Генеральный директор телекомпании «Татарстан-Новый век» удивляет смелостью суждений и откровенностью оценок, эти качества – большая редкость для современных журналистов в провинции. О том, что он думает о современных журналистах,, почему ушло время ярких ведущих на телевидении и для чего он пошел на процесс Ирека Муртазина Аминов рассказал в интервью.
– Ильшат Юнусович, мои поздравления по случаю избрания в телеакадемики.
– Спасибо.
– Хоть что-то в жизни хорошее бывает. Но вас не смутило, что телеакадемия из академии для избранных стала превращаться во что-то непонятное – в ней уже 540 членов, и рядом с вами такие «выдающиеся мастера» телевидения, как Цекало и Тина Канделаки?
– А вы считаете, что они плохие телевизионные профессионалы?
– Мне кажется, что это яркие представители пошлости на экране.
– Пошлость сейчас доминирует на экране. Просто время такое. На ТНВ пошлости нет, у нас другой формат. На многих каналах – торжество пошлости, скетч-кома и низкопробных сериалов. Есть рейтинг и он душит все. Как говорил Константин Эрнст: «Я терпеть не могу слово «рейтинг», но никуда не могу деться от него». Еще есть понятие Гэллап, и оно диктует телевидению свои правила.
Если народ хочет развлекаться, ему дают развлечения, народ хочет жвачку – ему дают жвачку. Получается замкнутый круг. Не осталось ни одной аналитической программы, которую можно было бы с удовольствием смотреть. Познера с его «Временами» ушли, Соловьева ушли, даже Брилева подчесали. Это беда, но что делать?
Причины этого мне понятны. Если не можем дать что-то для размышления, надо развлекать. Но все приедается, поэтому уровень развлечений все ниже и ниже, и мы дошли до жутких больниц, интернатов и так далее. Я терпеть не могу все эти «наши раши», но что делать, если рейтинги показывают, что это самая популярная программа? Три года бедный сталевар пристает к бедному начальнику цеха, пропагандирую на всю страну голубую любовь, вбивая в головы детей, что это нормально.
– Допустим, в телеакадемики изберут Мартиросяна или Гарика Харламова, вы останетесь в академии?
– Для того, чтобы стать телеакадемиком, нужны рекомендации других академиков. Меня рекомендовали достойные люди.
– Есть примеры, когда популярные ведущие отказывались от почетного звания.
– Наверное, они есть. Мне, например, просто сообщили, что сайте есть сообщение об избрании меня телеакадемиком. Меня спросили: в какую группу хотел бы я войти, чтобы в дальнейшем участвовать в подготовке «Тэффи»? Я сказал, что единственное, в чем разбираюсь более или менее, это новости, и поэтому хотел бы войти в группу, которая будет заниматься отбором новостных программ по стране.
Если говорить про академию вообще, то у нас академий сейчас очень много. Я еще член евразийской телеакадемии. Мне чуть ли не ежедневно приходят письма с пожеланием стать академиком еще какой-нибудь академии. Например, пишут: «По мнению экспертов Москвы и ближнего зарубежья, вы признаны лучшим телеведущим столетия. Вам приготовлен приз. Церемония вручения состоится в «Рэдиссон Славянская». Вам необходимо заплатить двадцать тысяч долларов, и вы получите мантию, шапочку и большую золотую медаль».
Телеакадемия в отличие от таких «академий» – рабочая. Конечно, это уже не академия времен Познера, но все равно, в ней есть достойные люди, и быть ее членом почетно.
– Вы сказали, что ушли Познера, Соловьева… А на ТНВ возможно такое?
– (смеется). У нас некому уходить. У нас все нормально и, обычно, именно к нам приходят. У нас телекомпания на 49 процентов государственная. У нас госзаказ четко сформирован, и мы его жестко выполняем.
Я считаю, что государственное телевидение должно быть, но должно быть и альтернативное телевидение, не могу произносить этого слова, поэтому берем в кавычки – «независимое». Можно сказать и по другому: телевидение, принадлежащее другим группам. Я совершенно убежден, что должен быть плюрализм.
– На государственном телевидении плюрализм невозможен?
– В определенных пределах возможен, в этом ничего плохого не вижу.
