Известный актер считает, что тематические планы кинофонда малоизвестны, но предполагается, что это поддержка военно-патриотической темы, нашей православной церкви, а также шпионской деятельности НКВД. В интервью он рассказал, почему ходит в кино с попкорном, как творческий человек может сотрудничать с властью, и что ему никто не даст миллион для съемок фильма.
– У вас образование режиссера, но известны вы больше как актер…
– Сергей Бондарчук, Никита Сергеевич Михалков тоже режиссеры и актеры…
– Но сняли вы всего шесть фильмов…
– Вы меряете количеством то, что для меня неизмеримо вообще.
– У вас нет по этому поводу комплексов?
– Каких комплексов? Вины?
– Может, обида? Наверняка, хотелось бы снять самому больше фильмов?
– У меня еще есть профессия – плиточник-облицовщик. У меня должны быть комплексы, что я не занимаюсь этим? Еще я танкист-водитель. Значит, должен переживать, что нет войны, и не вожу танк?
– Хорошее чувство юмора…
– Я не сомневаюсь по поводу своего чувства юмора.
– Из-за вашего имиджа неординарного человека некоторые критики называют вас фриком, полугородским сумасшедшим. Вы умышленно эксплуатируете этот образ?
– Конечно.
– Но в сериале «Золотой век» вы неожиданно для всех сыграли серьезную роль – Павла I.
– И Корнилова играл, и царя. Но из ста десяти ролей, в основном, воры, убийцы, криминальные авторитеты, блатные. В общем, подонки общества.
– Не тяжело было перестраиваться после них на более сложные роли?
– Какая тут сложность? В этом перевоплощении и есть природа актерского мастерства. На бытовом уровне я не существую на уровне подонков. Жизнь человеческого духа – это главное у персонажа, а не его профессия, национальность или морально-нравственные критерии.
– Почему в одном из интервью вы назвали свою профессию «панелью»?
– Я говорил с иронией о сериальной «панели», когда актер не занимается перевоплощением, и где используют его обаяние молодости и чего-то другого. Актерская работа требует тщательности, вдохновения, скрупулезности, и отсутствия конвейера. Это уникальная профессия. Персонаж выстраивается по определенным законам. Особенно в русской культуре, по законам сострадания к маленькому человеку.
-Вы можете радоваться успеху коллег?
– Конечно. Но мало. Чаще смеюсь. В первую очередь над собой. Когда снимаю кино – смеюсь, когда монтирую – смеюсь, когда смотрю его тоже смеюсь.
– Правильно понимаю, что вам больше нравится авторское кино?
– Я сторонник творческой реализации любой личности в любой форме. И совместного сотворчества автора и его зрителя.
Мне небезразлично авторское кино, но это просто рабочий термин, который обозначает один из фрагментов кино вообще. Любое кино авторское.
– И сериалы?
– Конечно. Еще есть авторское право, и если люди пиратят сериалы, то нарушают закон об авторском праве.
Авторским кино называется все, что подходит под это определение. Тарковский снимал фильмы на государственные деньги. Является его кино авторским? Тут этот термин неконкретен. Его каждый использует для своих целей, как хочет.
Автор несет ответственность за художественные произведения. Если появляется государство или другой финансовый агрегат, то художник старается бороться за свое художественное пространство.
– Кино все больше превращается в развлекательный аттракцион. Вас это не смущает?
– Я не в претензии. Поймите, кино все-таки это аттракцион типа цирка. По большому счету, это развлечение. Это нормально, что есть такое развлечение.
– Вы ходите в кино с попкорном?
– Конечно. Это ритуал. Я не вижу здесь конфликта между кино, как коммерческим предприятием, и кино, как формой творческого самовыражения. Иногда они объединяются. Хороший фильм, например, Гайдая, и развлекает, и одновременно является шедевром.
– Простите, мне трудно представить, как можно смотреть, к примеру, «Солярис» Тарковского с попкорном…
– Это разные форматы. Если человек идет в консерваторию, то знает, что там не продается попкорн. Если вы идете на пляж, то снимаете с себя достаточно много одежды, а в бане будете голый. Я не вижу здесь никакой проблемы.
– Карен Шахназаров говорил, что из кино, в том числе и из русского, уходит национальная самобытность. По его мнению, никакой трагедии в этом нет, дескать, закономерный процесс, и, к примеру, уже не существует итальянского кино. Но вас не смущает, что сегодня совсем нет фильмов по рассказам Шукшина?
– Я не думаю, что это закономерный процесс, хотя не буду говорить про итальянское кино.
Существует, скажем, космос, который имеет прошлое, настоящее и будущее. Русский космос основан на русском языке, а русский язык не имеет тенденцию к исчезновению.
Если мы возьмем русский кинематограф, то действительно есть глобальная проблема унификации. Это смертельно для своеобразия и самобытности, не только национальной, этнической, религиозной или половой, так как есть еще тенденция к унисексу. Все это необходимо для определенного потребления. То есть создается продукт потребления, чтобы потребители его потребляли, а они уже его потребляют.
Личности, имеющие собственное поэтическое пространство, свой художественный мир, пытаются бороться с этим. Кино, как и наука, или образование, сложное технологическое производство. Астрофизика, например, требует капиталовложений, так она развивается.
В данный момент государство поддерживает национальный кинематограф через кинофонд. Но с другой стороны, наши кинотеатры монополизированы американским кино, и нарушить такое положение трудно. Значит, нужен параллельный прокат. Почему государству не создать альтернативный прокат? Если мы говорим, что население нуждается в культурном обслуживании, то он должен быть. Я предлагаю простые варианты – кинопередвижки, надувные ангары, потому что у нас еще бывает зима. На страну хватит двух-трех тысяч таких передвижек. Таким образом, наш кинофонд объяснит, что он тратит деньги на зрителя, а не на вкусы чиновника – нравится ему, то он даст деньги, нет – не даст. Пока же единственный продюсер, кто распределяет деньги – это чиновники.
