Заслуженный артист РФ.С 1970 артист Концертной областной Ленинградской филармонии.
С 1993 года сотрудничал с «Классическим театром» Санкт–Петербурга, где им были сыграны главные роли в произведениях А. Чехова, Ф. Достоевского, Л. Андреева.
В 1999 году получил Национальную премию кинокритики «Золотой Овен» за лучшую мужскую роль (Гитлер в фильме «Молох»).
В 2001году ему вручили Национальую кинематографическую премию «Ника» за лучшую мужскую роль (Ленин в фильме «Телец»).
– Леонид Павлович, в фильмах Сокурова «Молох» и «Телец» вы сыграли Гитлера и Ленина, двух злодеев прошлого века. Неожиданным и интересным было то, что режиссёр показал их в интимной обстановке…
– Он показал их людьми.
– Но и тот и другой вызывают сочувствие. Это было сделано умышленно?
– Думаю, что да. Это отношение Сокурова к людям вообще, он очень гуманистический по своей сути человек. Он удивительно расположен в общении – очень деликатный и интеллигентный человек, очень глубокий и философский. Удивительно интересно читать его интервью.
– Но не странно ли, ведь он и вы, как исполнитель роли Гитлера, выросли в стране, которая воевала с Германией. И вдруг – такое сочувствие к Гитлеру!
– Сокуров тогда говорил, что власть не от Бога. Власть берётся людьми определённого сорта. Когда я готовился к съёмкам, моей настольной книгой была книга знаменитого австрийского психоаналитика Эриха Фромма «Анатомия человеческой деструктивности». В этой книге есть большая глава о Гитлере. Фромм писал: «Пока мы не поймём Гитлера как человека – мы не поймём сути фашизма». Так же как, не поняв Ленина как человека, мы не поймём сути коммунизма. Ведь Гитлер и Ленин очень близки.
У Михаила Ромма был замечательный фильм «Обыкновенный фашизм», где очень заметна калька: как делалась пропаганда. В Германии было ещё круче, чем у нас. У них это было более масштабно, был массовый гипноз людей во имя какой-то мистической идеи.
– Но вам-то каково было играть Гитлера? У вас ведь тоже, наверное, кто-то погиб в Великую Отечественную?
– Конечно, для русского человека моего поколения Гитлер – исчадие ада. Но в фильме он показан просто как человек, несостоявшийся архитектор. Он неплохо рисовал. Кстати, в фильме его рисунки были подлинные.
Если бы он состоялся как архитектор, то история пошла бы по-другому. Правда, идеи всегда находят поддержку, ведь тот же коммунизм родился в Германии. Но больше препятствий я испытал, когда играл Ленина.
– Почему?
– Потому что Ленин для нас был Бог! Ладно, Гитлер – исчадие ада, а вот Ленин – Бог! Правда, поскольку мы жили в атеистической стране, то не знали слова «Бог». Ленин был для нас «дедушка Ленин». И перебороть в себе это было трудно. Только теперь мы начинаем узнавать, что он натворил, как он своротил эту страну насильно с нормального пути.
Нельзя догму делать идеей. Черчилль говорил: «Демократия – плохой вид правления, но лучше ничего не придумано». Я не застал того времени, когда мои родители шёпотом переговаривались о том, что у моего отца посадили отчима. Он сказал жене об этом только после ХХ съезда. Люди боялись говорить друг другу то, что они думают. Эта отрыжка у нас до сих пор осталась.
Но то, что творится сейчас, – славословие, словоблудие, возвеличивание человека…
– Вы про кого?
– Да про кого угодно! Так в любой стране. И ладно бы президент… Посмотрите, кем у нас становятся губернаторы?!
– Это только у нас?
– Я думаю, что везде. Тот же Фромм писал, что только десять процентов населения способно быть у власти по своим психофизическим данным. Но вот кому из них повезет? Порядка одного-двух процентов. Вот они и правят. Но там другие законы, там нет морали, она там совершенно другая.
– Вы смотрели хронику перед съёмками?
– Очень много.
– Было ли что-то такое, что вас удивило своей неожиданностью?
– В одной хронике я заметил, как Гитлер из кармана своего френча достаёт карманные часы. Это я использовал в фильме. Ещё один момент – как он похлопывает по обивке кресла.
У Гитлера были очень сложные отношения с Евой, какая-то зажатость. Может быть, оттого, что он страдал садизмом или мазохизмом. Слава богу, у Сокурова этого не показывалось, у него великолепный вкус. Он удивительно работает над звуком, над изображением. Он высочайшего класса профессионал.
– Он делал вам какие-то подсказки на съемках?
– Много, конечно, много. Но он не говорил: «Здесь мы делаем это, а вот здесь вот это». С ним удивительно легко работать. Другое дело, что он ставит трудные задачи. Но если ты их перепрыгнешь, то ты уже если не чемпион, то, во всяком случае, мастер. До этого я не считал себя неудачником, работал в жанре театра одного актёра, у меня было пятнадцать моноспектаклей.
– Как же вам удалось сыграть настолько разных и в то же время очень похожих, как вы сказали, людей – Ленина и Гитлера?