– Недавно общался с вашим коллегой Владиславом Флярковским, он признался, что скучает по девяностым.
– Мы все тоскуем по тем годам, и те, кто работает сегодня на государство, и те, кто делает вид, что работает на частном канале.
– Получается, независимость, бунтарство остались где-то глубоко внутри?
– Человек сам всегда стремится к свободе. У него внутри заложено чувство свободы. Я очень хорошо помню, как мы начинали делать новости на «Эфире» в девяностые. Мы никого практически не боялись, никто не мог нам ничего сказать. Нас все боялись. Это было великое время. Если чиновники видели меня, то переходили на другую сторону улицы.
– Сегодня тоже переходят?
– Нет (смеется). Это было бы глупо, теперь я с ними иду по одной стороне улицы.
Я думаю, что и Флярковский, и Брилев, и Познер, и Соловьев, и Любимов с удовольствием вспоминают эти времена. Даже несмотря на обвинения, что было много чернухи. Конечно, она была, мы переболели «отрезанными головами».
Тогда свободы было больше, это однозначно. То, что сегодня творится на федеральных каналах, к сожалению, сказывается на регионах. Чего уж греха таить, телевидение превратилось в великого пропагандиста, агитатора и организатора.
– Вот так, по-ленинской формулировке?
– Да. Другой функции оно сегодня не несет. Информировать и развивать оно практически перестало.
– Если вспомнить советское телевидение, то…
– Не хочу его вспоминать, потому что работал на нем. тогда все было проще.
– Я немного о другом. Советское телевидение соответствовало ленинской формулировке, и его сотрудники были очень высококлассные пропагандисты. Почему сейчас новости вызывают рвотную реакцию?
– Тогда пропагандистская схема была очень жесткой. Посмотрите программу «Время»» на канале «Ностальгии».
– Смотрю.
– И я смотрю тоже. Это же невозможно. Смотрю и смеюсь: «Господи, ведь все это мы делали». Если новости на «Ностальгии» смотрю для смеха, то программы для удовольствия. Какие душевные вещи делались тогда. Не было, как вы говорите, торжества пошлости и низкопробности.
На самом деле было еще хуже, и я это прекрасно помню. Я начинал работать в «Новостях», сидел этажом ниже своего нынешнего кабинета, а в переходе между зданиями на телестудии, сидел Главлит. Перед каждым выпуском нужно было идти к нему, и он ставил свои печати – дын, дын, дын. То нельзя, тут убрать, это отставить. Печать Главлита была как знак «мин нет». критические материалы проходили по согласованию.
– Но теперь-то Главлит появился в каждом.
– Теперь Главлит в каждом. Сейчас сложнее. К сожалению, надо признать, что у нас все каналы дуют в одну дуду. Это же заметно. Они похожи друг на друга.
– Кроме «Ностальгии» и «Культуры».
– И еще «Охота и рыболовство». Теперь этот канал – мой самый любимый.
Во что превратился СТС? Кошмар. ТНТ – вообще ужасно. У меня сердце кровью обливается, когда вижу их, и понимаю что их смотрят дети. У них формируется совершенно извращенные представления о мире, для них жизнь – сплошная погоня за удовольствиями, перемежающаяся иногда с шопингом. Это нормально?
– Интересно другое: все теленачальники вполне приличные, интеллигентные люди.
– Где-то читал признание Эрнста: «Как же я ненавижу то, что я делаю». Но он зажат условиями, хотя мог бы делать умные программы, но они сейчас никому не нужны.
– Может, кажется, что никому не нужны?
– Нет, не нужны, сто процентов. Они опасны для любого руководителя, особенно с учетом того, как организовано сегодня информационное телевизионное пространство.
Я понимаю Эрнста, он не хочет рисковать, и поэтому будет делать « «Прожектор Пэрис Хилтон». Термин «управляемая демократия» – не шутки, это совершенно реальная, основанная на конкретных действиях программа. Я считаю, что она на телевидение реализована в полной мере. Если бы телеканалы показывали правду о Чечне или Дагестане, то не знаю что у нас началось бы. Только благодаря телевидению у нас нет революции. Я в этом искренне уверен.
