Накануне своего юбилея популярный артист кино признается, что "стал спокойнее и гармоничнее". О том почему он не стал бы работать с Юрием Любимовым, своем отношении к модным режиссерам и что делал когда ему надоедал театр он рассказал в интервью.
– Евгений Юрьевич, насколько вы сегодня востребованы как актёр?
– Я даже не думаю об этом – у меня всегда есть работа. Вообще категория востребованности очень условная. У меня есть работа и в театре, и в кино. Всё в меру. Особой жажды играть у меня нет. Просто я живу во всех ипостасях.
– Актёрам свойственно жаловаться не только на отсутствие ролей, но и на то, что они не дают полностью творчески самореализоваться.
– Мне это несвойственно. Если говорить о творческой самореализации, то никому не известно до конца, кто на что способен. Во-вторых, кому-то может казаться, что он способен на большее, а в итоге оказывается, что не способен. Другому кажется, что он не способен, а он способен на очень многое. Само актёрство, лицедейство не является для меня самоцелью. Это – инструмент познания мира, вернее, один из инструментов.
– А как же хлеб насущный?
– О деньгах я вообще не думаю. Нет, конечно, иногда думаю, но они как приходят, так и уходят. Спокойнее к ним надо относиться. Если говорить о материальной стороне жизни, то, смотря какие цели ты себе ставишь. Чаще материальные желания бывают очень большими. У меня таких желаний нет.
– Позвольте поинтересоваться, куда вы чаще тратите деньги в свои 60 – книги, путешествия, развлечения, хорошая еда?
– Отдаю их жене.
– Помните, раньше были клубы любителей кино, где зрители общались с режиссёрами и актёрами, рассуждали о новых фильмах…
– Сейчас такие встречи тоже бывают, но редко.
– Не жалеете, что этот вид общения утрачивается?
– Эти встречи были очень интересными. В этих клубах были достаточно подготовленные зрители. Конечно, жаль, что это утрачено.
– Что запомнилось от тех встреч?
– Обычно я знаю заранее, о чём меня спросят.
– Одно и то же спрашивают?
– Нет, не одно и то же, есть вариации, но темы одни и те же.
– Про фильм «Я шагаю по Москве» тоже часто спрашивают?
– Очень. Ещё очень часто задают вопросы про мои отношения с Михалковым, про нашу дружбу. Не скажу, что такими вопросами надоели, но я устал отвечать на одни и те же вопросы.
Правда, был случай, который меня очень удивил. В 60-е годы я с Никитой Михалковым снялся в фильме «Перекличка». Картина была военная, и мы играли танковый экипаж, который попал в тыл к немцам, нанес много урону противнику и потом погиб – танк окружили немцы и расстреляли. В 90-е годы я как-то приехал отдыхать в один подмосковный санаторий, где директором оказался мой одноклассник. Он и предложил мне провести вечер-встречу для отдыхающих, среди которых было много пенсионеров и ветеранов. Сын привёз мне из Москвы пленки с отрывками из фильмов, где я снимался, в том числе и фрагмент этого фильма. После встречи ко мне подошёл ветеран с протезом и говорит: «Хороший фильм «Перекличка» вы сняли про нас». Я что-то стал говорить, мол, да, обобщенно про ваше поколение. А он мне отвечает: «Нет, вы про наш экипаж сняли фильм». Я с каким-то недоверием стал смотреть на этого ветерана. «У вас в фильме есть сцена, где танк заезжает на мост, – говорит он. – Так вот именно там я и спрыгнул, а те ребята поехали дальше, и с ними случилось то, что показано в фильме». И тут я начинаю вспоминать, что сценарист этой картины Даниил Храбровицкий написал сценарий, отталкиваясь от маленькой газетной истории. Тот ветеран оказался именно из того времени.
– Вам повезло – вы общались с такими мастерами как Любовь Орлова, Фаина Раневская, Ростислав Плятт. Вам есть с чем сравнивать. Скажите, чего не хватает нынешнему поколению актёров?
– Я понимаю, что они живут в другом времени, но вообще-то мне больно смотреть. Вот недавно показывали сериал о Валентине Серовой, где артист нашего театра Домогаров играет Симонова, Татьяна Васильева – Раневскую, кто-то играет Серафиму Бирман. Для меня, как для человека, работавшего с этими актрисами, знавшего их лично, вообще дико было смотреть этот сериал.
– А «Есенин» – не дико?
– Это вообще опасное мероприятие – снимать такие фильмы, хотя бы потому, что у каждого свой Есенин. Взять на себя ответственность и сказать, что Есенин был вот таким, очень сложно. Дело даже не в самом Есенине, в фильме упоминается и его друг Мариенгоф. Я его видел, он приходил к нам в училище. Могу вам сказать, что ничего общего – ни внешне, ни внутренне – он не имел с тем, что играет Дима Щербина. Тогда люди были другие и так, как в фильме, не дрались. В фильме есть сцена, где упавшего на землю продолжают бить, но – лежачего не бьют! Я был пацаном после войны и хорошо знаю, что это было законом даже для урок, не говоря о литераторах.