Поэтому это вопрос национальной культуры в форме фиксации реальности через разножанровые фильмы. В советское время тоже был один продюсер, но были и Шукшин, и Гайдай, и Тарковский. Сегодня они отсутствуют. Тематические планы кинофонда малоизвестны, но предполагается, что это поддержка военно-патриотической темы, нашей православной церкви, а также шпионской деятельности НКВД. Я думаю, что эти три темы будут сливаться в одном фильме, или разбираться тематически по разным. Во всяком случае, это приветствуется.
Вопрос в другом: как жить свободному человеку, который остро и точно, и, как вы говорите, с юмором, и с болью, со смехом и слезами, ощущает эту действительность, преображает ее? Где наши Гоголи? Это вопрос на засыпку.
Понятно, что все уходят в интернет, используя современные возможности цивилизации, снимая на фотоаппараты и мобильники. Советское время уже не вернется, монополии не будет. Поэтому у меня есть надежда, что русский язык зацветет пышным цветом.
– Вы как-то сказали, что вам не хочется уважительно разговаривать с обществом. За что не любите современное российское общество?
– Оно даже в нашем Петербурге не только не защитило, но и не выразило свое мнение на атаку на моноспектакль «Лолита». Общество сковано страхом и конформизмом. Оно алчно хочет успеха в конкретной материальной форме. Это общество давно не интересуют духовные ценности.
– Но разве те, кто защищает старый Петербург конформисты?
– Их деятельность похожа на самоуправление, зачатки будущего демократического общества. Но я говорю про общество потребления, массовой культуре. Его я не уважаю. Это не имеет отношения к гуманизму.
То, что делают защитники петербургской архитектуры – это возможность нести ответственность за свой город. Я не против, чтобы архаические формы были законсервированы. Есть такие раритеты, как, например, арабские скакуны, которые можно культивировать, но это не отменяет общественный транспорт. Кроме сохранения великолепных памятников зодчества, хотелось бы, чтобы были и созидательные инициативы современных архитекторов и художников.
Проблема самоуправления – это вопрос безразличия и равнодушия общества к своей судьбе. Организация социальной жизни по закону возможна через органы самоуправления. Я не говорю про уровень города, губернаторы у нас назначаются, но это должно быть хотя бы на уровне районов.
– Вы называете наше общество потребительским, но в тоже время существует оппозиция, а несколько лет назад десятки тысяч человек выходили на митинги на Болотную площадь в Москве…
– Это инициативные люди, которые чувствуют проблему нереализованности. Часть из них прекрасно чувствуют на себе и своих близких разрушенную социалистическую систему, проблемы социальной справедливости и защищенности.
Другая часть – это те, которые хотят в капиталистической системе реализовать собственные профессиональные и творческие способности. Для этого им необходимы капиталистические условия – низкие процентные ставки по кредитам, защищенность от коррупции. Они возмущены тем, что капиталистическое общество не построено во всей его красе.
– Кажется, там разговор был о другом…
– Дайте справку.
–Люди возмутились грубыми подтасовками на выборах…
– Естественно, люди хотят войти в этот процесс. Выборы и есть предлог для этого. Люди возмущаются административным ресурсом, и самое главное, тем унижением, когда на их глазах происходила рокировка президента на премьера, и премьера на президента. Это унизительно. Проблема демократических выборов выглядела, как демагогия. Поэтому естественно, что люди возмутились.
– Митинги были и в Петербурге. Ходили на них?
– Я существую в башне из слоновой кости и занимаюсь самосовершенствованием в пределах своего универсума, где проблема бессмертия моей души и бесконечности во времени и пространстве осознана для меня.
– То есть вас не оскорбили те выборы?
– Мне достаточно других действий в истории человечества, чтобы относиться к этому как к забаве. Я называю это так: овец стригут – они блеют. Что тут сделаешь?
– Как вы относитесь к тому, что ваши коллеги находят оправдания своему сотрудничеству с властью – кто-то ради театра, кто-то ради поддержки для съемок фильмов…
– С властью необходимо сотрудничать. Но на нее можно и влиять, манипулировать ею. Это взаимный процесс.
– И как, к примеру, актриса Чулпан Хаматова может повлиять на власть?
– Как Микиланджело мог влиять на церковь? Или Босх? Какая разница? Проблема взаимоотношений художника и власти многообразна, сложна и интересна. Кто кого обслуживает, являясь предметом жанровой забавы?
Моя позиция такова. Мы имеем гибель государства, потому что везде коррупция. Это серьезная проблема. Положение любого мыслящего, творчески активного, предприимчивого человека очень тяжелое. Настоящие патриоты болеют за Россию, где воровство цветет пышным цветом.
– Сами стали бы сотрудничать с властью?
– Власть – это наемные менеджеры, нанятые через налоги, и выбраны обществом для управления и организации безопасности граждан.
– Если бы вам она дала миллион долларов на нужный ей фильм, согласились бы?
– Это из области сказки.
– Но все-таки…
– Кто даст, тот и будет требовать. Это вопрос сотрудничества. Или обслуживания того человека который тебя нанимает.
Власть является конфликтной средой для художника. Не важно, кто дает деньги – денежный мешок или чиновник, – все эти люди хотят от художника простой вещи – обслуживания своих интересов.
Я, как человек имеющий профессию, готов зарабатывать деньги своей профессией. Это уже вопрос критерия. Те, кто хочет, чтобы их обслуживали, нанимают людей, способных удовлетворить их запросы. Я не в этом списке, ко мне таких предложений не поступало.
Дата интервью: 2012-11-29
