"Я был обделен вниманием критики всю жизнь", – признается популярный артист театра на Таганке. В беседе также он рассказал, на что мог обидеться Высоцкий, своем отношении к продолжению фильма "Приключения трех мушкетеров", и есть ли сегодня театры, которые могут стать такой же легендой, как Таганка.
– Вениамин Борисович, вы, коренной москвич, как-то сказали, что приезжаете в Питер как домой. А как же тогда Москва?
– Как человек литературный, не могу отвечать на вопрос прямо. Начнем с Питера, который всегда был Питером, и никогда не был Ленинградом для меня и для людей моего круга. Начнем с того, что чувствительность к наземному искусству, к застывшей музыке в архитектуре началась с ожога в мозгу когда мне было четырнадцать лет. Тогда я попал в молодежный лагерь в Ольгино, он был именно молодежным, а не пионерским. Нахождение в нем сопровождалось всякого рода радостями, в том числе и сомнительными, и одновременно поездками в Питер. Вот оттуда у меня постоянная жадность к осмотру архитектуры.
Как сказала в беспримерном четырехчасовом интервью моей жене Марина Ладынина: «Мне предложили улицы, а я ухожу в переулки». Вот и я ухожу в переулки. Питер – это музыка архитектуры, Исаакий, Нева, первые счастливые вспышки радости. С тех пор – с 1955 года – город остался для меня замечательным городом, сколько бы не перебивали аппетит самые прекрасные места на свете.
Питер – это город, где по настоящему, стопроцентно состоялась Таганка. Москва принимала ее по разному, но Питер принял оглушительно. Это случилось в клубе Первой пятилетки весной 1965 года. Театру на Таганке был ровно год, и годовалый ребенок научился ходить в Питере. Тут он научился ходить по венкам славы, по ступеням заслуженного успеха.
– Значит, раньше ездили за славой в Питер, а теперь – в Москву?
– Произошла рокировка, но не будем уделять этому внимания, потому что это гадкая политика. А прекрасное искусство и любовь оказались прописаны в двух городах.
Я не помню когда и где назвал Питер родным городом, скорее я сказал любимый город. Как-то был казус, который насмешил Кирилла Лаврова. В 1975 году отмечался юбилей питерского дома актера и на это празднование пригласили из Москвы от Таганки Леонида Филатова и меня, от «Современника» – Волчок, Гафта, Квашу, а со стороны международной общественности – Михаила Жванецкого. Мы все придумали что-то феерическое и рассказывали друг другу в поезде как хотим поздравить в любимом городе любимых коллег.
Но наше выступление было встречено с прохладой, даже сказал бы – чопорно. Через двадцать лет с очередным юбилеем дома актера я снова с его сцены с большим душевным трепетом поздравлял коллег. И тогда сказал, что для меня есть столица, где я родился, и есть столица духа – Питер. Потом говорил что-то еще и все хохотали, радовались. На не стандартном для суровых девяностых годов банкете, где столы ломились от закусок меня позвали к своему столу товстоноговцы, Лавров стал предлагать мне поставить у них «Отелло». Мы говорили об общих потерях в Москве и Питере, и я вспомнил тот случай, когда двадцать лет назад нас приняли с прохладой. Кирилл объяснил мне: «Сегодня ты назвал Питер так как надо называть. А вы тогда, двадцать лет назад приехали как барбосы: «Вот мы сейчас будем шутить». Надо говорить кому вы шутите».
– Если «архитектура – это застывшая музыка», то, может, скажете в каком районе города какая музыка?
– Я не такой самоуверенный чтобы говорить об этом. У меня была первая повесть, по заслугам неопубликованная, о том, как человек ставший актером убегал из актеров. Это я о себе писал. Там каждый город я описывал через формы музыкальных произведений.
Мне понравился ваш вопрос. Мне кажется, что здесь было бы много разных влияний. Очень люблю Сибелиуса, звучащего на Московском вокзале. Как сказала мне моя жена, его музыку в советские времена, наверное, потому назначили звучать, что из-за совпадений литавр она напоминает гимн советского союза. Но все равно это суровая, грустная и красивая музыка северян. Стало быть, я подкрадываюсь к тем именам, которые заслуживают ответа на ваш замечательный вопрос.