К тому же, один человек, чей отец был свидетелем драки Есенина и Пастернака, рассказывал мне, что это было интеллигентское таскание друг друга за пиджаки.
Вот вы спросили: чего не хватает нынешним актёрам? Культуры не хватает. Внутренней культуры. Те, кого вы назвали – Орлова, Плятт, Раневская – знали, что занимались святым делом. Они могли кого-то не любить, но они отделяли дарование человека, его художественные качества от него самого. И талант человека они ставили выше человеческих качеств.
– Не ошибусь, если скажу, что артистам того времени была присуща ещё и скромность.
– Когда мы с Никитой снялись в фильме «Я шагаю по Москве», то, выражаясь современным языком, мы стали суперзвёздами. Но слово «звезда» для нас тогда казалось неприличным. Мы хотели быть мастерами, актёрами с большой буквы. Звезда – это констатация славы. Но звёздность ничего не говорит о качестве дарования. Талант – это дар Божий, а звёздность – немного другое. Прославленным может быть и совершенно бездарный человек, а талантливый никому не известен.
– Но вы, наверное, упивались свалившейся славой?
– Было какое-то время в самом начале, когда упивался. Не буду ханжой и честно скажу, что славы хотелось. Но потом пришло отрезвление и понимание, что всё это – суета сует. Сейчас слава как данность, как крест, который несёшь в своей жизни.
– Вас трудно не узнать, встретив на улице.
– Подходят, просят автограф, фотографируются. Иногда просто «спасибо» говорят, иногда советуются.
– Как вы относитесь к тому, что сейчас на афишах фильмов пишут не только имена режиссёра и актёров, но и сумму бюджета фильма?
– Раньше этого не было и никого не волновало, какой бюджет был у фильмов, хотя они были большими. Вот какой бюджет был у «Войны и мира» Бондарчука?
– Сейчас пишут, наверное, для того, чтобы впечатлить.
– Лично меня это не впечатляет. Бюджет – это проблема производства. Могу лишь порадоваться за коллег, может, они хоть хорошо заработают.
– С годами приходят новые ощущения жизни. Насколько вы изменились за последние десять лет?
– Сейчас я стал спокойнее, метаний меньше стало, стал гармоничнее, страсти утихают, суетности меньше. Но если честно, то я пока не понимаю, что такое 60.
– А снег раньше белее был?
– Нет, вот таких ощущений у меня нет. Понятно, что в моём отношении к молодёжи бывает некое брюзжание, это тоже свойственно моему возрасту. Но как человек творческий я хочу попытаться понять и посмотреть на мир их глазами.
– Вы работали не только с хорошими актёрами, но и режиссёрами. Чего больше было во взаимоотношениях с ними – понимания или подчинения?
– Подчинения никогда не было, от меня никто его не требовал. Существовало взаимопонимание.
– Но ведь есть же режиссёры-диктаторы.
– Я с такими не работал. К примеру, Юрий Любимов, диктатор, но у него и театр особый. Я не стал бы работать в таком театре при всём моём громадном уважении к Юрию Петровичу.
– А была у вас влюблённость в режиссёра, например, от того, что он помог вам открыть в себе новые качества?
– Не было. Но было уважение, как к Эфросу, например. Он излучал счастье, он сам был предчувствием счастья. Его репетиции были очень зрелищными, у него часто возникали самые неожиданные ходы, его разбор ролей был интересен и давал надежду.
А диктат должен быть добровольным, как говорил Товстоногов. По его мнению, актёр должен подчиняться режиссёру добровольно, но и это уже не диктат, а что-то другое.
– Сейчас есть такое понятие – модный режиссёр, модный спектакль. Вы ходите на такие?
– Есть такой модный режиссёр Нина Чусова. Как секретарь Союза театральных деятелей я смотрел её спектакль «Мамапапасынсобака» в «Современнике». Я был в восторге от него. Потом она поставила «Ревизора» в театре имени Моссовета. Я был в шоке, потому что то, что она сделала, не имеет никакого отношения к искусству. Это просто невежество какое-то! Понятно, что на яблоне могут быть разные яблоки, но яблоки, а не груши!
Я вообще не понимаю людей, который курочат классику. Во-первых, они проявляют дикое невежество. Во-вторых, они почему-то хотят сказать о сегодняшнем времени ассоциациями через классику. Но почему именно через классику это надо делать? Если тебе так хочется этого, то возьми современного автора или сам напиши. Нет же, всё хотят испохабить Гоголя и Чехова!
– Обратили внимание ещё на один из «парадоксов» нашего времени – на экране одни и те же лица?