Вы посмотрите новости на любом канале, сами все поймете. Есть ориентация на то, чтобы люди не думали, информация идет очень отфильтрованная. Она создает искаженную картину мира, и человек живет как в аквариуме. После этого зеленого телеаквариума все вокруг кажется зеленым.
– И при этом премии за премиями – «Тэффи», «Хрустальные перья»…
– Это же ничего не отменяет. Когда я преподавал на факультете журналистики, то честно говорил своим студентам: «У вас всегда есть возможность сказать что вы думаете. Всегда! Но – один раз» (смеется).
Когда я учился в Москве, был у нас прекрасный преподаватель – Виктория Васильевна Ученова, интересный ученый, она еще написала замечательную книгу «Публицистика и политика». У нее было четкое правило: «Журналистика – это продолжение политики, но другими средствами. Как война». Если политика – искусство возможного, то и журналистика есть искусство возможного. Никакого противоречия по этому поводу у меня в душе нет. Я и своим сотрудникам всегда говорю: «Вы должны заниматься искусством возможного».
– Опять, как при старом режиме – между строк?
– Да, но чтобы было талантливо. Жалко, что задушили все независимые телеканалы. Жалко. Но что делать, такой период. Будем надеяться, что за ним будет другой. Как это у поэта? «На целую жизнь опоздала свобода. И опять на мою».
Мы, конечно, везучие в отличие от тех, кто приходят сейчас на телевидение . Я, например, в девяностые дышал, дышал, дышал… Надышался. Есть хоть что вспомнить. Как весело мы работали. Не на каждое поколение попадает оттепель.
– Нам повезло.
– Повезло. Мы счастливые люди, так что нам переживать не надо.
– Вас не коробит, что сегодня газеты, телевидение, вообще журналистов называют уничижительным бюрократическим «СМИ»? Мы же помним, что в журналистике ценились имена, и они были – та же «Вечерняя Казань» и ее редактор Андрей Гаврилов, тот же «Эфир», где чуть ли не каждый корреспондент был известен. А какое РТР было в начале, сколько там было личностей!
– Унификация, конечно, есть, от этого никуда не деться. Если зубья у расчески очень плотные, то и волосы унифицируются. Но еще раз хочу сказать – такое время. Время ярких творческих личностей на экране, исключая комедийные скетч-шоу и всякие сериальчики, ушло.
Сейчас популярно слово «модератор», то есть человек, который ведет какую-либо программу. Его мысли никому не нужны. Ведущие, такие, как Светлана Сорокина (ведущая «Вестей» в 1990-х гг.. – А.М), которая могла сказать: «А я думаю по этому поводу…», никому не нужны. Модератор должен четко прочитать и донести до зрителя ту информацию, которая записана на телесуфлере или на листе перед ним, подготовленную редакторами и согласованную со многим количеством людей.
– Типа Главлита?
– Да-да. Они читают текст с видимыми и невидимыми печатями. Но если хотите знать, то у меня вообще никакой цензуры нет. Серьезно говорю – нет! Даже представить не могу, чтобы мне кто-то позвонил из аппарата президента или кабмина. Такого сейчас нет. Сейчас механизм настроен тоньше – я сам все знаю. Внутренний цензор страшнее пистолета. В советское время, когда был внешний цензор с печатями, было интереснее – пытались его обойти, что-то придумать, чтобы было весело.
– Себя не обойдешь.
– Да, да, да! (смеется)
– Но неужели у тебя нет удовлетворения, что вот, дескать, я Ильшат Аминов, сделал такую классную программу?
– Есть. Как же без этого? Но сказать, что моя программа «Семь дней» вся такая-растакая не могу. Моя программа призвана проводить определенную государственную политику, чего скрывать? Она не только ее проводит, но и способствует ей. Я работаю на государственном канале, и прекрасно это понимаю, что это должно быть именно так. Если бы работал на частном канале, то это другой вопрос. У нас канал государственно-частный… Вот вы были в Нью-Йорке?
– Нет.
– Жалко. Когда мы были молодыми, нам дурили голову, что на Западе есть свобода слова. Черта с два! У них все сложнее, чем у нас, намного сложнее. Есть телекомпании, принадлежащие разным партиям или финансово-промышленным группам. За счет того, что они отражают разные интересы, получается объективная картина. Вот в чем разница нашего и западного телевидения.