– Это была моя актерская задача. Знаете, мне очень польстил отзыв Сергея Юрского: «Я очень порадовался за Мозгового, которого знал как сокурсника моей жены. Когда я смотрел «Молох», пытался уловить хоть одну его черточку – и не нашёл! В нашей профессии давно исчезло перевоплощение, и вдруг я порадовался за нашу профессию». Для меня это очень лестный отзыв большого мастера.
– Актёр – ведомый режиссёром человек?
– Обязательно.
– Можно сравнить, что это как власть мужчины над женщиной?
– Ну, может быть, в актёре и есть что-то женское… Но мне кажется, что началом в актёре должно быть подчинение. Это не коробит. В моём случае я видел, кому подчиняюсь. А ведь я далеко не всем могу подчиниться. Поэтому я подчинялся Сокурову с лёгкостью, с верой и надеждой. Я знаю, что ему нужно от меня.
Я бы мог отказаться от роли в «Русском ковчеге», в фильме, где меня совершенно не видно. Но я знал, что я там был нужен. И самой большой похвалой для меня были слова Сокурова после просмотра фильма: «Леонид Павлович, честно говоря, безукоризненно выполнили то, что я хотел, только вы».
– В этом фильме основная идея, что Эрмитаж – это есть наш ковчег.
– Да, это спасение.
– Но помните, у Шукшина был рассказ, где герой, читая финал «Мертвых душ», задается вопросом: а кто едет на тройке-то? Чичиков! Так и тут – а кто в ковчеге? Цари? Придворные? Пушкин?
– Но посмотрите финал «Русского ковчега». Все: и цари, и Пушкин – все они уходят в вечность.
Как удивительно было идти среди этой толпы! Я не понял во время съёмок, что получится, потому что мы выходили на Неву, а море было потом добавлено на компьютере.
– Так всё-таки, кто должен быть в ковчеге?
– Да кто есть, кто попался! Рембрандт, восстановленный реставраторами из небытия, они его «Данаю» восстановили из праха. Сокуров сказал: «Пока есть Эрмитаж, мы живы». А выбор картин он объяснял субъективным эстетическим чувством.
– А сцена с Пиотровским – это что-то мистическое?
– Да, придуманная. У Сокурова есть такие мистические вещи. Как, например, явление Чехова в его фильме о нем. Он очень любит импровизировать. Он вообще от фильма к фильму разный.
– У меня такое ощущение, что вы – актёр одного режиссера, или я ошибаюсь? Вы могли бы сняться у других режиссёров?
– А я снялся между «Молохом» и «Тельцом» у дебютанта Екатерины Харламовой в фильме «Текст, или Апология комментария». Там я три роли сыграл.
А вообще то, дай бог, чтобы Сокуров меня не забывал и впредь. Думаю, что не забудет, потому что мы очень приязненно относимся друг к другу. Мы не пьём чаи, не ходим друг к другу в гости. Мы не друганы, как это говорится. Мы скорее коллеги, понимающие друг друга люди, которые общаются без амикошонства. Он моложе меня на десять лет, но я его называю по имени-отчеству. Я считаю, что по дарованию, которое он имеет, я моложе его. Актёр все-таки несколько другая профессия, чем режиссер, в ней нет столь философского, глубокого ума, более широкого взгляда.
– А у кого вы хотели бы сняться?
– Вы знаете, мне хотелось бы сниматься в дальнейших замыслах Сокурова. Я боюсь, что, если кто-то крикнет на меня, как это бывает на съёмочных площадках, я повернусь и уйду.
– Вы о том, что некоторые режиссеры позволяют себе кричать на актёров?
– Конечно. Я очень трудно работаю. Хотя бы потому, что Сокуров ставит очень трудные задачи. Он постоянно мне говорит: «Слишком много читаете. Актёр не должен много читать». Но сам-то очень много при этом читает. А я читаю, потому что должен знать о своём герое как можно больше. И потом как-то в дневниках Олега Борисова прочитал: «Надо читать как можно больше, это уходит в подкорку и потом неожиданно вылезет»…
Нет, это счастье! Я счастливый человек! Вы видите перед собой счастливого человека!
– И в чём оно, ваше счастье?
– Я хотел стать актёром – я им стал. Я хотел сниматься в кино и в 50 лет стал сниматься у Сокурова. Всего четыре фильма, но я уже два раза побывал в Каннах. Но для меня важнее Канн работа с Сокуровым…
– Вы как-то уклончиво ответили про сотрудничество с другими режиссёрами…
– А меня никто не приглашает.
– Чем вы занимались до того, как вас пригласил Сокуров?
– У меня очень хорошая театральная школа. Я учился у лучшего театрального педагога моего времени – Бориса Вольфовича Зона. Он учитель Павла Кадочникова, Николая Трофимова, Алисы Фрейндлих, Зинаиды Шарко, Эммануила Виторгана.
Как-то я пошел на конкурс чтецов и стал лауреатом конкурса. Меня позвали в филармонию. С тех пор я больше тридцати лет занимаюсь литературной эстрадой.
– По-моему это не очень престижный жанр?
