Известный поэт-песенник признается: "Сейчас нет куража. Есть сытый, довольный собой, купающийся в роскоши шоу-бизнес". Также он рассказал почему стал писать православные молитвы, как отказался менять фамилию в советское время и каким должен быть настоящий поэт.
– Илья Рахмиэлевич, говорят, что вы в бизнес пошли – организовали издательство «Библиотека Илья Резника» и выпускаете книги.
– Да, мы выпускаем книги, но это не бизнес. Какой же это бизнес, если у нас нет своих магазинов? Готовим макеты для больших издательств, но это мизерный процент нашей деятельности. Так что, дай Бог на зарплату сотрудникам заработать. Выпускаем детские книги, энциклопедии по искусству, есть у нас и «Золотая коллекция для школьников». В сотрудничестве с министерством обороны сделали книжку «Служить России!» для солдат, у неё очень удобный формат, как раз в нагрудный карман вмещается. В ней стихи о родине и песни о войне, афоризмы, посвящённые ратному труду. Для ФСБ сделали книгу про чекистов-героев. Ещё я выпустил книгу молитв, патриарх благословил их.
– Вы православный?
– Нет. Я – верующий без всякой религии, но тяготею к православной церкви, правда, посты не соблюдаю. Пишу молитвы, и они православные.
– Не пойму никак, как может светский поэт писать церковные молитвы?
– Вам нужно их почитать. Молитва – это монолог человека. Я считаю, что человек должен молиться своими словами.
– Считается, что после сорока лет поэты исписываются. У вас как-то всё наоборот. Или писать стихи для вас стало ремеслом?
– Почему ремесло? Это потребность души. Я всё время пишу, но ничего не зарабатываю на этом. Вот и книги, которые мы выпускаем, не продаются, а дарятся.
Мне интересно писать, интересно менять жанры. Сейчас написал 24 кулинарных сонета. Интересно работать с детьми, для ансамбля «Домисолька» написал тридцать песен. Для солдат пишу, например, написал гимн армии «Служить России». У меня есть друг, он командующий пограничными войсками, и я написал «Марш пограничников». Какой же это бизнес? За это мне никто не платит. Шоу-бизнес мне неинтересен.
Раньше, когда я писал песни для Аллы, был кураж. Мы с кем-то боролись, что-то кому-то доказывали. Помню, как на концерте в День милиции она спела «Дежурный ангел» без разрешения худсовета. Был шок! А песня-то – совсем безобидный романс. Сейчас это кажется смешным, а тогда… Скандала, конечно, не было, но долго разбирались: как это можно петь песню на концерте без решения худсовета?
Был кураж, когда мы с Раймондом поднимали Лайму. Она же пела в ночном ресторане в Латвии, а мы с Паулсом сделали ей новый репертуар, и она стала «звездой».
Сейчас такого куража нет. Сытый, довольный собой, купающийся в роскоши шоу-бизнес. Меня это не интересует, мне это претит. И сочинения их тоже претят.
– Значит, художник должен быть голодным?
– Лион Измайлов очень хорошо сказал: «Я зарабатываю столько, чтобы мне ещё хотелось писать». Должна быть определённая мера. Если человек будет чересчур обеспечен, то он станет жировать и возлежать на оттоманке. Но материальный стимул должен быть. Надо писать книгу или сценарий и думать, что они получат Нобелевскую премию. Важно не само счастье, а путь к нему, путь к удаче.
– У вас был момент, когда вам стало казаться, что дошли до какой-то вершины и всё, точка, и – что дальше?
– Вы знаете, в чём моё счастье? У меня есть условная цель, но к ней я иду разными путями. У меня был период, когда я писал стихи для Аллы или для Вайкуле. Он закончился. Тогда я стал писать либретто для оперы, частушки ядрёные.
– С матом?
– Я ненавижу наглый площадной мат, хотя русское ядрёное слово всегда интересно, когда оно к месту. Я не ханжа, но таких слов не употребляю. У меня получились эдакие частушки-пугачушки.
– В одном интервью вы сказали, что не понимаете тех, кто пишет стихи по году или два.
– Да, мне кажется, что всё это вымученные стихи. Смешно сидеть над одним стихотворением полгода. Поэт должен выдыхать стихи. В этом Пушкин для меня – Бог.