А в остальном – то же самое. Стоило Донахью (популярный американский телеведущий. – А.М.) что-то вякнуть против войны в Ираке, и его тут же – бдэнькс! И нет его. Или вот история с журналисткой, которая выступила против Израиля, позволила себе сказать свое мнение. Ее – чиньк! И ее в три секунды не стало.
Правда, она может найти работу в соседней компании. В этом вся прелесть и разница. У нас тоже можно найти работу…
– И где же работает популярный аналитик Евгений Кисилев?
– Ой, да. То, что касается НТВ – грустная история. Но вот Татьяна Миткова прекрасно работает директором информационного вещания на НТВ. Прекрасно себя чувствует.
– И делает «Русские сенсации»?
– Компромисс. Еще можно программу «Максимум» назвать. Там где трехпалые дети гоняются на пятипалыми кошками.
– Вы думаете, Миткова и ее коллеги о таком телевидении мечтали?
– Не мечтали, но они вынуждены делать это. Это компромисс. Разве можно человека за это судить? Это нормально.
– Вы стали депутатом госсовета, но как журналист, наверняка, помните, каким был местный парламент в девяностые годы – яркий, интересный, живой. В сегодняшнем госсовете спать не хочется?
– Во-первых, поменялась избирательная система, теперь выборы проходят по партийным спискам. Сейчас и муниципальные выборы будут по ним проходить. Это попытка смоделировать на уровне России систему классического английского парламента – «тори -либералы».
Если хотите честный ответ, то мне в госсовете на хватает Осколка, Штанина …
– И, наверное, Колесника ?
– И его. Не хватает. Не только потому что было весело, а к прежнему госсовету как раз подходят категории «весело», «живо», «интересно». Когда есть люди со своей точкой зрения, настоящие буквоеды, то они не позволяют допускать ошибок. Вот в чем их прелесть. Сколько полезных мыслей говорил Штанин.
– И правильных.
– И правильных. Он делал так, что помогал уйти от ошибок в законах. Единодушие вредит делу. Даже когда в творческом коллективе есть единодушие, то неизбежность ошибок возрастает в десять раз. В порыве единодушия можно не увидеть очевидных вещей. Это моя позиция.
– А как же грызловская мысль: «Парламент – не место для дискуссий»?
– Даже комментировать не хочу.
– Но вы же член «Единой России».
– Да.
– И что, не допускаете внутрипартийную дискуссию?
– (смеется). Есть прекрасная фраза Черномырдина: «Что бы мы ни делали, все равно получается КПСС». У нас, на местном уровне, в партии еще какие бывают дискуссии, ты не представляешь! Что касается федерального центра, то там все понятно.
– В Москве каждое 31 число на Триумфальной площади проходит «Марш несогласных». Его участники говорят, что в стране нет свободы слова. Также известно, что из Москвы видно не всю Россию…
– По-моему, вообще не видно.
– Но тем не менее, люди выходят и требуют соблюдения 31 статьи конституции. Как вы считаете, правы они или правы те, кто их не пускает на Триумфальную площадь?
– Я считаю, что несогласные должны быть. Недавно в Казани выступал лауреат Нобелевской премии, профессор Роберт Ауманн, он участвовал в исламском бизнес-форуме. Он замечательно разложил по полочкам про кризис. Мне понравилось, что он сказал о демократии.
По его мнению, с точки зрения экономики, демократия – ужасный строй, потому что все время надо согласовывать интересы, искать компромиссы. То ли дело тоталитарный строй. Сказали «Индустриализация», все отвечают: «Есть индустриализация!», сказали «Коллективизация!», все отвечают: «Есть коллективизация!», сказали: «Скачок!», все отвечают: «Есть скачок!». Все здорово, все – в едином порыве. Но, как сказал профессор, абсолютная власть развращает, да и любая власть развращает. Если у власти нет противовесов, тогда и в обществе, и в экономике начинается застой. Я считаю, что он прав.
Любая власть развращает любого человека – меня, тебя, кого угодно. Демократия в том и заключается, что она дает возможность противовесов власти. Власть развращает даже в Европе. Посмотрите на Берлускони. Это же характерный пример. Он закончит тем, что его будут судить, когда он потеряет власть. Пока он у власти, то он неподсуден, поэтому и держится за власть.
