МИРКОВИЧ Елизавета Романовна (урожденная баронесса фон Кнорринг). Родилась в Киеве 22 декабря 1918 года. Выросла в Берлине, где жила до 1945 года. Родители – эмигранты периода гражданской войны (отец – офицер, мать – племянница художника А.Бенуа). Русское воспитание получила в семье и в организации русских скаутов (витязей). В 1938 году вступила в берлинскую группу НТС (именовавшуюся тогда Национально-трудовым союзом нового поколения), вместе с мужем (инженером-строителем) была в 1942-1943 годах в оккупированной России, где вела подпольную работу НТС в районе Днепропетровска. В 1944 году окончила Берлинский университет по кафедре истории. После войны жила в районе Мюнхена, откуда в конце 40-х годов выехала с семьей в Марокко, где в то время собралась значительная колония русских эмигрантов. В 1956 году вернулась в Германию на работу в системе НТС. Участвовала в организации передач радио «Свободная Россия» для Советской армии в Берлине в конце 50-х годов. Затем долгие годы в «закрытом секторе» вела переписку, осуществляла контакты с членами НТС в России. Как автор статей в журнале «Посев» начала выступать с 1952 года, публиковала свои материалы под псевдонимом «Л.Сергеева». Основные ее интересы как публициста были связаны с современными проблемами внутренней политики России, с исторической преемственностью (включая земство), с взаимоотношениями церкви и государства. Была главным редактором журнала «Посев» с 1984 по 1989 год. Вновь возглавила журнал в один из самых ответственных моментов его существования – в 1993 году и внесла неоценимый вклад в становление его редакции в России, куда приехала на длительный период из Франкфурта-на-Майне. Скончалась в Москве 20 ноября 1994 года от тяжелой болезни. Похоронена в России – на православном кладбище старинной усадьбы близ Москвы.
– Из России меня вывезли в 19-м году в пеленках. Наш род очень древний и, можно сказать, Мирковичи – продукт Российской империи, в моей крови можно найти что угодно…
– Почему ваши родители уехали из России?
– Мы были дворянами, и это, надеюсь, вы поймете, угрожало. Да и потом, мои родители, как большинство эмигрантов первой волны, уезжали с надеждой, что все это быстро кончится. Эта вера была до начала второй мировой войны. Нас, детей, соответственно, воспитывали в том же духе. Но для меня это продлилось до 91-го года.
– И вы всю жизнь прожили в Германии?
– Нет, в Берлине я жила до 30 января 45-го года.
– Вы, русская, жили в Берлине до января 45-го года?!
– Да. И это было очень странно, но немцы не трогали эмигрантов.
– То есть, вы видели, как зарождался фашизм?
– Да. У меня есть интересные наблюдения. Например, знаменитая «хрустальная ночь». Занимались этим штурмовики, а вокруг стояла молчаливая толпа. Вероятно, она принимала участие в каких-то случаях, но, я думаю, что все самоподжоги синагог происходили так же.
Я помню, как горел рейхстаг и как все тогда усомнились в том, что произошло. То, что процесс над Димитровым подделан, по крайней мере, в русской среде было ясно.
Не знаю, как в других городах, но берлинская эмиграция относилась к фашистам очень осторожно, если не отрицательно. Мы довольно быстро поняли их антиславянские, антирусские настроения.
– Какое настроение было у немцев с приходом к власти Гитлера?
– Они радовались приходу Гитлера, им стало лучшее жить – кончилась безработица, поднималось жалованье, для рабочих стали строить какие-то поселки. Но, в основном, это был средний класс, мещане, мелкая буржуазия. С началом войны, особенно после первых поражений, настроения стали резко меняться.
– Вы видели Гитлера?
– Как-то раз я оказалась в толпе, мимо которой он проезжал…
– Скажите, та истерия толпы, тот фанатизм, который мы видели в документальных фильмах, они были на самом деле такими?
– Да, я видела это. Но ведь то же самое было и в сталинской империи.
– Русская эмиграция знала о зверствах большевиков, о том, что происходило в советской России?
– Мы были очень хорошо осведомлены, источники были самые разные. При всем при том, что существовал «железный занавес», из России попадали сведения.
Например, я помню, когда в России был голод, в каких-то журналах попадались фотографии умирающих людей. Нам было известно как происходила коллективизация, раскулачивание. Может быть, поэтому существовало мнение, что нужен какой-то толчок для того, чтобы все это рухнуло.
– Понимали ли вы, чем все это держалось?
– Скорее всего насилием и террором. Опять же не учитывались фанатизм и энтузиазм толпы – и тайга, и тундра, и Комсомольск-на-Амуре, что они там только не строили!.. Все это было нам известно, и мы, видимо, недостаточно оценивали этот энтузиазм.
