Композитор. Автор шлягеров Аллы Пугачевой – "Старинные часы", "Маэстро", "Миллион алых роз" и др. Сотрудничал с Лаймой Вайкуле, Валерием Леонтьевым. В начале 1990-х годов был министром культуры Латвии.
– Раймонд Вольдемарович, сегодня вы – советник президента Латвии по культуре. Но для миллионов людей вы были и остаетесь Маэстро. Скажите, насколько вам интересно заниматься административно-хозяйственными делами?
– Вы знаете, в этой работе для меня ничего нового нет. Всю свою жизнь, я имею в виду музыкальную, занимался какими-то общественными делами, всегда любил что-нибудь организовывать. Я был министром культуры, и сегодняшняя моя работа мне приятна. Я могу сделать, например, что-то такое, что другим не позволено, и стараюсь в нашей сегодняшней сложной ситуации защитить своих коллег, или, как говорили прежде, работников культуры.
– Мне рассказывали, что Вия Артмане находится сейчас в очень бедственном положении?
– У каждого человека в жизни бывают подъемы и спады. Можно вспомнить, конечно, времена, когда у нее была слава, всесоюзная известность. Сейчас у нее спад… Я думаю, что мы все должны быть готовы к этому.
– За пять минут нашей беседы раздалось несколько звонков. Даже, судя по этому, можно представить, сколько у вас работы. Скажите, а остается время для музыки?
– Очень мало. В сравнении с тем, что я делал, это похоже на жалкие остатки. Но все равно выступаю, стараюсь находить время для этого.
У меня теперь есть другие увлечения. Я отошел от совместных работ с русскими певцами. Ради Бога, только не думайте о каком-то национализме. Я и сейчас пишу на русском языке, например, для Лаймы Вайкуле. Но так бывает в жизни, что, что бы я ни делал нового, люди всегда вспоминают мои старые мелодии.
– У каждого художника, как вы сказали, есть взлеты и спады. Вам не жаль, что уходит нечто такое, что вам позволяло творить мелодии, которые любимы не одним поколением?
– Так должно быть. Даже у гениальных людей, которые достигали в музыке больших высот, бывали периоды, когда они отходили от творчества. А может, это просто возраст берет свое. Я не могу постоянно создавать шлягеры.
Я могу быть рад тому, что очень долгое время держался и еще держусь.
Но есть много композиторов и исполнителей, которых можно назвать «сезонными». Вы посмотрите на российскую эстраду. Что бы ни говорили про молодежь, но мы все равно возвращаемся к Пугачевой, Леонтьеву или к тому же самому Кобзону.
– А вы следите за российской эстрадой?
– Да, иногда. Хотя, если откровенно, очень многое из того, что я вижу, для меня неприемлемо из чисто эстетических соображений. Я понимаю, что люди изголодались по свободе, но демократия не означает, что можно делать все, что ты хочешь. На сцене это часто превращается в откровенную похабщину. Хороший артист себе такого никогда не позволит. Я думаю, что должен пройти какой-то период, чтобы весь этот мусор ушел. В России столько талантливых людей…
Но есть и другие проблемы. Многое в искусстве превращается в бизнес. Вот меня спрашивают: «Почему вы не восстанавливаете фестиваль в Юрмале?» А кто же мне даст миллионы на этот фестиваль?! Бесплатно никто ничего делать не будет. Когда мы начинали этот фестиваль, то все происходило на чистом энтузиазме.
– Вы сказали, что не сотрудничаете с российскими певцами. Но для Тани Булановой песню все же написали.
– Так получилось, такая была ситуация… Я помню Киркорова еще совсем молодого, он просил меня написать для него шлягер. Все как-то привыкли к тому, что все, что я делаю, сразу становится популярным…
– В вашей жизни было много черных полос?
– Ой, всяких. Мне сейчас говорят: «Ты стал так умно говорить. Ты стал таким патроном, таким мэтром». Очевидно, так и должно быть. Я прошел через огонь, воду и медные трубы. Я знаю, что такое грязь и что такое успех.
Но вот черные полосы, о которых вы спрашиваете, должны быть. Для того, чтобы сосредоточиться и все начать сначала, иногда даже заново. Вот из чего получается жизненный опыт.