Вспомните историю с любовницей председателя Всемирного банка, выяснилось, что он платил ей бешенную зарплату. Не везде все одинаково. Важно, насколько грамотна выстроена система противовесов.
Абсолютная власть вообще беда. Страшно, когда все зависит только от того, что творится в голове одного человека.
– Признаюсь, не часто смотрю ТНВ. Скажите, на вашем канале или в вашей программе есть критика местных начальников?
– Почему нет? У нас много критических материалов, по крайней мере, за «Семь дней» точно могу сказать. В моей программе много критических материалов бывает. Были даже материалы, после которых правительство принимало определенные решения. Этим я чрезвычайно доволен. Опять же, исходя из моей теории возможного, я занимаюсь как раз искусством возможного.
– Каково было человеку, надышавшемуся свободой в перестроечные и девяностые годы, снимать фильмы про бывшего президента Татарии и его жену?
– С удовольствием снимал. У меня до сих пор, видишь (показывает на портрет на стене) висит портрет Шаймиева (президент Татарии 1990-2010гг.-А.М.)
– А где новый?
– Новый тоже есть. На фотографии.
– Фильмы были заказом или личной инициативой?
– Я сам предложил: давайте сделаю. Тебе, наверное, это сложно будет понять, это связано еще с менталитетом. Шаймиев – тот человек, который…
– С ним все понятно, но вот жена его причем?
– Мне очень нравится его жена. Великая женщина.
– И, правда, менталитет…
– А что тут плохого? Почему не снять фильм про женщину, которая смогла так долго жить рядом с руководителем большой республики? С титаном, можно сказать, и смогла остаться в тени.
Я от души снимал фильм про нее, настолько чудная эта женщина. К сожалению, в фильме про Сакину-ханум не смог передать и десятой доли, чего хотел передать, не получилось у меня.
– Времени было мало?
– И у меня времени было мало, и у нее. Не получилось, жалко. Хотел сделать интереснее, она чудный человек, очень много помогает людям. Тебе трудно понять, ты не общался с ней, а я долго общался. Но одно дело просто так общаться, другое – на камеру снимать.
Про президента снимал фильм тоже с удовольствием, я этого человека очень уважаю и люблю, прямо скажу. Сакина-ханум мне понравилась своим характером, душой. Не понимаю, в чем тут может быть противоречие. Я ведь не революционер, а эволюционер.
– Тогда спрошу про других революционеров…
– Про Муртазина что ли?
– О нем. Я прекрасно понимаю, что человек может быть лично не очень симпатичен, даже глубоко несимпатичен, но зачем вы пошли в суд и давали против него показания? Какой никакой, но он все-таки коллега.
– Подожди, ты читал его роман «Последний телемагнат»?
– Да.
– Ты считаешь, что это не грязная книга? Я все понимаю, можно написать эзоповым языком, показать свой взгляд на развитие телевидения, кто что делал… Но написать такой прототип Григорьева (владельца телекомпании «Эфир».- А.М.)… В этом заключается подлость Муртазина. Это его попытки отомстить мне и Григорьеву за то, что в свое время мы не приняли его на работу. Вот он написал в своей книжке, что чей-то дедушка изнасиловал монашку и отобрал у нее кольцо. Понимаешь, для меня это грань. Это грязно, когда человек начинает задевать близких, да еще так грязно.
Одно дело, когда человек пишет про себя, своих коллег, даже про меня, не бог весть что. Но когда затрагивается мать, да еще ее называют проституткой… Господи, это-то зачем? Этой книгой он убил меня окончательно. То есть я обиделся не за себя, в книжке Муртазина я всего лишь мелкий, слабовольный директоришка. Это его мнение, и я могу с ним согласиться или не согласиться. Но когда он пытается оскорбить, обидеть, это уже другой разговор.
– Так написали бы тоже книжку про него. Но вы же в суд пошли!
– Тю! Книжку про него писать! Я много про него знаю такого, что он не хотел бы чтобы это знали другие, но писать не буду. Потому что, это вещи личного порядка. Мало ли у кого какие тараканы в голове сидят?