– Но ведь и он не писал стихов за один присест.
– Он их выдыхал, а потом редактировал, шлифовал. Не писал же он по одной строчке или буковке в день. Посмотрите, как легко летят его стихи! Посмотрите, какие органичные у него слова! Это сумасшедшие стихи.
– Вы сказали, что пишете марши. А гимн для какой-нибудь партии вам не заказывали?
– Нет. Но я очень много занимался гимном России. Я был инициатором конкурса нового российского гимна на музыку Глинки, в нём около пятисот авторов участвовало. На эту музыку я написал стихи «Славься, Русь, страна моя родная». Потом был ещё один вариант гимна «Спаси, Господь, мою Россию». Мы его записали вместе с Аллой. Кстати, его полгода играли каждое утро на канале ТВ-6. Были у меня варианты и на музыку Александрова.
– Но, увы…
– Да, не получилось.
– С коллегами по цеху дружите?
– У меня есть хороший друг писатель-прозаик Игорь Минутка. Очень люблю Аркадия Вайнера, мы с ним часто общаемся.
– Вы признанный мэтр. Но скажите, есть ли кто из коллег, перед кем вы преклоняетесь как перед поэтом?
– Вот вы сами скажите: перед кем я должен преклоняться? Ну, перед кем?
– Например, перед Беллой Ахмадуллиной.
– Её я просто обожаю. Когда мы встречаемся, она называет меня «милый Езник». Очень люблю Римму Казакову, дай Бог ей здоровья. Вот, пожалуй, и всё. Вот перед этими двумя поэтессами я могу преклониться.
– В советские времена песенники довольно неплохо зарабатывали. Как сейчас обстоят дела?
– В те времена была защита авторских прав, и мы могли безбедно существовать. Сейчас же смешно говорить. Мои авторские гонорары в месяц составляют примерно десять минут звучания концерта «звезды». За исполнение песен по радио приходят 20-30 копеек, ну, может быть, рубль придёт когда. В итоге в месяц набирается примерно 12 тысяч рублей. На Западе с одним хитом можно стать миллионером.
– В те годы фамилии, похожие на вашу, меняли, чтобы избежать неприятностей. Вы же оставались Резником Ильёй Рахмиэлевичем. Не боялись, что могут быть последствия с таким ФИО?
– На радио я был в «чёрных списках». В Союз писателей два раза поступал, и оба раза меня не приняли, несмотря на то, что книги у меня выходили. Прямо мне никто не говорил, чтобы я поменял фамилию, но это как бы подразумевалось.
Я много работал с Броневицким, и как-то Пьеха сказала мне: «Знаешь, когда я объявляю твою фамилию, то звучит как-то резко. Может быть, ты поменяешь фамилию на Максимов, в честь сына?» Я ей ответил: «Тогда ты будешь Броневицкой. Пьеха тоже странная фамилия».
Я никогда не шёл на сделку с совестью, у меня всегда была своя позиция. Я не боялся навлечь на себя огонь или потерять каких-то попутчиков, если скажу своё мнение. Всё, что я когда-то говорил, готов всегда повторить. Поэтому я уважаю себя и меня уважают за это. А это, поверьте, дороже всяких гонораров.
– Вы ходите в православный храм, а в синагоге бываете?
– Не хожу я в синагогу. В 1977-м году отдал дань еврейскому народу, написав пьесу «Чёрная уздечка. Белой кобылицы». Музыку к ней написал Юрий Шерлинг, а Илья Глазунов замечательно его оформил.
Но что поделаешь, если душа просит православную молитву. Поэтому я и пишу молитвы. Их просит моё сердце. Неважно, к какой ты религии принадлежишь – православной, магометанской или баптистской. Важно, что ты веришь в светлое, чистое, божественное.
– И давно вы пишете молитвы? Случайно, не после перестройки, когда стало модным ходить в церковь?
– При чём тут модно или немодно? Что тут может быть модного? Пришло время, и я стал писать их. Как это получилось, сам не знаю. Наверное, Бог руководит моей рукой, и я пишу. Каждое утро, просыпаясь, я говорю: «Боженька, дай мне что-нибудь». И он мне даёт каждый день или детское стихотворение, или молитву, или философские размышления.