Думаю, что в архитектуре Питера больше Грига. Но для меня лучший Григ это даже не «Пер Гюнт», который, конечно, гениален, а фортепианный концерт. Еще во времена моей учебы в вахтанговском училище эта музыка ошеломила меня. Эта музыка есть во всех путешествиях по Питеру.
Достоевский назвал ваш город «самым отвлеченным городом». От чего он отвлечен? Надо бы это разгадать. Может от привычек полагать город таким или эдаким, а он на самом деле совсем другой? Вроде в нем много от Амстердама, как многим кажется, и это влекло Петра?
Как говорят историки, великий Вашингтон поручил нарисовать план города Вашингтон барабанщику. В нем тоже запрещено строить высотные дома, и он чем-то похож на Питер и Киев. Но Питер – город, который одинаково располагает опасаться, ругаться, скучать, испытывать холодрыгу даже в самое жаркое время. И одновременно это нервное дыхание, счастливый восторг перед откровением гениальных итальянцев.
– Что вам нравится больше всего в городе?
– Бывший Кировский, ныне Каменоостровкий проспект, наверное, из-за «Ленфильма». Но все равно любой город отзывается людьми. Питер осчастливил меня тем, что он явился мне благодаря дружбе с братьями Орловыми – Алексей был одним из лучших спортивных журналистов, а Миша мой ближайший друг. Это семейство из Ольгино. Мама Орловых автор замечательнейших книг о Римском-Корсакове, Глинке, и особенно Чайковском. По-моему, она даже автор известной версии смерти Чайковского.
– Какой?
– Что его убили. Согласно этой версии, было распоряжение великих князей убрать его, потому что он стал близок к кому-то из них.
– По вашим книгам, статьям очень заметно с какой теплотой вы рассказываете о своих ролях…
– Мне кажется, что у меня там с температурой все в порядке. Я бываю горяч, когда рассказываю о том как играли на сцене Золотухин, Высоцкий, Демидова. Может быть, эти рассказы даже ярче, чем о моих ролях. Может быть, имеете ввиду что-то другое?
– Конечно, другое. Я именно про любовь к своей работе, а не самовлюбленность.
– Андрей, поскольку я был обделен вниманием критики всю жизнь, то в чистом поле мне работать интереснее. Проходит время, и я становлюсь не исполнителем своих ролей, а наблюдателем. Издалека очень интересно наблюдать. Тем более, сознание не замутнено похвалами. Очень многие устно хорошо отзывались о моих работах, но письменно очень мало.
Когда Горбачев вернул опального Любимого, в журнале «Театр» появилась статья знаменитой театральной писательницы Нины Велиховой обо мне, она задним числом описала спектакль 1989 года «Мастер и Маргарита». Потрясающая статья, в ней на меня обрушились комплименты, чего я совсем не ожидал и чуть-чуть не зазнался.
– Такое прохладное внимание критики не било по самолюбию?
– Если вы читали то, что я писал, значит, обратили внимание на то, что сам себя не так сильно интересую. Вот я вам сказал про Питер, что интересно наблюдать за его жизнью, любопытствовать. Уделять слишком много внимания себе – это не эгоистично, это мнимый эгоизм.
В 1980 году в «Авроре» вышла подборка из моей книги о театре на Таганке «Мои товарищи актеры». Это было моей печальной гордостью, потому что там была моя единственная работа написанная о живом Высоцком. Еще я написал про Славину, Визбора, Золотухина, Демидову. Золотухин весьма литературный человек, тогда обратился ко мне с комплиментом: «Мы все стараемся услышать о себе со стороны, а ты стараешься написать о других». Он же рассказал об этой книге Высоцкому, и тот стал требовать экземпляр. Я сказал ему: «Там есть строки, которые могут тебе не понравиться». На что он ответил: «Мне Валерка рассказал. Дари».
– А что ему могло не понравиться?
– Я написал о том, что Высоцкий с гитарой, со стихом – это один человек, а Высоцкий в жизни – это совсем другой человек. Там были такие упреки ему, за которые я мог получить от него в глаз.
– Например.
– Там была фраза, которой я гордился как литератор: «И вот он уже не похож на себя, потому что меняет друзей на фаворитов». Эта фраза казалось мне, должна была его задеть, а она не задела его.