– Он не очень популярный. Но если бы я этим не занимался, то я бы не стал сокуровским актёром. Тем более у меня очень хорошие партнеры: Пушкин, Некрасов, Есенин, Блок…
– И где вы выступали – в клубах, на заводах?
– Да, в те времена это было очень развито. И в клубах, в студенческих общежитиях, в заводских цехах. Были и гастроли. У меня есть моноспектакль «Монолог об Окуджаве». Я его прочёл уже полторы тысячи раз. И сейчас читаю. В прошлом году мне оказали честь – пригласили выступить с этим спектаклем в Большом зале филармонии в день рождения Окуджавы. До этого из чтецов там никто не выступал.
– Леонид Павлович, насколько известно, вы не петербуржец?
– Нет, я родился в Туле. Папа был военным, и мы мотались за ним по всей стране. Мы жили в Москве, Ленинграде, Свердловске, Верх-Немецке. За десять лет школы я сменил шесть городов! И всегда занимался самодеятельностью. Но после школы поступил в лётное училище. Там я тоже организовал самодеятельность. Один инструктор тогда сказал мне: «Ты любишь сцену больше, чем самолет». Он помог мне уйти из военного училища, а тогда это было очень сложно. Считалось, если поступил, то всё – учись до конца. В театральный институт я поступал три раза, во ВГИК – два раза. Когда мне вручали «Нику», я вспомнил об этом и сказал, что «Ника» – это символ победы, но победы не над кем-то, а над самим собой. Я сказал, что мою «Нику» получил тот мальчик, который плакал, не поступив во ВГИК, но вопреки всему добился того, что он хотел, – признания. Потом он встретил такого человека, как Сокуров, который открыл в нём то, о чем даже не подозревал.
– А вообще кто кого нашел – вы Сокурова или он вас?
– Знакомая, которая работала у него вторым режиссером, случайно пригласила на пробы. Мы проговорили с ним часа два-три о театре, о жизни, о кино, но уже через пять минут я понял по его взгляду, что он меня берёт. После нашего разговора он дал мне сценарий и сказал: «Читайте и худейте». За три месяца в итоге я похудел на 13 килограммов.
– Вам не кажется, что такие фильмы, которые снимает Сокуров, хотя они и о народе, но самому народу они не очень-то и нужны. Может, поэтому их показывают по ТВ после полуночи?
– Это не народ виноват, а тот, кто показывает.
– А если бы днём показали, то, вы думаете, стали бы смотреть?
– Чехов говорил: «Все мы – народ, и всё лучшее, что мы создаём, – дело народное». Я уверен, что все фильмы Сокурова, как и фильмы Германа, Тарковского, Киры Муратовой, – элитные. Но они останутся. Все мы помним, как травили Тарковского. Я сам помню, как из ленинградского кинотеатра «Великан» ушло три четверти зала с «Зеркала».
Но если говорить об общем между Тарковским и Сокуровым, то, мне кажется, оно в том, что они завораживают тебя. Не случайно Сокуров снял документальный фильм про Тарковского «Московская элегия».
А его первый фильм «Одинокий голос человека» вгиковское начальство приказало смыть. Позитив смыли, а негатив Сокуров хранил в общежитиях и коммуналках, где он жил. Этот фильм сделал его известным на весь мир, потому что ему удалось передать на экране прозу Платонова. А это, поверьте, почти невозможно.
Через девять лет этот фильм удалось показать Тарковскому, который сказал «Я не знаю, как ты это сделал, но это всё равно что как снежинка: она тает у меня в руках, и я не знаю как». А потом Тарковский в своей книге, изданной во Франции, назвал Сокурова гением.
– Скажите, а у актёров элитного кино элитная зарплата?
– Абсолютно нет! Я довольно скромно живу и рассчитываю только на зарплату и свою пенсию. Мне 62 года, и я считаюсь работающим пенсионером. У меня нет безумных гонораров.
– Почему так много талантливых и очень знаменитых в прошлом актеров сегодня практически никому не нужны?
– Я думаю, что это проблема искусственная. Есть Союз кинематографистов. Есть Гильдия актёров. В союз меня приняли по рекомендации Сокурова. Мне вообще приятно, когда актёры оценивают мою работу. На премьере «Молоха» Гурченко сказала потрясающие слова, как и Янковский, Анастасия Вертинская, Кончаловский. Это очень важно, когда твой труд оценивают коллеги. А Сергей Шолохов снял про меня целую передачу.
Я понимаю, что некоторые актёры мне завидуют. Ну как же, снялся в четырёх фильмах Сокурова, и в трёх из них – главные роли. Но для меня большое счастье работать с Сокуровым, а всё остальное – суета.
– Я где-то прочитал, что театр называют террариумом единомышленников. А как можно в таком случае назвать кино?
– Оно более демократичное, потому что люди в основном собираются на один фильм. Редко бывает, когда актёры переходят из фильма в фильм. Но чем заканчивается собрание единомышленников, мы знаем по ефремовскому «Современнику», который из-за этого распался. Сначала они были против званий, потом против окладов, потом еще против чего-то, в итоге ничего не получилось.
Дата интервью: 2003-07-07
