Известный политик и писатель считает, что сегодня только передел собственности может заставить людей выйти на улицы. В интервью он рассказал о том, почему он считает лидеров либеральной оппозиции предателями, для чего пишет стихи, и как нужно решать русский вопрос.
– Как-то один поэт сказал про другого: «Его так много, что когда я начинаю о нем думать, у меня начинает болеть голова». Вас сегодня тоже много – вы и в фейсбуке, и в ЖЖ, и канал на ютьюбе завели. Не боитесь, что можете приесться?
– Я никогда ничего не боюсь. Я говорю достаточно честные вещи, и не вижу никого у нас в стране, кто сейчас так честно и так хлестко, выступал бы, не взирая на лица. Нашему обществу нужен холодный душ. Поэтому я исполняю роль некую роль обличителя Робеспьера. Правда, пока не на гильотине.
– Это умышленная позиция?
– Это выбранная позиция. Я перестал бояться кого-либо, и действую, как головорез.
По разным сигналам я заметил, что не только упрочил, но и заметно усилил свое влияние на общество за последние полтора года.
– И не боитесь растерять какой-то круг общения?
– С кем общаться? Тотальное большинство оппозиции оказались ни на что не способны. Они устроены предательски, выдают себя не за тех, кем они являются на самом деле, и виновны в неудаче протестной волны, которая поднялась в декабре 2011 года. Поэтому никакой жалости к этим людям у меня нет. Я их противник. Я хочу их растоптать, чтобы их не было.
– Но ведь так можно потерять друзей, например, в творческом общении…
– Какое творческое общение? Я всегда жил один. С кем мне творчески общаться?
– Вас трудно назвать приближенным к власти. Вы – яркий оппозиционер и революционер…
– Прежде всего, я революционер, который создал партию в 1993 году. В 1994-м она стала работать, и показала всей стране пример современной политики. Вот это прежде всего. Все остальное я не считаю важным.
Да, я состоял в коалициях – с либералами, с Анпиловым, мало ли с кем. Но мое главное детище – Национал-большевистская партия.
– Вот я и хотел у вас спросить, как у оппозиционера и революционера: почему русская оппозиция никогда не может договориться между собой? Это случилось и в 1917-м, и после перестройки, и всегда этим пользовались подлецы.
– В нашей оппозиции тоже немало подлецов. Даже очень много. Излишне много. Почему вы считаете, что все должны договориться? О чем?
У всех разные цели. У оппозиции Немцова-Навального-Рыжкова-Пархоменко цель: ничего не менять в стране. Они хотят только сменить Путина, и придти к власти вместо него. Почему они не говорят о том, что будет дальше? Почему они ничего не говорят о себе? Они сторонники того же жесткого либерального курса в отношении населения. Недаром ключевой фигурой для обеих групп буржуазии, что для Путина и его группы, и что для Немцова-Навального, является Кудрин. Обе группы принимают либерального Кудрина.
В 1991 году в стране произошла буржуазный переворот, и теперь мы живем при буржуазном строе. «Болотные» вожди тоже буржуазия, и поэтому закономерно, что не удалась революция, которую они не захотели превратить в народную. Они сделали все, чтобы провалить ее.
– Испугались?
– Конечно. Когда они увели людей с площади Революции на Болотную, все стало понятно.
– Неужели настолько важно, где проходит акция протеста – на той площади или на другой?
– Вы в школе учились? Учебники истории читали? Помните карты сражений?
Что такое площадь Революции? Это не просто близко к Кремлю. Она ко всему близко. От нее 250 метров до Большого Черкасского переулка, где помещалась Центральная избирательная комиссия – а речь шла как раз о выборах, – и двести метров до Государственной думы. А что такое Болотная? Это совсем другой район, за рекой. Там было достаточно перекрыть два моста, поставить по пятьдесят полицейских, и ты заперт в ловушке.
Увод людей на Болотную стратегически был бездарным, а политически – предательство. Они спасли власть – увели людей из центра города, где все нервные узлы, на безопасное расстояние, и более того, увели в ловушку.
– Вы намекаете, что митингующие могли захватить те учреждения, о которых вы говорите?
– Какой захват? Все решила бы сама по себе масса людей – восемьдесят тысяч. Даже захватывать ничего не надо было. Просто подойти к ЦИК, встать и сказать: «Мы не уйдем отсюда, пока не пересмотрите результаты выборов».
– Так было в Киеве…
– Это было бы быстрее, чем в Киеве. Все решилось бы за один вечер. Власть была не готова. Тогда я остался на площади Революции. Там вообще ничего не было, никаких укреплений. Я видел ментов… За последние двадцать лет я с ними плотно общаюсь, и знаю их. У них были такие покорные глаза, как у собак.
– А если бы власть применила оружие?