После его смерти мы прощались с ним в его квартире, и я увидел книжку «Авроры» около его подушки.
– Как вы думаете, почему для нынешнего поколения Высоцкий не является тем кем он был для вашего поколения?
– Это не так. Как-то я спросил у Василия Аксенова, когда встретились с ним в Америке: «Что для тебя главное в подходе к этой стране?». «Ничего не надо обобщать»,- ответил он. Вы сейчас обобщаете. Досадные и убогие свойства есть не только у нынешнего поколения молодежи, они были и у нашего поколения. Я свидетель того, что молодые люди в отличие от того что им приписывают как всему поколению, влюблены в поэзию Маяковского и Высоцкого.
– Классика не всегда нужна власти, и пример этому запрет Михаилу Казакову читать на одном правительственном концерте басни Крылова. Нужен ли сегодняшней власти Высоцкий с его гражданскими стихами?
– Вы вступаете в очень опасную зону. Отражение классики многозначно, но показателем тут является «Гамлет». Откуда нам знать подробности жизни в Эльсиноре, и все перипетии, которые волновали его жителей? Шекспир писал не для веков, а о своем дне. Но почему это отзывается и сегодня? Почему Гоголь так потрясающе написал «Ревизора» или «Женитьбу»? Только в Голливуде сняли несколько фильмов по этим пьесам. Я уж не говорю про «Анну Каренину». Искусство универсально если речь идет о человеке. Гражданская миссия Высоцкого менее специфична, чем у Галича.
– Как вы думаете, он сам понимал, что пишет не только для своего времени?
– У него есть два стихотворения, в которых он как Пушкин в «Памятнике» и в «Поэт, не дорожи любовию народной..», отвечает на этот вопрос. Это – «Когда я отпою и отыграю» и «Памятник».
Сегодняшние пушкинисты морщатся при сопоставлении Пушкина и Высоцкого, но их можно отослать туда, где существует эта метафизика – Маяковский обращаясь к Пушкину писал: «После смерти нам стоять почти что рядом. Вы на «П», а мне на «М».
Осенью 1980 года я ставил спектакль в Молодежном театре в Таллине, и был мой вечер в Тарту, который я посвятил памяти Высоцкого. В первом ряду сидел Юрий Лотман, и потом на ужине я почти заискивающе спросил у него: до какой степени был я прав, когда на одном вечере меня спросили об отношениях Высоцкого и марины Влади, а я ответил: «Вот вы сейчас спрашиваете об этом, а я будет время и вы будете гордиться, что жили в эпоху великого поэта»? Лотман подумал и согласился.
В том же году была издана «Биография Пушкина» Лотмана, это одна из удивительных книг этого ученого. В ней были названы основные сюжетообразующие базы Пушкина. Это чувство собственного достоинства, движение к обретению собственного Дома и отношение к своей жизни как к сюжету одного из своих героев. Поразительная последняя идея, которая реализована не у каждого большого поэта. Пушкин был для себя одним из персонажей своих книг.
– Как вы относитесь к тому, что среди ваших коллег стало очень модным называть творчество «проектом»? Теперь «проекты» и у режиссеров, и у актеров, и у музыкантов, хорошо хоть писатели не называют книги проектами.
– Очень смешной русский язык, конечно. Вы знаете, когда мы слышим все эти новоязовские образования, людей так или иначе связанных с русским словом, охватывает вполне негативное чувство. А я вот поскольку не очень верен в своих выводах, люблю обращаться к специалистам. По поводу нового русского языка я обращаюсь к одному изумительному профессору – Земской Елене Андреевне, с которой мы дружим. Она племянница Булгакова, он был ее крестником. Она очень интересно пишет о новом русском языке.
Русский язык на самом деле гораздо умнее, богаче и лучше чем все кто о нем треплется. Он вместителен. Владимир Даль когда-то говорил, что в русском языке нет ни одного русского слова, кроме на букву «А». О том как испохаблен русский язык говорят не только сейчас, об этом писали адресаты и Тургеневу в 1860 году. Оказывается, чувствительность эта свойственна носителям языка.
Елена Земская понимает, что это есть или может быть следствие того, что Достоевский называл «великой отзывчивостью русской души». Переимчивость языка это часть его собственного богатства.
– Но я не только про развитие языка спрашивал.
