Имя этого поэта знают во всех литературных кругах Москвы. Он и сам много делает для популяризации своих стихов – читает их в клубах, ведет радиопередачу. В 2007 году в рамках фестиваля "Территория" избран королем поэтов. Автор семи книг стихов и документального романа "Здравствуйте, я пришел с Вами попрощаться", основанного на дневниковых записях. ЖЖ поэта – http://vodennikov.livejournal.com/ Сайт – http://www.vodennikov.ru/
использованы фотографии https://pavolga.livejournal.com/1086144.html
– Дмитрий, вы как поэт… Кстати, поэт сегодня – это профессия?
– Конечно, нет. Это обуза. Профессией это не может быть, потому что этим нельзя зарабатывать деньги. А разговоры о том, что стихами можно зарабатывать на жизнь, я считаю пошлыми.
– Ну есть же Союзы писателей! Там люди зарабатывают именно писательством. Вам не предлагали вступить в какой-нибудь из них?
– Предлагали, но я даже не понял, в какой – прохановский или михалковский. Отказался. Мне это не нужно.
– Некоторые определяют поэзию как состояние души, другие – как способ самовыражения, в советское время бытовало мнение, что поэзия – это гражданская позиция. Что из перечисленного вам ближе?
– Ни одно из этих определений не моё. Поэзия похожа на столп света, который неожиданно возникает, и ты оказываешься в нём. Это как миссия. Стихи наваливаются на тебя, а не пляшут цыганочку, они могут мучить неделями, прежде чем написаться.
Какой смысл выражать себя? Кто ты такой, чтобы самовыражаться? Конечно, поэзия никакое не состояние души. Это, по-моему, из разряда тёплых чувств. Нет ничего хуже, чем тёплый человек. Горячий или холодный – это хоть какая-то позиция, а вот тёплый человек всё примет. Самое отвратительное, когда кто-то говорит: «Стихи – это мое состояние души, это мое самовыражение». Как только я слышу это, то человек становится мне неинтересным, я не буду читать то, что он написал, потому что я в гробу видел его состояние души, и уже тем более – его самовыражение.
Меня интересует только момент истины, только служение и подвиг, а стихи – это и есть служение и подвиг. Стихи диктуются, и ты должен выцарапать их из каши бытия.
– Вот вы упомянули про «тёплых» людей. Вам не кажется, что сейчас пришло их время?
– Да, мы живём во время «тёплых» людей. Но я не могу сказать, что они есть, например, в бизнесе. В бизнесе, особенно в начале 90-х годов, было очень много «горячих» людей. Бизнес – это зона риска, и я уважаю тех, кто пошёл в эту зону. В такую зону риска хотят войти настоящие поэты, политики, но не те, которых мы видим по телевидению, а честные. И честные журналисты тоже… А что вы качаете головой?..
– Просто удивляюсь вашей искренней вере в честных политиков и в честных журналистов.
– А вы не честный?
– Я не могу сам себя оценивать. Это нескромно.
– А Политковская?
– Это спорный вопрос.
– Наверное. Но, по крайней мере, я очень надеюсь, что есть люди, которые приходят в журналистику не только для того, чтобы делать заказные материалы.
– Мы живём в свободной стране, и каждый может верить в то, что он хочет.
– Спасибо. Я надеюсь на это, как и на то, что в политику идут не только для того, чтобы обогатиться и манипулировать массами.
– Помните пушкинское: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, среди детей ничтожных света, быть может, всех ничтожней он»? Вам знакомо это состояние?
– Ощущение собственной ничтожности? К сожалению, да. Пока я не в столпе света, то пишу совсем другое, не то, что должен написать. Пока нет этого столпа, я бываю паршивым, суетным, глупым, хитрым…
– Поэт может быть хитрым?
– Может, но в смысле простодушия. Ему всегда хочется хитрить, но так, чтобы его хитрость была разгадана. Для меня есть какое-то наслаждение в том, когда я хитрю и все вокруг это понимают. Возможно, это и проявление детскости не по годам.
– Я обратил внимание, что вы как грамотный пиарщик по максимуму выжимаете из СМИ необходимую для вас поддержку. Отсюда ваши концерты, радиопередачи, интервью в глянцевых журналах, профессионально сделанный сайт… Но нет ли в этом переклички с поэтами-шестидесятниками? У них были стадионы, а интернет – это тот же стадион! Необходима ли вам такая публичность, эстрадность?
– В этом есть моё царство или, если хотите, моё барство. Я очень не люблю неповиновения. Единственное, что я мог простить, например, это вашу просьбу заменить зелёный чай на чёрный. Я заменил…
«Поэзия умерла, и она не нужна людям», – это была первая фраза, которую я услышал, когда пришел в литературу в 90-е годы. Это больше всего поразило меня тогда. Я не понимал, почему вдруг все стали считать, что поэзия никому не нужна, что её времена прошли? Почему все кивали головой и говорили, что это так и есть? Эти слова ударили мне в лицо.