– В Германии был такой же энтузиазм с приходом к власти Гитлера?
– Да, конечно, и поначалу он был поголовным. Главная, на мой взгляд, причина была в том, что Гитлер очень сильно и умело играл на национальной идее.
– Немцы знали о существовании концлагерей в Германии?
– В массе своей не знали, но, я думаю, что те, кто хотел знать, знали. Русские эмигранты знали, что недалеко от Берлина есть два концлагеря, по одной простой причине – первыми, кого посадили немцы, были социал-демократы.
– Участвовала ли в политической жизни русская община?
– Нет. Я даже вот что вам скажу – русским эмигрантам в Германии считалось неприличным принимать подданство. Например, я до сих пор не подданная, лицо без гражданства.
– Чем занимались русские эмигранты?
– Жизнь была очень бурной. Работали, где могли работать. Особенно тяжело в первые годы пришлось офицерам, они остались без профессии. Мой отец – ротмистр кирасирского полка, участник мировой войны – прошел какие-то курсы и работал бухгалтером. Мама работала в магазине, где продавали корсеты.
В Берлине была русская школа, но кончила я получастную католическую школу. Родители считали, что там меня научат каким-то манерам. Тем монашкам я очень благодарна за то, что, когда к власти пришел Гитлер, они очень тонко вкладывали нам в голову, что это плохо.
Вот такой пример. После прихода к власти Гитлер издал указ о том, чтобы во всех школах преподавали историю его партии. Мы узнали об этом, когда подходили к аттестату зрелости. У нас началась легкая паника – придет инспектор из министерства, а мы ничего не знаем. Нам быстро продиктовали что-то и какие-то даты, попросили прочитать две-три странички из «Майн кампф». Слава Богу, все обошлось.
– Сотрудничали ли русские эмигранты с фашистами?
– Незадолго до войны появилась какая-то группировка и возглавил ее некто Светозаров.. Он надел белую рубашку, черные штаны… Но все это было жалкой кучкой, которую, по-моему, оплачивали сами немцы.
– Чем вы занимались, когда началась война?
– Смотря какая война. В 1939-м я работала секретарем в американском банке, он же был и туристическим бюро «Америкэн экспресс». А в 1940-м поступила в Берлинский университет. Так что, когда началась война с Россией, я училась в Берлинском университете, и даже была привилегированной.
– Елизавета Романовна, я что-то не пойму – идет война с Россией, а вы, русская, спокойно учитесь в Берлинском университете. Как же так?
– Знаете, это было очень характерно для немцев – там, где они могли, они хватали и арестовывали. Все руководство НТС было арестовано в 1944-м году.
А с университетом проще. Поскольку я была без подданства, то считалась иностранкой. Когда, например, осенью студентов посылали на уборку урожая, меня, как иностранку, никто не гонял на эти работы.
Училась я на факультете славистики и восточноевропейской истории у профессора Фасмура, он был волжским немцем из Петербурга. Мне везло в жизни. С одной стороны – католики, с другой – Фасмур. Когда началась война, он сказал мне: «Знаете, возможно, в результате краха коммунистической диктатуры вы увидите свою страну».
Там же, в университете, я узнала о немецком Сопротивлении, в частности, что существует разветвленная сеть помощи политзаключенным. Осуществлялось это через священников, которые имели доступ к ним.
– Скажите, в Берлине были православные храмы?
– Да, и не один, а два – один маленький, другой большой. На службу приходило очень много народа. В основном это были рабочие, которые либо сами приехали в Германию, либо их привезли из России на работу. Русские из России, из СССР жили в рабочих лагерях, но они получали специальное разрешение на посещение церкви. И я помню, как на улице, около храма, собиралась большая толпа народа, русских, и как они крыли Гитлера.
– Когда вы уехали из Берлина?
– 30 января 1945 года, когда красные подходили к нему. Мы с мужем сначала уехали в Баварию, к сестре мужа. Потом мы еще долго выкарабкивались из разгромленной Германии. В Мюнхене пережили насильственную выдачу эмигрантов и переселенцев советским военным. Кто-то хотел вернуться, кто-то нет, и были, скажу вам, кровавые инциденты. И только в 47-м мы уехали в Марокко.
В 1956-м я вернулась в Германию и стала работать в НТС.
– Елизавета Романовна, большинство людей знают об этой организации только те басни, которые рассказывала нам советская пропаганда. Расскажите, чем занимался Народно-трудовой союз?
– В основном это была молодежь, дети первой волны эмиграции. Мы думали и мечтали о новой России. Но прежде всего это была антикоммунистическая организация. Мы считали, что большевики украли революцию у народа. Мы считали, что если бы убрать большевиков, то все быстро бы нормализовалось. А главной нашей идеей была – единая и неделимая Россия.
Дата интервью: 1992-02-13