– Опасно говорить, Андрей. Это мы согласно нашей ментальности бросаемся из крайности в крайность, середины не знаем. На самом деле истина посередине. И то чем занимаетесь вы или я содержит все приметы человеческой жизни.
Сейчас есть спекуляция на теме благотворительности. Я в течение некоторого времени отбиваюсь от некоторого телевизионного проекта, как и многие актеры стараюсь отказываться от мелькания на экране – именно мелькания. Я не отказываюсь от участия в передачах о живых или ушедших мастерах, с которыми мне знаться. Но с недавних пор некоторые такие передачи стали пошлостью, телевизионным вмешательством в жизнь известных людей. И еще это – пошлость заработком. То чем занимаются сегодня наши СМИ – это пошлость заработком. А есть нормальная жизнь с профессией.
– Продолжение «Трех мушкетеров» это был проект или творчество?
– Посередине. Не надо обобщать. Нас позвали сниматься не за большие гонорары, это была встреча. По-моему, только две звезды отказались сниматься, им показалось, что предложили маленький гонорар. Один «звездач» назвал сумму за которую хотел бы сниматься, но его спросили: «Кем ты хочешь остаться в истории русской культуры?» и назвали неприличное имя одного из его персонажей. «Или ты хочешь остаться тем-то?» и назвали имя его героя из «Мушкетеров». И он согласился, чтобы остаться в истории в приличной компании.
– Вы сами довольны тем что получилось?
– Может, это двоюродный для меня жанр, и не знаю насколько плохо, что я дистанцированно относился к этому фильму. Но это феноменально, когда из безыскусного и авантюрного предприятия вдруг получился взрыв на долгое время и он отзывается на следующие поколения. Может потому что тогда так много врали в кино, а тут была безутешная влюбленность в слова, в замечательную музыку, потрясающая работа оператора и режиссера.
Нынешний фильм надо смотреть, но не так как показывают его сейчас, оправдывая средства. Сам я его не видел, потому что на премьере давал интервью вашим коллегам, но реакция зрителей была прекрасная. Как ни странно, но фильм дружно ругают взрослые и дружно обожают дети. Думаю, что когда выйдет полная четырехсерийная телеверсия он будет нравиться.
– А продолжение «Иронии судьбы» смотрели?
– Смотрел. Понравилось. Но я не сравниваю с предыдущей. К счастью или несчастью я не видел рязановсую «Иронию судьбы».
– Удивительно. Наверное, полстраны знают этот фильм наизусть!
– Я и «Семнадцать мгновений весны» не видел. Это все из-за Таганки. Я день и ночь пропадал в театре, телевизор не смотрел. «Иронию судьбы-2» смотрел в огромном дорогом кинотеатре, куда моя жена Галя привела своих студентов из школы-студии МХАТа. В зале были нормальные люди, ни как в доме кино, где фильм освистали. Публика бескорыстно ржала. И я бескорыстно ржал. Мне очень нравится Хабенский. Мне очень нравится Лиза Боярская, независимо от того от какого мушкетера она произошла.
– Сегодня вы говорите, что любите Таганку на расстоянии, как прошлое. Мемуары «товарищей актеров» с Таганки читали?
– Читал выборочно. Золотухин написал какие-то глупости, потом извинялся. Но у каждого своя жизнь, свое несчастье, свои заработки – душевные или материальные. Кто-то теряет, но вот Демидова приобрела.
Можно сказать, что из литераторов любимовского окружения – Высоцкий, Филатов, Золотухин, Валерий Иванов, Дыховичный – Высоцкий останется в зените. Филатов занял подобающее высокое место, поразил тогда и поражает сейчас особенно «Федотом-стрельцом» и эпиграммами. Демидова – актриса, общающаяся с аудиторией через поэзию, через музыку, она открывает в своих книгах Ахматову, рассуждает о Таганке, Высоцком, она личность высокого полета. Но что касается Золотухина, то он для меня товарищ самых важных лет Таганки и друг самых первых лет и амикошон сегодняшнего времени.
– Судя по вашим книгам, актеры – это особая нация, это семья. В семье, как говорится, не без урода. Вам часто приходилось сталкиваться с такими?