– Но, мне кажется, книжка была бы честнее, по-мужски, если хотите. Удар на удар.
– По-мужски – это надо выйти и дать в рожу. Мы с ним однажды чуть не подрались прямо тут, в телекомпании, нас разняли. Дать по роже, согласись, было бы по-мужски: «Подонок ты, какие вещи пишешь про своих бывших коллег».
В суд я пошел, чтобы сказать, что он написал неправду, но, честно говоря, не думал, что его посадят, это вышло за рамки моего понимания. В суде я апеллировал к его книге «Последний президент». Он почему-то считает, что все виноваты в его судьбе, – и я, и Григорьев, и другие люди, – а он такой
гениальный и непонятый. В суд я шел не по принуждению. Могу сказать честно: сделал это искренне и откровенно, и считаю, что в этом смысле прав.
На суде он мне говорил: «Не знал, что ты среагируешь на мою книгу. Это же не про тебя». Ладно, ответил ему, теперь-то в игрушки играть, про меня-не про меня..
Действительно, надо было мне написать книгу, согласен с тобой. Что-то типа «Блеск и нищета Иркена Мразина». Вот, даже название появилось только что… Потому что он – типичная куртизанка, духовная.
– Как? Он же пресс-секретарем Шаймиева все-таки несколько лет работал.
– Я знаю, почему он стал писать книги. От обиды и желания отомстить. У него обида – в каждое строке. Вся его публицистика – это желание побольнее ужалить определенный круг людей, которые с ним были связаны, а не желание объективно разобраться в ситуации.
Вот вы считаете, что его книга «Последний президент» объективная? Это же полный маразм!
– Напрасно вы так, в ней есть много интересных наблюдений.
– Есть, с точки зрения жизненных наблюдений, но все обвинения притянуты за уши. Я же знаю ситуацию, варился в ней, и знаю как строилась политика. Критический анализ был бы интересен. С учетом всех ошибок, а они, конечно, были.
– Как, уже были?
– У кого?
– Ну, у Шаймиева.
– Конечно. Ошибки у всех бывают.
– Уже признали?
– Это неважно. Мы же сами все знаем. Были какие-то ошибки. Но эта книга, как и «Последний телемагнат» – пасквиль. Не люблю пасквили и людей, которые их пишут.
– В начале восьмидесятых, когда вы учились в университете, случилась шумная история с якобы антисоветской «самиздатовской» газетой «Искренность». Как вы думаете, почему нынешняя молодежь не способна на такие поступки?
– Как не способна? Во-первых, способна, во-вторых, сегодня это не так страшно, как тогда. Там система была пожестче. Посмотри, что сегодня творится в интернете? Почитайте все эти блоги, твиттеры, там много есть чего интересного.
А в «Искренность» я писал только стишки. Эпиграммы.
– Какие последствия были у вас?
– Строгий выговор по комсомольской линии с занесением в учетную карточку. Меня спасло только то, что я писал эпиграммы на однокурсников, а не стихи про политику.
– А что остальные?
– Ильшат Ракипов, Миша Шишко и Шамиль Кашафутдинов были выгнаны из комсомола, исключены из университета и отправлены в армию. Через два года они восстановились и доучились.
Ильшат Ракипов сегодня работает пресс-секретарем в Счетной палате, Кашафутдинов в институте госуправления, а Миша Шишко живет в Германии, очень популярный художник.
Дело в том, что «Искренность» была просто попыткой посмеяться над советскими штампами, всего лишь. Не было в ней никакого политики, которую ей приклеили, как и связи с Горьким, Сахаровым (в 1980-е годы академик А.Сахаров находился в ссылке в Горьком. – А.М).. Ну, они это умеют, приклеить политику. Это был чистый стеб.
Если сегодня в газете напечатать карикатуру на памятник Ленину на сковородке: Ленин как двуликий Янус – одна сторона улыбается, а другая нет, что будет? Ничего. Даже никто не заметит. Даже если президента Путина… ой, премьера Путина опубликовать в таком виде, то ничего страшного.
