Я спокойно относился к славе

Муромов Михаил

Автор шлягера "Яблоки на снегу" не аыступает на эстраде уже больше пятннадцати лет. Тем интересен его рассказ о свалившейся на него славе, учебе в мясомолочном институте и своей дружбе с Джуной.

– Михаил, в вашей биографии был эпизод, когда вы работали метрдотелем в ресторане. Заискивали перед клиентами?
 
– Я никогда не заискивал. Наоборот, был очень строгим. Мне было тогда 27 лет…
 
– В 27 можно быть строгим?
 
– У меня работа такая была. Меня все обожали – и воры, и проститутки.
 
– Помните название ресторана, в котором работали?
 
– Их было несколько. Сначала «Старый замок» в Павшино, потом «Иверия», «Виктория», в основном это были ночные рестораны, их ещё называли запрещёнными.
 
– Почему?
 
– Они были ночными.
 
– Подпольными, что ли?
 
– Можно так сказать.
 
– Их бандиты содержали?
 
– Нет, не только они. Вот, например, ресторан «Сосновый бор» тоже был запрещённый. Работать в то время после 12 ночи было нельзя, а он работал для «своих» до 4-5 утра. Кстати, платили тогда тоже по ночным ценам – в несколько раз дороже.
 
– Вы до этого, кажется, наукой занимались?
 
– Да, в ресторан я пришёл из аспирантуры. Я просчитал дальнейшее и понял, что в последний год в аспирантуре об меня будут ноги вытирать, а дальше буду получать не больше 150 рублей.
 
– Красивой жизни хотелось?
 
– Не красивой, а сытой. Кроме того, я ведь ещё родителям помогал, когда работал в ресторане.
 
– Они знали, что вы там работаете?
 
– Для них это было шоком, потому что они у меня оба научными работниками были всю жизнь. Для меня это тоже был трудный шаг.
 
– Многие музыканты, рассказывая о своей жизни, доходя до определённого момента, говорят: «А потом я стал писать музыку». У вас как это случилось?
 
– У меня не всё так просто было. Для того чтобы стартовать и серьёзно заняться музыкой, мне пришлось пойти на понижение класса машины – с «шестерки» на «копейку». Мне пришлось продать свою коллекцию игрушечных автомобилей и любимую железную дорогу. Когда продавал её, плакал. У меня были сразу три железные дороги – японская, немецкая и французская, я их сам состыковывал. Одних паровозиков было 48 штук! Я сам клеил макеты, собирал домики… И в это же время, топая ногой, записывал барабан на магнитофон, а на конфетнице отбивал хайхет: «нц-нц-нц».
 
– И что, так просто пробивали путь-дорожку на эстраду?
 
– Первым меня стал снимать на телевидении Олег Штода. И сразу же после первых показов зашипели члены Союза композиторов, начиная от Богословского, которого я очень уважаю, и кончая Птичкиным. Особенно преуспел Дога – аж в пяти изданиях написал про меня пасквили. В жизни доходило до смешного: мои записи в эфир не давали, а куда бы я ни приехал, везде пели мои песни «Метелица» и «Флюгер».
 
– У вас был продюсер, такой, как Айзеншпис?
 
– На него трудно быть похожим. В 1987 году, выйдя из тюрьмы, он увидел на афише мою фамилию и пришёл ко мне.
 
– Ни с того, ни с сего?
 
– Почему ни с того, ни с сего? Мы с ним знакомы с 1967 года, фарцевали вместе магнитофонами, пластинками. Шпиц – это у него такая кличка была – ещё валютой баловался, но я от неё в стороне старался быть.
 
Вот он и пришёл ко мне на концерт, а потом предложил сотрудничать. Но не сложилось, он подвёл меня.
 
– А первым продюсером кто был?
 
– Александр Маркович Бриль из волгоградской филармонии, он сам меня нашёл. Он сделал мне первую афишу и пробил выпуск миньона, где были две песни. С ним поругался мой коллектив, и после мы ушли к Рафику Мазитову. Он сейчас в Казани живёт, у него там есть несколько казино. Но и с ним у меня ничего не получилось, он всё время демонстрировал мне пустой портфель, показывая этим, что у него больше нет денег. Мне это не нравится, лучше всё открыто говорить. В итоге мы разошлись. Может быть, и зря.
 
– В чём же вас Айзеншпис подвёл?
 
– Мы с ним отработали шесть концертов в Лужниках. Нехорошо про покойного так говорить, но он хотел меня немного кинуть. Это у него не вышло, ему объяснили, что этого делать не надо. Мы тихо-мирно разошлись, потом он к Цою подцепился, делал ему очень дорогие концерты.
 