– Пушкин определил смысл поэта «глаголом жечь сердца людей»…
– У меня нет какой-то задачи «жечь глаголом». Когда-то я написал для Аллы песню «Скупимся на любовь», их можно назвать моим девизом, или эпиграфом к моей жизни.
– У вас ещё есть хорошие стихи, тоже ставшие песней у Пугачёвой – «Радуйся!».
– А вы говорите модно-немодно! Эти стихи я написал ещё в 81-м году. Это же самая настоящая православная молитва!
– Автор одного пугачёвского шлягера рассказывал мне, что Пугачёва ничего не заплатила ему за стихи. По его словам, Пугачёва вообще никому не платит за песни. Это правда?
– Этот товарищ должен быть благодарен Алле Борисовне за то, что через эту песню его узнали. Признание и известность стоят больших денег. Это больше чем 500 или 1000 долларов, которые он мог получить за песню. Пусть он скажет ей спасибо, что она спела его песню.
– В фильме «Женщина, которая поёт» есть образ поэта. Не ваш ли?
– Нет. Мне вообще не нравится тот образ. Волков – тяжёлый человек, губошлёп какой-то. Какой же это поэт? Поэт должен быть поэтом!
– Как вы, например? Ваш имидж, и правда, соответствует образу поэта.
– Я в салоны красоты не хожу. Надо просто чаще мыться, бриться, хорошо пахнуть, следить за собой, каждый день надевать свежие рубашки и менять носки. Имидж тут ни при чём. Это способ существования. Что хорошего, если от поэта воняет воблой, перегаром или ещё чём-нибудь?
– Есть известные ахматовские строки про «сор, из которого растут стихи». У вас какой этот сор?
– У каждого свой способ творчества. Всё зависит от архитектоники мышления. Одного рецепта для всех быть не может. Как-то я вместе с Андроном Кончаловским летел в Лос-Анджелес и мы весь полёт проговорили о поэзии. Его размышления мне показались близкими. Есть мозговая поэзия, это когда поэты энциклопедичны, умны, стихи их философичны, они могут разделить слово на части. Есть другая поэзия – лёгкая, возвышенная, поэзия импровизации.
К примеру, есть Маяковский, а есть Иосиф Уткин или Северянин. Они все разные, и слава Богу, что это так. У меня, кстати, есть строчки по этому поводу: «Теряет классиков страна. Литдряни в изобилии. Да, раньше были имена. Теперь – одни фамилии».
Но я не ставлю перед собой никаких задач. Что приходит, то и пишу. Правда, сейчас о президентском полке снимается фильм, и мне поставили очень интересную задачу: написать песню о солдатах, которые служат в нём. Написал.
– В своих воспоминаниях о Пугачёвой вы говорите, что она всегда называла вас уменьшительно-ласкательно Илюшей..
– Это правда. Мы никогда не ругались, не ссорились, у нас не было скандалов. Бывало, что мы расходились на полгода, а когда встречались, то общались так, как будто вчера расстались. Алла для меня святое. Она часть моей жизни, самая счастливая часть.
– Раймонд Паулс рассказывал мне, что она напоминала ему русскую барыню…
– А она называла его «латышский куркуль», «хуторянин». Ему она, конечно, так не говорила, а меня спрашивала: «Ну, где там твой хуторянин?» Мы же помогли Раймонду Вольдемаровичу стать знаменитым. Я придумал историю с двумя роялями в песне «Маэстро». Это очень интересная история, кстати.
В 80-м году мы с Аллой были на гастролях в Баку. Принимал нас Муслим Магомаев, он очень хлебосольный и замечательный человек. У него дома получился небольшой сейшн: Алла пела новую песню «Как тревожен этот путь», Муслим подсел к ней за рояль, и они вместе спели её. Помню, у него дома были большие тяжелые портьеры, я увёл Аллу за них: «Слушай, у Муслима сейчас спад. Давай поможем ему». И предложил спеть с ним песню на двух роялях – белом и чёрном. Идея ей понравилась. Но потом получилось так, что я получил запись музыки, на которую написал стихи «Маэстро», и эту идею с роялями мы отдали Раймонду. Так он стал знаменитым.