Тогда органы очень уцепились за этот рисунок. Еще в «Искренности» был «Обзор белоэмигрантской прессы», настоящий стеб над советской журналистикой с ее битвами за урожаи. Ребята придумали новую карту Казани. Вместо Ленинского садика был «Ленинский задик», вместо улицы Баумана – улица Бабмана, и немножко поиздевались на улицей Патриса Лумумбы, трудно же произносится. А их обвинили в оскорблении революционеров, другие ценности были. Ленин, партия, комсомол – это было святое. Сейчас молодежь другими вещами увлекается. Для них главное – деньги, деньги, деньги. Приоритеты изменились окончательно и бесповоротно.
– Бесповоротно?
– По-моему, да. Деньги стали мерилом всего. Нет других эквивалентов.
– Надеюсь, не все думают, что деньги всё решают в жизни?
– К сожалению, решают. Им кажется, что деньги решают все.
– Наивные.
– Наивные, да. Особенно, когда думают, что деньги дают свободу (смеется). Деньги свободы не дают, они делают ее еще больше призрачной.
– Чем больше у человека денег, тем…
– …у него меньше свободы. Тем больше у него охранников, прислужников, челяди, и он живет за высоким забором или на шикарной яхте с противоракетной установкой.
– Вы правда, поклонник ДДТ?
– Да.
– Нравится, что делает Шевчук?
– Мне понравилось его выступление на встрече с Путиным в кремле. Молодец.
Мы опять возвращаемся к тому, что нужны разные мнения, и они должны звучать. Должен быть общественный контроль над действиями власти, иначе она сама себя не может развивать.
– Понимают ли это ваши коллеги по власти?
– К сожалению, не все. Некоторые понимают, и поэтому позволяют мне делать кое-какие вещи. Мы еще в университете изучали, что система действует только тогда, когда все ее звенья хорошо прилажены друг к другу, и когда есть обратная связь. Если у системы нет обратной связи, она ломается.
– А какой механизм плохо работает в вашей телекомпании?
– В смысле?
– Рейтинг у ТНВ не очень большой.
– Если мы говорим про Гэллап, то рейтинг у нас небольшой. Но Гэллап – это такая странная структура, которая часто выдает частное за целое. Чистого инструмента для выстраивания программной политики, кроме как собирать мнения и суждения, у нас нет. Поэтому работаем исходя из своего наработанного опыта и принципов, которые нарабатывали всей жизнью. Только исходя из этого. И потом Гэллап – это всего лишь 70 пипл-метров и только в Казани. А наша аудитория более 12 млн. в нашем мире.
– Если гипотетически представить, что ТНВ перестало существовать, будете ли вы трудоустроены?
– Кто ж его знает? Я не знаю (улыбается).
– А для чего вам боксерские перчатки в кабинете?
– Это мне на день рождения подарили.
– А я-то думал…
– Они меня мобилизуют. Надо быть готовым ко всему. Расслабляться нельзя – вот что они сигнализируют.
– Пользоваться приходилось?
– Мало ли, вдруг пригодятся… Чем дальше, тем сложнее. Я считаю, что несвободные СМИ – это, конечно, самое плохое что может быть. Если процесс пойдет дальше, – пока он, считаю, на начальной стадии, – то неизвестно что будет. Но все равно, нет-нет, иногда что-то прорывается, хотя бы на РЕН-ТВ. Иногда смотрю их новости и удивляюсь.
– Но оно, как говорят, принадлежит каким-то друзьям Путина. Это всего лишь демонстрация для Запада: вот, дескать, у нас есть свобода слова. Как и газпромовское «Эхо Москвы».
– Но оно все-таки вещает. Будет хуже, если перестанет вещать. Есть же «Независимая», пусть хотя бы название такое. Или «Известия» с определенной политикой. Всё в меру.
Я понимаю, очень тяжело, и того, что было в девяностых уже не будет, но если мы сохраним то, что есть сейчас, то уже хорошо. Потому что если процесс пойдет дальше, то это уже беда.
– Мы помним как начиналась перестройка, и как журналисты были буревестниками гласности. Но, в сущности, это были те же люди, которые до перестройки служили КПСС. Не получится ли в будущем такого же: те журналисты, который сейчас в авангарде облизывания властей, в случае падения режима, будут ее сильнее всех топтать?