– Наверное, благодаря позитивным генам от мамы и особенно юмору отца, благодаря этой защите я все-таки пропускал ходы в этой игре жизни. Я пропускал ходы злости, негодования, комплексов и осознания чувства быть униженным. Сегодня я могу только удивляться избытку позитивного в мой адрес. Я имею ввиду внимание людей искусства, зрителей и не пошло зарабатывающих журналистов. Мне даже кажется, что я получаю слишком. Я себя никогда не числил особенным актером.
– Любимовская Таганка, ефремовский МХАТ, «Современник» стали легендами. Есть ли по-вашему, сегодня театры, которые станут впоследствии такими же легендами?
– Я плохо знаю питерский театр, но Додин остается влюбленным юным гением. Его театр молодой, потому что все его спектакли похожи на испытания, эксперименты.
Таким же ярким событием для меня остается студия театрального искусства Женовача. Он вместе с художником Боровским создал очень интересное пространство в новой театральной Москве.
Могу назвать вечно тридцатипятилетного Петра Фоменко. Что бы он ни делал, даже будучи нездоровым физически и как ему кажется очень пожилым,э то всегда зрелище невиданное.
– А как относитесь к Кириллу Серебрянникову, о котором говорит «вся Москва»?
– Это общее место, это имя называют все. Это кажется мне опасным. В искусстве можно очень быстро остаться за бортом, если ты слишком модный человек.
– Но Станиславский тоже был моден.
– Ничего подобного. Он был моден только потому что Сталин назначил его Сталиным советского театрального искусства. Его назначили модным. Он был лютым врагом советской власти, но в деликатной форме. Также как и Горький, который не собирался быть главным советским писателем.
Я видел некоторые работы Серебрянникова, какие-то мне нравились, какие-то раздражали. «Голая пионерка» с Чулпан Хаматовой мне понравились в том жанре, в котором нам предложили, но этот жанр мне чужеват. Видел его киношные работы, «Изображая жертву» очень приличное кино.
И есть спектакль, который может быть лучший из двух-трех, которые я видел. Он случился на очень странной территории Театра наций, куда Евгений Миронов приглашает разных людей. Этот театр был на периферии моего интереса, туда было трудно было достать билеты, я осторожно читал рецензии в газетах, потому что с усталым презрением отношусь к извержениям в прессе, которая каждого второго именует сегодня гениальным. Но когда попал в этот театр, то был потрясен спектаклем по рассказам Шукшина. Это был уровень восторга, не имеющий никакого отношения к логике. Это и трансформация перевоплощения, и психологическая глубина, и сердечное наваждение. Это счастливый урок русской культуре. Мы все сделали чтобы она измельчала, и теперь она сама себя топчет. Единственное, что у нас было всегда истинного и профессионального, сдает себя доллару и черт знает каким искушениям.
– Людям вашего поколения было свойственно объединяться, объединяли даже кухни…
– Потому что враг был один. Советская власть была ничтожна, и все что она делала вызывало протест в ее сторону, и этот протест был благотворным.
– «Возьмемся за руки, друзья», пел Окуджава. И ведь держались за руки. Почему же сейчас разбежались по «проектам»?
– Может быть и так. Не мне рассуждать на эту тему. Я вижу много хорошего. Мой папа рассказывал мне, когда он был маленький и была вокруг беда – гражданская война, разруха, голод, – он говорил старшим: «Как-то оно должно выкрутиться».
– Вы думаете, конфликт между Михалковым и Хуциевым тоже как-нибудь «выкрутится»?
– Я думаю, что это пресная, застойная, неинтересная страница. Это промежуточное событие, как нехорошие письма Герцена и Огарева против Некрасова.
Я не член никаких союзов. Мне нравится жить независимой жизнью, и она в этом смысле удалась. Интернет назвал меня «народным артистом», и меня утешили, что этот интернет и есть народ. Актером по преимуществу я себя не считаю, меня волнует режиссура, литература и путешествия.
Но то, что вы называете, это иногда правильные, но общие места. Плохо или хорошо что мы раскололись? Плохо или хорошо, что многие прекрасные лица искажены гримасой дикого капитализма? Естественно, это плохо. Но старики учили нас относиться к каждому подозрительному, ненавистному и даже неприятному факту осторожно. «Сотри случайные черты и ты увидишь – мир прекрасен».
Дата интервью: 2009-05-22
