если его использовать позитивно, то начинаешь понимать, что ты не зря коптил воздух на земле.
– Так вы еще и оптимист?
– А разве можно все делить только на черное и белое? Все мы пессимистические оптимисты. И опять таки это твой выбор – чего больше. Мне пришлось достаточно потерять, чтобы это понять.
– Терять – кого или что?
– И чего, и кого. Но теперь я понимаю, насколько ценно то, что у меня осталось – и людей, и мыслей.
– В сериале «Красная площадь» вы снялись в роли следователя генпрокуратуры. Однако, там очень много несуразицы и, как отметили специалисты, просто выдумки Тополя. Когда вы снимались, верили ли вы, что это все так и было на самом деле, как написано в сценарии?
– Это же кино, это художественный вымысел. Вообще, не все, что показывается в кино есть в жизни. Сценарий я читал, и он мне понравился. Сказать, что так и было на самом деле не могу, не знаю. Но условия игры были таковы, что в это можно поверить. И я поверил. А что было на самом деле не знает никто.
– В одном интервью вы признались, что профессия актера не мужская. Почему?
– Не мужская она по определению – актер должен нравиться режиссеру, продюсеру. А нравиться – это женское дело. Вот в этом плане у актеров стираются, как я понимаю, многие мужские черты, мужская самость. Поэтому и сложно балансировать – быть востребованным и при этом не стоять с протянутой рукой.
– Когда вы уходите с репетиции или со съемочной площадки у вас не бывает чувства брезгливости: «ну вот, опять режиссер заставил прогнуться»?
– Нет. Есть такая фраза: «Театр строится на поверженном самолюбие». Это правда. Но не надо забывать, что есть профессия и есть жизнь. И если на работу уходит 80 процентов времени, то остальные 20 и есть просто жизнь, и их надо любить, потому что они может быть важнее, чем те 80 процентов. К тому же если у тебя в характере остался костяк, то это видно, этого не спрячешь ни на сцене, ни на экране. Не надо забывать, что ты мужик.
– Как вы относитесь к критике?
– Сама по себе критика ничего не стоит. Не будь творцов, тех, которые что-то делают, то не было бы и критиков. Есть акулы, а есть прилипалы.
Хорошие критики, конечно, есть. Но сегодня, к сожалению, в погоне за жареным, за быстрой славой критики готовы разнести в пух и прах все. Но я отношусь к этому нормально. Я понимаю, что людям нужно как-то жить, есть всем хочется.
– У вас есть орден святой Анны третьей степени. За что вам его дали?
– В то время я был генеральным директором фестиваля «Южные ночи». Посчитали, что я много сделал на нем для воспитания молодежи. Но там и правда, мы много делали для молодежи.
– А вы верующий?
– Я верю в некую высшую силу. Истинно верующий человек вряд ли может жить в социуме, тем более заниматься актерской профессией. Или ты грехи замаливаешь, или актерствуешь.
– Вы следили за последними событиями в союзе кинематографистов? Я имею ввиду скандалы с избранием Михалкова и собственностью союза.
– Я не знаю сути этих скандалов и не понимаю что там происходит. Но насколько я знаю на съезде было мало молодежи. Наше поколение больше занято работой. Так что кто там и чего я не знаю. Даже если бы я пришел на съезд, то мало что изменилось бы.
Я буду рад, если человек возглавивший союз будет искренне стараться что-то для него сделать. Но что это за благо, которое нужно сделать для союза, я не знаю. Естественно, кто-то делает свой бизнес в доме кино на Красной Пресне, но мне от этого ни тепло, ни холодно. Думаю, что и другие рядовые члены союза тоже ничего не чувствуют от союза.
– Если вспомнить старых актеров, то у них был некий светский шарм.
– Это было порода. Не зря же есть выражение про голубую кровь. Прежнюю белую кость уничтожили еще раньше. Может быть, она сейчас только-только нарождается.
Но мне кажется, что от того, что сегодня увеличивается скорость жизни, мы не успеваем давать оценки каким-то этапам своей жизни. Мы стали мельче воспринимать мир и сами по себе мельчаем как личности.
– В чем вы не хотели бы мельчать?
– В отношениях с близкими людьми. Есть люди, как острова на которые ты опираешься. Есть какие-то привычки и пристрастия, которые не хочется менять.
– Их у вас так много – рыбалка, охота, спорт.
– Это нормально. Жизнь должна быть многогранной. Когда я учился в МАТИ я вел секцию тэквандо и теперь мои ученики живут в самых разных уголках страны и даже мира. Сейчас меня уговорили друзья, работающие юристами открыть фирму. В ней я как соучредитель.
– Так вы еще и бизнесом занимаетесь! А в фирме, наверное, больше как свадебный генерал?
– Пока – да, но все впереди.
– Я читал, что вы занимались и нетрадиционной медициной. Это-то вам зачем?
– Просто у меня было желание познать свою актерскую профессию изнутри. Это же психофизика человека и через нее можно понять суть актерской профессии. Если грубо сравнить, то актерскую профессию можно сравнить со слаломом. Например, на репетициях нужно запомнить, что в точке А нужно засмеяться, в точке B заплакать, а в точке C упасть в обморок. На спектакле все эти установки, если ты их запомнил, срабатывают и ты пролетаешь роль как на слаломе.
– В начале беседы мы говорили про ваш оптимизм. Но мне почему-то не очень верится, что в ваши можно быть оптимистом.
– Я сказал, что люблю жизнь во всех ее проявлениях. Сама по себе жизнь сложна, она наполнена не только радостью, но и горестями. Но я считаю, что к потерям нужно относиться сохраняя достоинство и стареть нужно достойно. То, что происходит с тобой происходит со всеми вокруг, только относятся к этому все по-разному. Этому отношению надо учиться и можно учиться всю жизнь. Я сторонник того, что все что у тебя происходило в жизни шло на пользу. Зачем наступать на те же самые грабли? Глупо жить вчерашним днем.
– Однако, вы философ, Андрей Алексеевич. Скажите, как пережили кризис среднего возраста?
– Спокойно. Честно говоря, никак. Когда мне было 23-25 лет, мне казалось, что ничего принципиально нового я не увижу. По счастью я ошибся.
Я всегда старался вытаскивать себя за уши из уныния и депрессий – занимался спортом, ходил на охоту. Но одно я знаю точно – нельзя рыдать прилюдно, потому что никто никогда не поможет. Только ты сам сможешь разобраться в своих проблемах и тогда все будет, как говорят сегодня, в шоколаде.
Дата интервью: 2004-11-30