Я не мог согласиться с мнением, что поэзия умирает. Бывают времена, когда она оскудевает, когда она может быть менее востребованной, но всё равно она, как цельный кусок золота! А мне показывали систему тёплых людей, которые в своём очень тесном кругу слушают друг друга. Тогда я понял, что не смогу смириться с этим. После этого я демонстративно рассорился со всеми литературными кругами. «Ты – царь! Живи один!..»
Я не могу сказать, что мне нравятся шестидесятые годы прошлого века. Некоторые литературные товарищи очень активно открещивались от них, им так хотелось поскорее уйти в подполье и быть в своих тёплых и удобных салонах! Я не мог не бросить им вызов. Был момент, когда я принципиально стал швырять им в лицо доказательства того, что прав я, а не они. Иногда меня, конечно, заносило. С возрастом человек становится насмешлив по отношению к себе. Мне 38 лет, и моя насмешливость увеличивается, но моя ирония незлая. От желания доказать свою правоту меня иногда зашкаливало. Я поплатился за это внесением в «чёрные списки».
– Господи, какие «чёрные списки» в наши дни?
– Они есть. Меня с большим удовольствием печатают глянцевые журналы, а литературные молчат, как воды в рот набрали. Обычная история.
– Но я не совсем понял: вам, как и шестидесятникам, не хватает эстрады?
– Сказать, что мне её не хватает, я не могу. Я, может быть, сегодня один из лучших, кто умеет читать свои стихи. При этом мне очень плохо перед выступлением, во время выступления и особенно плохо после него.
– ?!
– Я отдаю энергию, а взамен ничего не получаю. Вот артисты получают её обратно от зрителей. У них это получается, наверное, потому, что они проживают чужую жизнь, читают чужой текст.
– Каждый поэт в начале от чего-то отталкивается. Какие поэты повлияли на вас?
– В шестнадцать я был болен Блоком, потом любил Цветаеву, потом – Ахмадуллину. Для меня большим откровением стала Елена Шварц из Петербурга. Читая её стихи, я понял, что стихи должны быть похожи на тот шланг, которым нам проверяют желудок. Когда его вынимают, то тошнит. Свои стихи я стал вытягивать из себя, и тогда я стал писать то, что должен был писать.
– Если, как говорил Уайльд, «всякое искусство совершенно бесполезно», то, может быть, зря такие мучения?
– Нет. Смотря что вкладывать в понятие бесполезности искусства. Искусство помогает жить. Когда у меня не пишутся стихи, я ощущаю себя идущим по плоской поверхности. Как только приходит стих, то он как новая ступень. С каждым новым стихом я прыгаю и поднимаюсь ещё на одну ступень.
Знаете, мне нравится летать в самолётах, особенно меня приводят в восторг моменты посадки, когда непонятно – то ли самолет садится, то ли падает.
– «Есть наслаждение в бою и края бездны на краю».
– Да! Стихи помогают жить людям, читателям… Вот мы говорили про шестидесятые годы. О них можно что угодно говорить, но тогда было понимание того, что поэзия нужна людям. Неважно, какого качества были стихи в то время, но они были нужны людям, они были небесполезны.
– Мне понравились ваши стихи «А я ещё империю любил…» Сегодня немодно в России говорить об этом, а вы вот решились. Зачем?
– Мне нравится идея некоего сильного пространства, которое любят, боятся и уважают. Понятно, что в империях есть недостатки, и мы знаем, во что они превращаются. Но, тем не менее, внутренняя идея чего-то очень сильного и большого, чувство причастности к этому мне очень нравились. Хотя та империя могла и раздавить меня, и намазать на бутерброд. Но ведь так всегда с любовью: мы любим то, что нам грозит опасностью, а безопасное никогда мы не полюбим.
Ещё мне очень нравятся люди, которые создают свои империи, маленькие или большие, но империи. И неважно, разрушатся они потом или нет, и кто погибнет под их обломками.
– У вас на сайте есть ваши фотографии из нескольких фотосессий. А зачем вам понадобилось публиковать свои фото в стиле ню?
– Как-то мне сказали, что вот в таком-то глянцевом журнале никогда не было и не будет «обнаженной» фотографии. На это я ответил, что именно в том журнале будет напечатана такая фотография, и это будет моя фотография!.. А когда ко мне пришёл снимать фотограф из того самого журнала, то я сам предложил ему, чтобы он сфотографировал меня обнажённым. Он снял. И фотография была опубликована. Ну, глупость! Ну, дурость!.. На самом деле я не люблю сниматься, потому что все снимают одинаково. Но мне нравится, что я всё-таки ещё неплохо выгляжу.
– Признаюсь, не ожидал услышать такую исповедь: и то не так у вас, и это дурость. Что же в вас хорошего, Дмитрий?
– Наверное, что я справедливый – и по отношению к себе, и к людям. По крайней мере, я стараюсь быть справедливым. Это, наверное, единственное, что во мне есть хорошего.
Дата интервью: 2007-02-12