– Долгое время вы сотрудничали с Аллой Пугачевой. У вас сохранились отношения?
– К сожалению, нет. Я бы не сказал, что у нас плохие отношения, их просто нет. Но я сто раз сказал и своим словам не изменю – Алла Пугачева настоящий артист, профессиональная певица. На сцене она – королева. Но как любой человек, она имеет светлую сторону и другую, я не сказал бы, что другая темная. Да, она пробилась, сделала карьеру, но иногда в ней есть что-то наигранное. Она любит быть такой вот русской боярыней, которой все позволено.
– У многих людей есть какая-то ностальгия по СССР. Конечно, люди грустят не о коммунистическом режиме, а о той великой и большой стране. Раймонд Вольдемарович, у вас есть такая грусть?
– Есть, конечно. Если откровенно, то сейчас можно найти что-то хорошее в той громадной империи. Особенно, если говорить о нашем национальном кино, которое содержалось государством. Сейчас кино нет. Мы потеряли культурные связи.
Жаль только одного, что была такая идеология. Если бы вот эта так называемая идеология была построена на нормальных демократических принципах, то, наверное, что-то можно было сохранить. Меня всегда злила цензура, особенно политическая: «Вот это направление правильное, а вот это – нет». Столько было сделано ошибок и, в конце концов, все это привело к развалу. Это была диктатура, которая сделала очень много плохого людям.
Вот сейчас много говорят о плохом отношении к русским в Латвии. Я не согласен с такими мнениями. Да, я знаю, что у нас не доработан Закон о гражданстве. Но, видите ли, у нас еще очень много есть людей, которые помнят сталинские репрессии, и им-то ничего не докажешь. Это была большая трагедия. Люди не понимали, за что их уничтожали, ссылали в Сибирь… Я не думаю, что те русские, которые живут в Риге, живут плохо. Но есть много вопросов, которые надо решать, и особенно это касается отношений с Россией.
– Вы поддерживаете отношения с коллегами из бывшего СССР?
– Очень мало. После этого развала мы стали жить по капиталистическим принципам – каждый за свое. Сейчас невозможно, как раньше, поехать в Москву в командировку на две недели и весело там жить. Другие тоже будут думать о том, что приехать в Латвию стоит денег, никто уже просто так лишнюю копейку не потратит. Да и по сравнению с Европой у нас очень дорогая жизнь.
– Лилита Озолиня рассказывала мне, что никогда не воспринимала всерьез коммунистическую идеологию, но тем не менее она была членом ЦК Компартии Латвии. Помнится, вы тоже участвовали в концертах для делегатов коммунистических съездов.
– Я должен сказать, что никогда не был членом партии. Когда в конце восьмидесятых меня назначили министром культуры, то все газеты писали об этом, как о сенсации – первый беспартийный министр.
Конечно, одни строили на этом свою карьеру, и этого нечего скрывать. Мне как-то повезло – мне не нужно было быть членом ЦК. Хотя я имел хорошие отношения с комсомольскими организациями. Они же первыми начали делать все по-другому и, между прочим, многие из них сейчас занимают очень высокие посты. Каждый, конечно, понимал, что уже не 17-й год, что уже 60-е, 70-е, 80-е годы и что рано или поздно с такой идеологией надо будет что-то делать, далеко на ней не уедешь. Посмотрите, тот же Китай пришел к этому…
Тем не менее я выступал на всех съездовских концертах как представитель Латвии. Каждая республика должна была тогда послать свой национальный коллектив, чтобы показать, как у них все хорошо и замечательно. Помню, как Латвия привезла в Москву 150 человек, а Украина – 500. Мы должны были две недели готовиться к одному концерту. Это было никому не нужной показухой, но мы должны были это делать.
Хуже всего, что есть люди, которые любят напоминать об этом. Сейчас все ищут агентов КГБ. Мне кажется, что все эти вопросы нужно было как-то сразу снять.
Когда мы раньше выезжали за границу, то подписывали разные документы, и я в том числе. Например, о том, что мы обязуемся не убежать и вернуться в СССР. Это была унизительная процедура. Когда я выезжал в первый раз, то нас всех разделили по группам и в каждой был старший, и мы все знали, что он сотрудник КГБ. Теперь, когда все это вспоминаешь, понимаешь, насколько все это было глупо, какими перепуганными мы выглядели за границей. Кому это было нужно?