– Даже тогда для раскрутки были нужны немалые деньги. Откуда они у него были, ведь он только что вышел из тюрьмы?
 
– Группа зарабатывала на концертах. Тем более, у него был старый загашник. Он же 17 лет отсидел. Представляете, какой у него был загашник!
 
– Сейчас много говорят про мизерные отчисления авторских. Скажите, в то время, когда ваши песни чуть ли не из каждого окна были слышны, много вы получали доходов с авторских?
 
– Конечно, но, в основном, авторские шли не с доходов от продаж кассет, а из кабаков. За исполнение песен в ресторанах делались отчисления авторам. Шаферан, который хотел женить меня на своей дочке, говорил: «Вот когда твои авторские перевалят за тысячу в месяц, тогда можешь говорить, что ты состоялся».
 
Недавно я ходил в РАО (Российское авторское общество.– А.М.), мне там показали список исполняемых моих произведений. «Вы, оказывается, у нас плодовитый автор!» – сказали мне. Не буду скромничать, но это правда. Сейчас многое, конечно, по-другому, с пиратских дисков мы, артисты, ничего не имеем.
 
– Илья Резник рассказывал, что у него авторских тысяч десять за год набегает.
 
– У меня по 12-15 тысяч в месяц.
 
– В советское время, наверное, тоже были пиратские записи?
 
– Мне это было неважно – пиратские кассеты или нет, мне важнее было, чтобы мои песни звучали. А вот когда «Яблоки» появились, то тут, конечно, стало всё иначе.
 
– В другой стране вы могли бы ничего больше не писать и всю жизнь жить на гонорарах за эту песню.
 
– Мне Укупник то же самое сказал. Минаев сделал пародию: «Яблоки на снегу – зависть берёт картина. Песня народов мира! Вряд ли я так смогу». В самом деле, так и было – приезжаю я в Америку, и там эту песню поют, еду в Италию, а там тоже поют.
 
– Вы где-то рассказывали, что Андрей Дементьев вырезал ваше выступление из телеверсии своего творческого вечера.
 
– Ему важно было больше свои стихи почитать и свой чубчик показать.
 
– Не обидно было?
 
– Уже нет. Дементьев – отдельная тема, я слишком хорошо его знаю.
 
– Как отнеслись к свалившейся на вас славе?
 
– Спокойно. Мне до фонаря было. Когда все совали деньги редакторам, чтобы их пригласили в «Песню года», меня приглашали совершенно бесплатно. «Странная женщина», «Ариадна», «Яблоки» – это были ударные песни. Крутой пригласил в программу «Песни века» и ни копейки не взял с меня.
 
– А славу всё-таки как переживали?
 
– А что мне её переживать было? Могу сказать, что мою «Странную женщину» многие пытались спеть, а там три октавы нужно брать. Кроме таких песен, я ещё и блатнячок писал, но его не выпускал никогда.
 
– Какой вы разносторонний!
 
– Трудно быть таким. Я ведь ещё написал музыку к 25 спектаклям и шести фильмам. И ещё три балета.
 
– Они поставлены?
 
– Да, в каких-то областных театрах. Но сейчас уже не идут, наверное.
 
– Почему в музыкальной школе вы учились именно в классе виолончели?
 
– Сначала меня привели учиться на скрипку, но было уже поздно – мне было восемь лет, а на скрипку брали только в шесть. Пришлось идти на виолончель, несколько лет таскал эту бандуру с собой, школа была неблизко – в Свердловском районе, а я тогда жил на Новослободской.
 
– Но Ростроповича из вас так и не вышло.
 
– Нет. Я ещё и в бассейне плавал. Мне было десять лет, когда я получил первый разряд по плаванию. Сам сейчас удивляюсь, когда всё успевал – и виолончель, и бассейн. Кстати, уже потом я был шестым по плаванию в Москве. Володя Буре, папа Павлика, плавал первым, я шестым.
 
– Сейчас плаваете?
 
– Редко. Недавно с Барыкиным плавали на спор, он меня уговорил. Я ему сказал: «Я мастер спорта, а ты перворазрядник. Поэтому ты плыви в полной координации, а я поплыву на одной руке и без ног». Выиграл где-то полтора метра.
 
– Ещё вы успели закончить московский мясомолочный институт…
 
– Теперь он называется университет, там семь факультетов…
 
– Вы что, серьёзно всю жизнь собирались заниматься кефиром и колбасой?
 
– Я биохимик. Могу вам для интереса сказать тему моей диссертации – «Исследование в процессе хранения изменения некоторых биохимических свойств мяса, высушенного в жидких теплоносящих средах в условиях вакуума». Мало кто может это повторить, кстати. Я полгода просидел в патентной библиотеке во время подготовки диссертации.
 
