Художественный руководитель театра "Современник" призналась, когда ей нужно будет уходить на пенсию. Также в интервью она рассказала, сколько раз принимали спектакли театра советские цензоры, почему она не читает театральную критику, и что она считает счастьем для режиссера.
– Галина Борисовна, один из спектаклей, которые вы привезли в этот раз в Петербург, – «Пять вечеров». Это пьеса, которая имеет славную театральную историю. Её в 1959 году взялись ставить сразу два театра – БДТ в Ленинграде и «Современник» Олега Ефремова…
– Да, Володин – наш любимейший автор, прекрасный драматург, мы много его ставили в нашем театре и дружили с ним. После того спектакля, который поставил Олег Ефремов, у нас было несколько попыток дать «Пять вечеров» – потрясающий рассказ о настоящей любви, об ответственности перед жизнью… И вот несколько лет назад мы, наконец, это сделали.
– Скажите, а сейчас, когда не существует цензуры, стало больше хороших пьес? Таких, например, как драматургия Володина?
– Хороших пьес всегда мало, во все времена. Если бы такая пьеса, как «Пять вечеров», сегодня мне попалась на глаза, я бы её с руками оторвала…
– Когда было проще работать руководителю театра – когда была цензура, но давали деньги или когда отменили цензуру, но при этом театральные коллективы должны зарабатывать деньги сами?
– И тогда, и тогда – непросто. Мне сравнивать даже трудно. Потому что те трудности, которые были связаны с цензурой, они всё равно для театра несопоставимы с трудностями нашего времени. Но я однозначно не променяю наше время на то, что тогда было.
– В «Современнике», говорят, запрещали каждый второй спектакль?
– Ха-ха-ха… Вы что, недавно родились? Каждый первый! Запрещали ВСЁ! Ни одного спектакля не было, который бы прошёл спокойно, с первого раза. Некоторые спектакли проходили с пятнадцати раз, с шестнадцати… Вспоминаю, как мы выпускали «Крутой маршрут» в 1989 году, – хронику времён культа личности. Это был первый спектакль после отмены цензуры. Я пришла на генеральный прогон, сижу и жду. Ребята не начинают – ждут моей команды. Уже мне говорят: «На сцене всё готово». А я всё сижу. И вдруг думаю: кого я жду? И ловлю себя на мысли, что жду комиссию. Так эта схема в кровь мою вошла… И вот тот момент я очень хорошо запомнила – момент счастья. И надежду – на то, что этой комиссии никогда уже больше не будет… Да, всё было. И спектакли надо было отстаивать, за гастроли надо было бороться. Один раз, когда нас уже ждали в Стокгольме, пришлось от поездки отказаться, потому что двое из наших артистов оказались, как тогда принято было говорить, невыездными.
– Перед гастролями я встречалась с некоторыми артистами вашего театра и спрашивала их, что для актёра составляет высшее наслаждение на сцене. И, вы знаете, все они, не сговариваясь, сказали, что не цветы и аплодисменты, не слёзы на глазах растроганных женщин. А – момент, когда настаёт звенящая тишина в зале.
– Молодцы! Правильно! Не зря я их учу всё-таки…
– А что составляет для режиссёра то самое высшее счастье?
– То же. Когда наступает вот эта звенящая тишина, в этот миг я испытываю совершенное, полное, абсолютное счастье. Для меня в этом и состоит высокий смысл того, ради чего работаем. Вот сейчас мы выпустили спектакль Римаса Туминаса «Играем Шиллера». Там есть несколько таких моментов… Это не моя постановка, и я, как зритель, сижу в зале, но всё равно ловлю всеми своими локаторами вот эту невероятно наполненную тишину.
– Вы говорили как-то, что очень любите бывать в Петербурге. И раньше любили…
– То время сейчас очень далеко – когда я ходила в Ленинграде по антикварным лавкам и покупала стулья по пять рублей, которые вылезали из авоськи ножками кверху. Сейчас у меня, к сожалению, нет ни времени, ни иных возможностей, чтобы гулять по потрясающему городу, который я продолжаю любить. Город, конечно, изменился. Но есть мой театр, и есть петербургские зрители, ради которых мы сюда приезжаем.