– Это трудный вопрос. О прошлом всегда говорить легче, потому что все продумал и осмыслил. Как показывает практика, и если вспомнить историю с ГКЧП, то можно сказать, что каждый раз человек все время заново решает: на какую сторону ему встать? Исторический опыт, как показывает практика, ничему не учит.
Но выбор встает каждый раз. Что касается журналистской братии, которая сегодня работает, – они меня знают хорошо, и я многих знаю хорошо, – то половина из них, если не больше, стопроцентные конформисты, которые никогда не делают никакого выбора. У них выбор один: кто у власти, того и лижем. Для них власть – это всё. Будет другая власть, они будут ее обслуживать. Обслуживающий персонал. Официанты у барского стола. Сегодня есть такая категория журналистов, и их число растет, они как официанты, готовые обслужить кого угодно.
– Значит, журфак готовит официантов?
– Журфак ни при чем. Журфак не может готовить ни бунтарей, ни публицистов. Он должен научить ремеслу, как держать ручку, что такое структура сюжета, а уж что заложено в человеке, потом проявится. Человек ведь не чернилами пишет и не на клавиатуре, а менталитетом.
Почему сейчас такое пренебрежительное отношение власти к журналистам? Когда она видит, что человек за тридцать серебреников готов облизать тебя с головы до ног, то и отношение, естественно, к такому человеку будет соответствующее.
Несмотря на это, есть и те, которые делают свой выбор ежедневно.
– Джозеф Пулитцер, в честь которого названа самая престижная журналистская премия говорил: «Только искреннее чувство ответственности спасет журналистику от раболепства перед классом имущих, которые преследуют эгоистические цели и противодействуют общественному благу". После таких слов не очень понятен конкурс «Хрустальное перо», на котором местная власть дарит журналистам машины и другие подарки. Вас это не смущает?
– Так это же ее право.
– То есть, по-вашему, нормально, когда журналист получает от власти подарки?
– Подождите. Это право власти. Власть всегда будет стараться купить. Это твое дело: продался ты или нет, купили тебя или нет. А власть, и у нас, и на западе, старается купить журналистов. Я ничего плохого в этом не вижу. Это естественно.
Любой журналист, знаю по опыту своей работы, как только приезжает в район, его тут же стараются купить, извините, за мешок картошки. Слава богу, не все продаются, а есть такие, которые без зазрения совести берут и картошку, и мясо, и бутылку молока. Я же говорю, что проблема выбора всегда существует.
В конкурсах ничего плохого не вижу. Они должны быть, хоть какие-то. Ты не помнишь, у нас есть независимые конкурсы?
– Разве что конкурсы красоты.
– Не надо путать разные вещи. Некоторые критикуют тоже «Хрустальное перо». Но я, как председатель жюри говорю…
– Извините, не знал, что вы председатель…
– Мне как председателю жюри иногда говорят: «Вот вы там, на своем «Хрустальном пере», только призы раздаете». Почему люди под все готовы подвести какую-то политику? Я искренне уверен, что для творческого человека важно, чтобы его чуть-чуть выделяли из коллег. Ради этого стоит проводить такой конкурс, даже под патронажем власти. Важно человеку сказать, что он талантлив. Пусть он хоть о природе пишет замечательно. Такие конкурсы нужны.
– Как человек, знающий механизм власти изнутри…
– Я знаю механизм власти? Ничего подобного! До сих пор удивляюсь.
– Но все равно – видите власть с близкого расстояния. Не хочется написать о ней книгу?
– Нет.
– Ага! Боитесь?
– Нет, не боюсь, но и книгу писать не хочу.
– Почему?
– Как показывает практика, если человек пишет книгу, то это чаще как итог перед небытием. Так у нас в стране сложилось. Особенно если книга связана со своей работой, общением с людьми. В ближайшее время точно писать ничего не буду.
– А ведь это было бы очень интересно – ваш сегодняшний взгляд на девяностые, начало двухтысячных…
– Мой взгляд на то, как развивалась пресса в Татарстане? Э-э, рассказать-не пересказать как все строилось, как все начиналось и к чему пришло.
– В Кировский суд за это не вызовут.
– Дело даже ни в этом. Я не собираюсь писать пасквили, как Муртазин, и никогда не бы не написал.
Такие книги воспринимаю как итог. Это похоже на то
Дата интервью: 2010-07-22