Моя специальность, в основном, была по древесине. Получилось так, что во Вьетнаме наши сбили американского летчика, и у него нашли баночку с консервами, в ней было мясо, высушенное в жидких теплоносящих средах. Почему-то решили, что это мясо может храниться долго, а потом уже выяснилось, что оно было сделано для быстрого приготовления, поскольку было высушено, и к тому же ещё было в жире. Вот я и стал на этом примере делать свою диссертацию. Я сделал прибор для старения мяса, потом приборы для сушки и для определения пористости. Всё нужно было где-то доставать, и я ходил по рынкам, искал насосы, гильзы. Кажется, мои аппараты работают в институте до сих пор.
 
– Какую колбасу, как специалист, покупаете?
 
– Я очень аккуратно покупаю и точно знаю, какое мясо можно купить. Сосискам я не доверяю давно, с тех пор как узнал, что мой сосед по аспирантуре писал диссертацию «Изучение производства колбасы с добавками мяса». Я вообще не ем колбасу, ем только сырое мясо – режу его, обрабатываю уксусом, добавляю разные травки, соли, лимон и – такая вкуснятина получается.
 
– А музыкой когда успевали заниматься?
 
– Вообще-то у меня ещё в школе был свой ансамбль. В 9-м классе мы сами колонки делали из трехваттных динамиков, купленных в магазине «Пионер» на улице Горького. В нашем институте учился японец, который хотел играть; он привёз из Японии усилители, которых не было в стране. На этих усилителях играла группа «Серебряные яблоки Луны», которая потом стала называться «Сокол». Вот ею и заправлял Айзеншпис, он часто приглашал меня на их концерты по субботам в «Энергетике».
 
– Помните, когда написали первую мелодию?
 
– Когда в первый раз влюбился, лет 15 мне было. Писал и баллады, и песни про любовь – на свои стихи и на стихи поэтов. За это меня, кстати, и не любили – как это он пишет песни на свои стихи? Считалось, что музыка должна быть члена Союза композиторов на стихи члена Союза писателей.
 
– Что это на вас Пугачёва с Антоновым так взъелись?
 
– Потому что я был неудобен им. Ведь я был парень с гитарой.
 
– Ну и что? Саруханов и Кузьмин – тоже парни с гитарой.
 
– Если про всех рассказывать, это очень долго получится, слишком много чего про всех я знаю.
 
На самом деле с Антоновым я знаком столько же, сколько со Шпицом. В те годы Антонов играл на гармошке у Вуятича. Что касается Пугачёвой, то я не понимаю, в чём дело. С тех пор, как в 83-м меня вырезали из «Огонька» по её указанию, меня там и не было. У неё со многими сложные отношения, с той же Ротару, например. Вообще, если проследить её путь от липецкой филармонии до сегодняшнего времени, то очень интересная дорожка получается.
 
– Как ощущаете себя в сегодняшнем дне как автор шлягеров 80-х? Нет ощущения, что вы – человек прошлого?
 
– Я могу, но не хочу пихаться локтями среди артистов.
 
– Интернетом пользуетесь?
 
– Нет, в нём утонуть можно…
 
– А где вы сейчас живёте?
 
– Я сейчас себе такой дом построил на истринском водохранилище – 840 квадратных метров!
 
– Какая-нибудь инспекция не снесёт его?
 
– Нет, он у меня далеко от воды. Кроме того, через дорогу прокурор живёт и ещё военком рядом. А мэр Истры – моя знакомая, мы вместе в институте учились.
 
– Значит, ощущения, что вы осколок прошлого, нет?
 
– Нет. Какой осколок? Мне очень уютно сегодня.
 
– Вы некоторое время работали с Джуной…
 
– Мы написали с ней песню «Катюша», стихи были её, а мелодия моя. Её в эфир так и не дали.
 
– Заметили, как сейчас стали активизироваться кашпировские, грабовые и т.п.?
 
– Я жил у неё дома две недели и видел, как она прямо на моих глазах омолаживала людей. К ней приходили Сагалаев, тот же Андрей Дементьев, и она разглаживала им лицо от морщин. Она вылечила Питирима, и он подарил ей икону, где бриллиантов было на 80 каратов. Она и в Эмиратах какому-то султану делала то же самое, и он подарил ей самородок весом пять килограммов.
 
– Вы, кроме всего, ещё и боксом занимались. Неужели бойцовские навыки не пригодились за кулисами?
 
– Вы можете себе представить, что такое прийти к главному редактору на телевидение и сказать ему в лицо: «Если ты мне ещё раз будешь ставить палки в колеса, то я снесу тебя с пути». Разве это не по-бойцовски? У меня было такое. Причём я уже тогда понимал, что эфир мне перекроют.

Дата интервью: 2005-10-24