Юрий Стоянов – советский и российский артист театра и кино, народный артист Российской Федерации. В 1993 году совместно с Ильей Олейниковым основывает программу "Городок", ведущим которой является по настоящее время.
– Юрий Николаевич, какие у вас остались впечатления от этой передачи?
– Меня поразило, что в одной газете меня назвали «лакировщиком действительности», мол, я втюхиваю отлакированное прошлое молодому поколению. Начнем с того, что я на этой передаче был лишь ведущим, т. е. исполнителем, а не редактором. А потом, это была развлекательная передача, и перед нами стояла задача привить молодежи интерес к прошлому своей страны. Невозможно бесконечно ненавидеть свое прошлое. На ненависти ничего не построишь. Да, безусловно, я помню, что были карточки, на которые покупали хлеб. И я помню слова моего папы «надо перелицевать тебе мое пальто». Но я не могу вспоминать это как что-то отвратительное.
– На передаче что-то давно забытое вспомнилось?
– Да, я, к примеру, когда увидел пепельницу, на которой был изображен мальчик в пионерском галстуке и пилотке, а рядом с ним служебная овчарка, сразу отреагировал: «Вот это и есть Алешка».
– Какой Алешка?
– Алешка — это персонаж потрясающей песни «Коричневая пуговка». Вы не знаете эту песню? «Коричневая пуговка валялась на дороге. Коричневая пуговка в коричневой пыли. Но как-то по дороге прошли босые ноги, босые, загорелые протопали, прошли…», а дальше — «А пуговка не наша, — сказали все ребята, — и буквы не советские написаны на ней! Бегут, бегут ребята к начальнику отряда, Бегут, бегут ребята, скорей, скорей, скорей!» И, наконец, когда шпиона поймали — «вот так у нас хранится советская граница, и никакая сволочь ее не перейдет. В Алешкиной коллекции та пуговка хранится, За маленькую пуговку — ему большой почет!». Я это вспомнил в секунду. И вдумайтесь, что определяющее слово в этой песне — «коллекция». У этого мальчишки, юного «пограничника», есть шкатулочка артефактов расстрелянных людей — билетик трамвайный, за который кого-то расстреляли, пуговка, окурочек, за которые тоже кого-то расстреляли.
А потом, когда в передаче вспоминали 60-е годы и речь зашла о Кубе, я вспомнил, как мы, мальчишки, ходили по Одессе и пели «Куба, отдай наш хлеб и забери свой сахар, Куба, Хрущева уже на свете нет, Куба, пошла ты на х…». И ведь это такая рана, сказал я на передаче. Куба — это щенок, которого взяли, прикормили, а потом выбросили на улицу. Мы привили ей идеи, в которые сами не очень верили, от которых легко отказались, и вышвырнули эти идеи вместе со странами, которые в них поверили.
– В воспоминаниях о перелицованном пальто или «коричневой пуговке» много сентиментального. Вам это чувство, судя по всему, не чуждо.
– Я очень сентиментален, как многие диктаторы. Но мне не нравится, когда из меня нарочито выжимают слезу. Я люблю, когда то, что называется «сантименты», происходит неожиданно. Вот, скажем, я плачу, когда смотрю «Бриллиантовую руку».
– Что ж там такого сентиментального?
– В этой обнаженной комедии есть невероятно трогательный, до слез, момент. Помните, когда на следующее утро после возвращения из поездки Семена Семеныча Горбункова надевают на дочку платьице с изображением Эйфелевой башни, на мальчика — сомбреро и они идут по сочинской набережной. И люди, увидев их, останавливаются и долго-долго смотрят им вслед. А мужчина с фотоаппаратом снимает девочку только потому, что на ней это платьице. Гениальный ход придумал Гайдай — он таким образом оставил нам очень важный знак того времени, конца 60-х.
– Подобных ностальгических передач — немало. Отчего так часто оборачиваемся назад?
– Но это же естественно — такова особенность человеческой психики. Но мне было интересно не только вспоминать, но и задуматься (я постоянно играю в эту игру): а вот Высоцкий, Шукшин — что бы они сегодня делали, «с кем» бы они были. «За» или «против» чего они были бы сейчас.
– Вам, наверное, близка и альтернативная история.
– Да, очень люблю подумать, например: если бы Гитлера убили в 33-м году — что было бы? Я, в отличие от марксистско-ленинской теории, согласно которой массы выдвигают людей, уверен, что в первую очередь значима личность.
– К сожалению, передача изначально была рассчитана на короткую дистанцию — два последних месяца прошедшего года. Вы бы хотели взяться за такой проект еще раз?
– Да, безусловно. Но такого предложения нет.
– А сами не хотели бы предложить, скажем, на питерский канал?
– Нет. И что говорить о Пятом канале, если на нем за последние годы сменилось столько руководителей, менеджеров — талантливых и не очень, толковых, бездарных, — но независимо от этого он ни разу не нуждался в нашем с Ильей присутствии, с тех пор как в 1993 году мы ушли из «Адамова яблока».
– Не задавались вопросом — почему так?
– Нет, мне это не интересно. Но вот что странно, они полностью сменили питерские «лица канала» на московские. В этом — высочайшее проявление провинциальности, такое уничижительное осознание, что «там» лучшие персоны.
– Вы сказали, что свою передачу назвали бы «лучшие годы моей жизни». И какие бы это были годы?
– Очень предсказуемый ответ — «сейчас».
– Я думала, вы скажете про детство.
– Ну, детство — это вообще фундамент, на котором ты стоишь. Но ностальгировать по детству очень опасно.
– Но вы же все равно осознаете свой возраст.
– Да, но вы знаете, осознание возраста стало проявляться в одной странной вещи. Раньше никак не мог понять, почему некоторые близкие мне люди старше меня придают такое значение смене времен года. Я имею в виду какое-то обостренное отношение к природе. «Эта долбанная зима, когда же она закончится?» или: «как-то рано в этом году началась весна! Посмотри, какая ранняя травка. И вот эти все рассуждения: какое лето, когда пух полетит — я их не понимал. Илья меня этим доканывал.
Я раздражался на него: «Скажи, тебя так волнует вид из твоего окна в Порошкино или тебя реально что-то беспокоит?» А вот сейчас поймал себя на том, что тоже стал обращать на это внимание, потому что: ну сколько осталось осеней, весен?
– Так почему же именно «сейчас» — для вас лучшее время?
– Я бы и 90-е годы назвал «лучшими» — ведь именно тогда так круто изменилась моя жизнь, и к человеку, который должен был царствовать на кухне и влюблять в себя 10 слушателей, внезапно пришел успех. Но тогда были проблемы в личной жизни. А сейчас… Не то чтобы мне так уж спокойно. Совсем нет. Когда ты работаешь на ТВ, завтра могут сказать: «Извините, до свидания. Понимаете, нам нужно интернет-поколение подтягивать, что ж у нас все аудитория “40 +”».
– Думаете об этом?
– Нельзя заниматься любимым делом с ощущением, что надо иметь запасной аэродром. В таком случае это дело перестает быть для тебя главным, тогда главным становится аэродром.
Дата интервью: 2010-02-04