– Да, такое ощущение, что сложился определённый круг артистов, которые немотивированно снимаются во всех фильмах. Порой не понимаешь: а почему в этом фильме играет вот этот артист, а не другой? По-моему, всё это от опять-таки модного понятия «медийные лица», а поскольку они «медийные», то они должны мелькать.
– Рынок ведь…
– Он не должен превращаться в базар. Конечно, я понимаю, что выигрышно иметь в картине известного артиста, но нужна мера. Истинные звёзды, например, Любовь Орлова, прекрасно понимали, что зрителя можно перекормить собой, и это вызовет отторжение.
– Вы сейчас преподаёте?
– Да. Вот только недавно курс набрал. Очень много девочек, мало мальчиков. Какие-то прогнозы делать рано, но видно, что способных очень много. Очень обидно и заметно, что «распалась связь времен» и культура в упадке, а процветает масс-культура. Поступал один мальчик из Казахстана, приходит и говорит: «Вот моё портфолио». Он даже не понимает, что это театральное училище, а не модельное агентство. Его спрашивают: какие книги читаете? Он совершенно на голубом глазу говорит: «Я очень люблю русскую культуру. Но я ничего не читаю. Зато я телевидение смотрю, почти все программы!» О чём тут говорить?
– Почти о каждом уходящем сегодня актёре говорят: «Это был штучный актёр». Как вы считаете, насколько это бывает справедливо?
– Каждый человек, не только актёр, в каком-то смысле штучное создание. Мне очень нравится одна фраза из буддизма: «Только тогда, когда ты понимаешь, что ты никто, ты начинаешь становиться личностью». Сейчас в шоу-бизнесе все вдруг стали личностями, все называют друг друга «звёздами», «супергениальными». Это унизительно, в первую очередь для тех, кого так называют. Этим же выставляют людей на посмешище. Настоящий артист знает себе цену, и для него унизительна как переоценка его роли в искусстве, так и недооценка этой роли. Он вряд ли может занимать чужое место и быть шутом гороховым.
Как-то в начале 90-х, когда все вдруг обнищали, я согласился ради денег – каюсь, но это так! – провести какой-то концерт. Поскольку я знал почти всех, кто работал в нём, то старался теплее сказать о каждом. Ко мне подошёл директор одного рок-певца и спросил, как я представлю его? Я спросил: как вы сами хотели бы? Он говорит: «Скажите так: «Сейчас перед вами выступит легенда русского рока такой-то». В итоге у меня язык не повернулся так сказать, и я сказал что-то уважительное, но не так, как мне предлагал директор.
Сейчас все стали «легендами». Вообще-то шоу-бизнес – это бизнес, никакого отношения к искусству он не имеет, или если и имеет, то самое отдалённое. Ведущие ток-шоу стали путать свою функцию с функциями массовиков-затейников. Они почему-то постоянно выпрашивают у зрителей аплодисменты: «Где ваши ручки?.. Встречаем-встречаем нашего гостя! Поаплодируем ему!» И зрители аплодируют человеку, который ещё ничего не сделал и ничего не сказал. Кстати, там есть специальные такие люди, которые машут рукой зрителям, как бы подавая знак: «Тут надо аплодировать».
– Вы более тридцати лет служите в одном театре. Неужели так всё прекрасно, и ничто не надоело?
– А я уходил и вновь возвращался. Уходил на почве производственного конфликта. Вернулся, потому что Павел Осипович Хомский предложил мне сыграть в «Братьях Карамазовых» и у меня был выбор – или Алёша, или Смердяков. Я выбрал Алёшу.
Кстати, ещё Завадский писал в одном из пунктов своего завещания, что меня надо вернуть в театр.
– У вас всё как-то удачно получается – и роли в кино, и роли в театре. А что вам ближе – кино или театр?
– Когда мне надоедал театр, я с удовольствием уходил в кино. Когда мне надоедало кино, то я с таким же удовольствием возвращался в театр.
– Вы уже как-то говорили, что очень чётко различаете свои роли и себя как человека, не смешиваете образы своих героев со своей личностью. Но, может быть, всё-таки какая-то роль повлияла на вас?
– Познать самого себя невозможно, и кто я такой, не знаю, но моя способность заниматься художественным творчеством, а именно – играть в кино или на сцене, писать книги, ставить спектакли – даёт мне возможность увидеть себя в разных ипостасях. Может быть, именно это помогает мне понять себя больше. Я не есть то, что я на экране или на сцене, я не есть то, что я есть в своих книгах, я есть и то, и другое, и пятое, и десятое. Во всём этом есть проявление индивидуальности человека, а осмыслить всё это и понять до конца очень-очень сложно.
– У вас получается?
– Можно только пытаться. До конца всё равно не поймёшь.
Дата интервью: 2005-11-29