– А предлагали вам сотрудничать с КГБ?
– Нет. Да я и так их всех знал.
В партию предлагали вступить два раза. Но я очень хитро отвертелся, сказал, что еще недорос.
– У вас очень специфический образ, когда вы играете – вы кажетесь замкнутым, очень сосредоточены?
– Мне многие об этом говорят. Но дай Бог, чтобы могли сказать, что у меня есть ко всему свой подход, что я не копирую кого-то. Когда у тебя есть что-то свое, то это хороший признак.
– Как поживает ваш ансамбль «Кукушечка»?
– Их уже нельзя назвать «Кукушечкой», им всем уже по четырнадцать лет. Они уже говорят, что не хотят петь для детей, и я их понимаю. Сейчас это хорошо подготовленный и профессиональный ансамбль.
Мы с ними имели очень большой успех, ведь это был один из первых детских ансамблей в стране, было что-то свежее в этом. Это сейчас таких ансамблей навалом, на этом даже некоторые делают бизнес.
Вот я иногда смотрю «Утреннюю звезду» Юрия Николаева. Что делают родители?! Зачем они делают из своих детей каких-то звезд, покупают им суперкостюмы, стараются переплюнуть друг друга в этом. Есть в этом какая-то искусственность. А вот детская прелесть, детская непосредственность куда-то деваются.
– У вас нет желания дать несколько концертов в Москве или где-нибудь еще в России, чтобы напомнить как-то о себе?
– Такой проект был, но что-то не получилось. Но я думаю, что это вызвало бы большой интерес. Если бы на сцене собралась наша старая компания и мы бы спели то, что пели десять-пятнадцать лет назад… Я проверил это уже в Америке на своих концертах. На одном из концертов было восемь тысяч зрителей. Помню, когда я только дотронулся до клавиш и начал играть мелодию из фильма «Долгая дорога в дюнах», то что началось в зале! Я думаю, что эта мелодия связывает их, эмигрантов, с родиной, с Россией. Видели бы вы, как плакали люди на моих концертах в Америке! Если бы такой вот концерт состоялся в Москве, то на него пришло бы то поколение, для которого моя музыка была их молодостью.
Возможно, это и могло бы состояться, но то у одного исполнителя что-то не связывается, не укладывается, то у другого что-то не так. К сожалению, ничего не получилось.
– Каждый художник мечтает о своем райском уголке на земле. Он есть у вас?
– Я могу сказать, что живу нормально. Да, я пережил очень тяжелый кризис – пострадал как вкладчик от латвийских банков. Но теперь я снова твердо стою на ногах. У меня есть великолепный дом за городом. Летом ко мне приезжают внучки.
Сейчас я начал одно неожиданное для многих дело. Я купил одну заброшенную деревенскую школу в ста километрах от Риги и три гектара земли. Это очень красивое место, и там я буду делать центр для одаренных детей. Все это исключительно на мои деньги. Мы будем там устраивать различные фестивали, там великолепная естественная акустика и, когда поешь, просто душа радуется.
Ну и самое последнее – мой друг, очень богатый человек, купил в центре Риги старинный дом и предложил мне сделать в нем культурно-развлекательный центр. Думаю, что через полгода мы откроем его.
– Вы счастливы в личной жизни?
– Может быть, нужно три раза плюнуть, но мне повезло – с женой мы живем уже сорок лет. У меня есть дочь и я, как отец, считаю, что она очень красивая.
Я не «новый латыш», но уверенно могу сказать, что нахожусь в золотой середине.
– Когда вы бываете один и садитесь за рояль…
– Да, очень много играю.
– У вас есть любимая мелодия?
– Я не играю свои мелодии. Это бывает крайне редко. Недавно я записал компакт-диск с мелодиями песен, которые исполняли Элвис Пресли, Фрэнк Синатра, Том Джонс. Мне это никто не заказывал, это для души.
– А все-таки, у вас есть мелодия для души?
– Наверное, это мелодия из фильма «Долгая дорога в дюнах». Это моя визитная карточка. И из фильма «Театр».
.
Дата интервью: 1997-10-12