– Вы написали мюзикл «Распутин». Почему именно эта фигура из российской истории привлекла вас?
– Скорее, это был не мюзикл, а действо, что-то вроде эксперимента. Идея родилась, когда продюсер Евгений Волов познакомил меня с коллективом художественных гимнасток. Захотелось что-то сделать, используя возможности художественной гимнастики. Почему именно Распутин? Ну такой вот сюжет придумался. Распутина изображал я сам. Гимнастки изображали то чертей, то дворцовый бал. Но это был даже не спектакль, а хореографические и поэтические фрески.
– Вы сами были немного актёром и начинали в ленинградском театре имени Комиссаржевской. Какие роли можете вспомнить из того периода?
– Очень много помню. Этот театр очень много мне дал. Недавно ему исполнилось 80 лет, но я, к сожалению, не смог на него поехать. Послал написанную по этому случаю свою поэму. У нас в театре были замечательные актёры – братья Боярские, герой ещё немого кино Костричкин, Любашевский, Иван Дмитриев, Игорь Дмитриев.
А знаете, у меня дома на улице Восстания в Ленинграде был как-то раз Бродский. Его привёл ко мне Сергей Довлатов. Бродский стоял на балкончике и читал какую-то свою потрясающую поэму. Я ничего не понял в ней. Помню лишь, что читал он очень эмоционально, изо рта у него брызги летели.
– Потом не выяснили, что за поэма была?
– Нет. Я очень спокойно отношусь к его поэзии. Я же пушкинист. А он, как говорил Андрон Кончаловский, мозговой поэт. Я признаю его гениальность, но если бы его не выгнали из СССР, он вряд ли получил бы Нобелевскую премию. Есть другие поэты его склада, которых я больше люблю, Виктор Соснора или Кушнер, например. Или взять эмигрантов. На фиг кому они нужны были бы, если бы они не уехали в Америку?
– А что это за история с вашей попыткой эмигрировать?
– Никакой попытки не было. Мало ли что пишут сейчас. Это были гастроли моего театра со спектаклем «Распутин». Мы два года там были. Эти гастроли – самые страшные годы, просто ужасающие. Я доверился одному немцу-продюсеру, он обещал нам золотые горы, а потом бросил нас.
Нужно было кормить труппу, и мне пришлось писать для наших эмигрантов. Так родилась песня «Кабриолет» для Любы Успенской. Это всё не от хорошей жизни. Свои авторские гонорары я отдавал девочкам из труппы, потому им не на что было жить. Но это была хорошая школа.
– Так, наверное, можно было плюнуть и вернуться в Россию?
– Куда? Это же были 1991-1992 годы. Здесь ещё хуже было. Но мысли остаться там совсем не было. Что мне там делать? Там много русских, я выступал с концертами, но всегда было чувство, что возвращаюсь на тридцать лет назад. Некоторые наши артисты говорят, что они выступали перед американской публикой. Ерунда. Все выступали перед эмигрантами. Никто ведь там не остался, потому что никому там не нужен.
– Вашу первую песню «Золушка» исполнила Людмила Сенчина. Вы, наверное, до сих пор дружите с ней?
– Она была не первая. Для правды хочу сказать, что первой её исполнила Таисия Калинченко. Потом она забеременела, песня перешла к Людочке и стала её визитной карточкой. Мы до сих дружим. Любой певец, спевший хотя бы одну твою песню, как родственник.
– Не жалеете, что переехали из Ленинграда в Москву?
– Нет, романовский Питер был кошмаром. Москва – замечательный город.
– Жёлтая пресса писала недавно, что вы сватали в любовники Алле Пугачёвой своего племянника.
– Чушь собачья! Никакой он не племянник мне. Этому Саше я написал две песни, а Аллу попросили его проконсультировать. Всё остальное – это выдумка журналистов. Вон в «Комсомолке» написали: «Если вы хотите увидеть Резника в красных носках, то приходите в «Кристалл». Но я никогда в жизни не носил красных носков. И племянника у меня никакого нет.
– Много небылиц пишут про вас?
– Нет. Я даже удивляюсь этому. И почти нет сплетен. Значит, я не совсем популярный, раз так мало сплетен.
Дата интервью: 2004-09-03
