Елизавета Боярская снимается в 20-серийном фильме «МУР», время действия которого приходится на годы войны. После сериала «Я вернусь» и спектакля «Жизнь и судьба» по роману Василия Гроссмана в родном МДТ —Театре Европы Елизавета не понаслышке знает о 40-х годах прошлого столетия.
– Елизавета, в сериале «Я вернусь» была жутковатая сцена, когда немецкие мальчишки спустили на вашу героиню собак. Не страшно было?
– Страшнее была другая сцена — когда в лагере нас, девчонок, выстроившихся в ряд, немцы рассматривают, как собак — проверяют зубы, волосы, уши, глаза. И делали это актеры достаточно жестко. И вот тут у меня вдруг возник такой звериный страх и ощущение унижения, отторжения и ненависти нечеловеческой… Это было ужасно.
– Вы бы смогли выжить в таких условиях?
– Думаю, да. Я знаю, что в сложных ситуациях могу перегрызать железные прутья. Многое могу перетерпеть и ради семьи, и просто потому, что ужасно упряма, просто из желания наперекор судьбе, обстоятельствам. Назло всем.
– Как же с вашим тотальным упрямством вы готовы идти на поводу у своего потенциального мужа? Ведь вы считаете, что жена — тень своего мужа.
– А в семейной жизни я не вижу места упрямству. С мужем спорить не буду, даже если я права. Меня так воспитали — мужчина всегда прав.
– Но мужчина не всегда прав.
– Я останусь при своем мнении. Но спорить до кровавых мозолей — это опасно. Я умею подстроиться под любую компанию, в которой нахожусь. У меня не то что нет собственного мнения, но я очень подвержена чужой энергетике. Вот я сижу в Москве с московскими друзьями, они мне: «да зачем тебе этот Питер, переезжай в Москву», и я киваю: «Точно, что я там, в Петербурге, забыла?». А потом приезжаю сюда, и здесь уже мне питерские друзья наговаривают на Москву. Но в конце концов наступает период, когда я начинаю самостоятельно формировать свое личное мнение. Такое вот у меня качество хамелеона. Зато у меня никогда ни с кем не бывает конфликтов.
– Дипломатия компромиссов легко переходит в конформизм.
– Компромиссы, по-моему, это хороший выход из сложных ситуаций — полюбовный и разумный. Если уж так хочется бунтовать, надо это делать тихо. Если говорить о каких-то глобальных вещах — политике, экономике, — у меня есть свои соображения, но я не полезу на амбразуру. Жизнь слишком коротка, хочется ее прожить для себя, для семьи, для профессии, которую я люблю. Может быть, для кого-то смысл жизни в том, чтобы бороться. А для меня в простых ценностях — «посадить дерево, построить дом, вырастить сына».
– Бывает страшно от катастрофичности нашего существования?
– Бывает. Но если бояться жить, то лучше вообще не жить. Некоторые считают, что сейчас страшно рожать детей. Мы сейчас в театре (в Малом драматическом театре — Театре Европы. — Прим. авт.) начинаем репетировать «Три сестры» Чехова. Помните, герои там мечтают: «вот, лет через триста…». А мы о таком далеком будущем даже не думаем, потому что — ну как же, через пару лет конец света. Мы как будто не живем для будущего, у нас нет ощущения: «у меня будут дети, потом внуки, а потом правнуки». Потому что постоянно живем, угнетаемые страхом — угроза атомных войн, глобальное потепление, конец света. А с другой стороны, когда было не страшно? В эпоху революции?
– Как вы справились с осознанием того, что обречены быть объектом зависти?
– Я научилась быть абсолютно спокойной в этом смысле. Когда вышла «Ирония судьбы-2», от некоторых отзывов в Интернете можно было сойти с ума. И этот ужасный период мне помогли пережить Хабенский и Безруков, сказавшие: «Ты вообще чем занимаешься? Ни в коем случае не надо впадать в самоедство из-за этих отзывов!». А Андрей Кравчук (режиссер «Адмирала». — Прим. авт.) заметил: «Лиза, а за что тебя любить? Ты красивая, талантливая, еще и Боярская». Так что период разочарований я уже отжила. И потом, а почему я должна и в самом деле всем нравиться?
– Вы рано пришли к зрелости. Вам не хочется свободы, какой-то юношеской бесшабашности?
– Мне достаточно той свободы, которая у меня есть. А насчет безответственности, бесшабашности… Я очень не люблю глупость. И мне кажется, что бесшабашность иногда сочетается с глупостью. А я на глупость никогда не пойду — бессмысленная трата времени, бравада. Ведь, в конце концов, под бесшабашностью у нас подразумевается — «наперекор чему-то». Мол, такая бесшабашная — взяла и сбежала с лекции и ушла куда-нибудь гулять, по крышам например. Для меня такая бесшабашность, беззаботность, фрондерство — синонимы инфантильности.
– И не хочется приключений? Вы их опасаетесь, что ли?
– Наверное, есть чуть-чуть. Во всяком случае, я бы не хотела прыгать с парашютом или с тарзанки. Мне интереснее было бы прокатиться на сноуборде или виндсёрфинге, но я не буду этим заниматься, потому что это не мое. Знаете, сегодня есть такие презенты — «Впечатление в подарок», где можно выбрать что-то подходящее для тебя: скажем, день на теннисном корте, полет на параплане.
– И что бы вы выбрали?
– Посещение SPA-салона на весь день. Или конную прогулку. Либо выход в Финский залив на красивом катере. Я люблю романтику. И именно из-за романтики, а не из какой-то бесшабашности могу залезть на крышу. Но это та ситуация, которую я сама смогу контролировать. Будучи в воздухе с парашютом, я не смогу до конца владеть ситуацией. А мне это необходимо. Вообще, мне очень нравится фраза «либо все, либо ничего».
– Однако она не укладывается в вашу дипломатию.
– Может быть, у меня свое понятие «всего». Наверное, все зависит от воспитания, но я и в детстве ничего не просила. Что подарили, то и ладно. И сейчас так же — мне хорошо от того, что у меня есть, и я не прошу большего. Мне бы только времени больше.
– И все?
– Ну, еще бы семью…
– А если так случится, что вы не создадите семью, не найдете «того самого»?
– А может, я уже нашла.
– Это хорошо, а то у вас такая женская семья.
– Да, когда праздновали папин юбилей, он сказал, что рядом с ним полный спектр женщин всех возрастов: супруга, затем его сестра, которой сорок, потом тридцатилетняя Сережина жена, потом Лиза, которой 24, потом 11-летняя Катенька и Саша, которой два годика. И Сережа подхватил: «Лизка, пожалуйста, нам мужик еще нужен!»
– Вам комфортно ли в таком матриархате?
– А все равно главный — папа, так что у нас патриархат.
Дата интервью: 2010-03-01