– Жаль только, что гастроли вашего театра не так часто бывают, как хотелось бы. И вы не все спектакли привозите.
– Ох, это вопрос скорее не ко мне, а к организаторам гастролей. А что касается репертуара, то он рассматривается с нескольких позиций. Есть множество нюансов. Например, не везде мы помещаемся с нашими декорациями. Не всегда можно спектакль быстро вытащить с родной сцены – и столь же быстро вернуть. Есть вообще «невыездные» спектакли – такие декорации понастроили… А так – мы бы ездили к вам, честное слово!
– А мы бы ходили! И тоже – честное слово!
– Верю. Судя по тому, как в этот раз нас принимали в Петербурге.
– Галина Борисовна, вы говорили, что стремились показывать свои премьеры именно в Питере?
– Надо говорить не «в Питере», а «в Петербурге». Меня на моём творческом вечере поправила одна славная женщина, она написала в записке, что говорить слово «Питер» – неправильно. А я все записки читаю вслух… Почему? Да потому, что мы получали ответ из зрительного зала – именно тот, который ожидали, который хотели. Видели, как тут ломали двери, чтобы попасть на некоторые наши спектакли. Например, на «Голого короля», который мы впервые показали в Питере. Ой, в Петербурге! И в этот раз мы привезли в подарок городу премьерный спектакль «Осенняя соната». Это работа молодого, ей ещё тридцати лет нет, но перспективного режиссёра. Я имею в виду Екатерину Половцеву. Ей удалось поставить такую сложнейшую вещь – Бергмана, с Мариной Неёловой, Алёной Бабенко и Еленой Плаксиной в главных ролях.
– Вы доверяете сцену «Современника», театра с именем и с безупречной репутацией, молодым режиссёрам! Огромный риск ведь…
– Для меня всё риск. И когда спектакли ставят молодые режиссёры, и когда опытные. И когда я ставила сама – тоже рисковала. Вот когда у меня кончится это чувство – способность рисковать, – то надо будет уходить на пенсию. Однозначно.
– Театральная критика любит «Современник»?
– Критика? Для меня критика закончилась с уходом из жизни замечательных специалистов, которых мы уважали и к которым прислушивались. А сейчас? Судьи кто? Я называю их «модельеры от театра». Я уже двадцать с лишним лет не читаю ни одного театрального издания, не смотрю театральные рецензии. Не получаю театральных премий. И не выставляю даже спектакли на эти премии. Правда, в этом году мы сделали одну ошибку – выставили-таки один наш спектакль. Но поскольку он был не мой, и я решила изменить своему правилу. Будет, подумала я, бесстыдство, если они ничего не дадут постановке Евгения Арье «Враги. История любви». Прекрасная режиссура, блистательная игра артистов – Чулпан Хаматовой, Алёны Бабенко… И я расслабилась, сказала: ну ладно, выставляйте. Хотя заранее знала, что победит тот, кто побеждает всегда. И действительно – этому спектаклю не дали ни-че-го.
– Игорь Кваша как-то сказал в одном из интервью, что в «Современнике» всегда аншлаги. И это тоже нехорошо. Как узнаешь, где сфальшивил, а где – нет?
– Может быть, я с ним соглашусь, но только отчасти. Зритель – это человек строгий. Он не испытывает чувства благодарности только за то, что мы есть на этом свете. Он не будет льстить просто так. Но разве может быть, чтобы у театра были одни победы? Так не бывает, к сожалению. А может, к счастью… И у нас тоже есть свои поражения и разочарования… А то, что много лет в «Современнике» аншлаги, – в этом есть заслуга нашего учителя – я имею в виду Олега Ефремова – и всех тех, кто с нами работал всё это время. Существует доверие к бренду, как это принято сейчас говорить. Когда-то один из самых лестных для меня комплиментов «Современнику» сделал Зиновий Гердт. Он посмотрел один из наших спектаклей, я даже помню, как он это произнёс, как всегда, безо всякого пафоса: «Есть только два места в Москве, где вас никогда не обманут, – это Консерватория и театр «Современник». Такие слова дорогого стоят.
Дата интервью: 2013-03-15