– Никогда бы она не пошла на это. Ее просто смяли бы тогда. Я был очевидцем, как 3 октября 1993 года было несколько попыток стрелять в толпу, и как этих людей линчевали.
Можно еще попытаться подавить десять тысяч человек, практически это осуществимо, но когда десятки тысяч… Это такой численный перевес. Никто стрелять не будет. Люди просто тогда рассвирепеют и уничтожат их. Поэтому никто такого приказа не отдавал. Даже сегодня не отдадут. Если и собирались, то сначала пустили бы водометы или слезоточивый газ, но даже этого не было.
– То есть тогда лидеры умышленно увели людей на Болотную?
– Есть документальные подтверждения этому. Я год говорил об этом, а Альбац опубликовала высказывания Немцова, Рыжкова, Венедиктова, Пархоменко потом в своем журнале. Они подтверждают мои слова. Раньше всплывали разные доказательства моих слов, но тут она выдала всех. Почему она это сделала понятно – она сторонница Навального, и уничтожала его конкурентов. Во время тех событий он сидел 15 суток.
Да что тут говорить. Был сговор. В ночь с 8 на 9 декабря 11-го года либеральные вожди собрались в мэрии, где был и представитель администрации президента Громов, и договорились перенести акции на Болотную.
А знаете, как все это началось? В день выборов, 4 декабря, мы вышли на Триумфальную. В тот же день было задержано 130 человек. На следующий день, когда уже пришли либералы, задержали 300, а 6-го декабря -569. Помню, как меня подняли на крышу автобуса, и я посмотрел вокруг – вся Тверская была черная от людей.
И что происходит 7 декабря? Рано утром вожди либералов собираются на сходку в одном московском кафе в центре города, и решают что делать. Они понимают, что протест уплывает от них к радикалам, ведь люди стали выходить на Триумфальную сами. 8 декабря вечером они приходят в мэрию, и к ночи было принято решение увести людей на Болотную.
Они надеялись, что, заключив договор с властью, убьют двух зайцев. Первое – увести людей от радикалов и Лимонова, и одновременно возглавить этот процесс самостоятельно. Но они не имеют на это никакого формального права. Потому что митинг на площади Революции был заказан Сергеем Удальцовым и его женой Анастасией за две недели до событий. Власть ничего не подозревала. Понимаете, что случилось? Вы, Андрей, заказали митинг, а завтра прихожу я, и говорю, что он состоится в другом месте.
– Откуда у них такой цинизм?
– Они, конечно, скоты. Они даже не предупредили меня, никто ничего не сказал. До протеста у нас был с ними союз, еще с 2006 года, когда я выступал вместе с Касьяновым и Каспаровым. Бывали и разногласия, но мы общались. Ко мне приходил Немцов, тот, этот.
Главное, что протестующие люди никому не принадлежат. Они выходили на улицы не ради Немцова или Лимонова. Они выходили, потому что их возмутили выборы. И вдруг – такой трюк! Они договариваются с мэрией, получают разрешение, а дальше включается тяжелая артиллерия – мощнейшая либеральная империя «Эхо Москвы» начинает призывать: «Митинг состоится не на площади Революции, а на Болотной». Знаете, почему они еще набросились на это? Потому что в фейсбуке десятки тысяч человек записались на митинг на площади Революции. Они решили увести их.
– По вашим словам получается, что лидерам оппозиции верить не стоит. Тогда кому же можно?
– Как говорил Мюллер, верить можно мне (смеется). Я думаю, что сейчас я один из немногих кому можно верить. Я был единственный, кто целый год говорил о предательстве либеральных вождей. Меня называли чуть ли не сумасшедшим, а я опытный человек, знаю, что говорю.
– В отличие от других оппозиционных лидеров, у вас нет своего бизнеса…
– Это не обязательно.
– Почему же? Ведь еще Ленин говорил, что политика есть сконцентрированная экономика. Почему вы такой бескорыстный?
– Я занимаюсь политикой, бизнес мне не интересен. Наверное, я мог бы добиться в нем каких-то успехов, как и любой человек. Да и либеральные лидеры следовали не своим экономическим интересам, а амбициям, своим предательским инстинктам. Политика не оперирует экономикой.
– Ленинская формулировка не верна?
– Это все заблуждения нашего века. Людьми движут чувства. В большей степени даже страсти. Экономические интересы в основном бывают у обывателей. Личность двигают тщеславие, амбиции, жажда успеха и власти.
– Сегодня интерес к протестным акциям упал. Люди, можно сказать, смирились с итогами выборов. Что еще, по-вашему, может вывести людей на улицы?
– Передел собственности. Это все что интересует людей. Мы только что говорили о мотивах вождей, а если говорить о населении, то, конечно, люди хотят передела собственности. Их даже не интересуют вопросы свободы-несвободы, это больше волнует городскую просвещенную прослойку. А восемьдесят-девяносто процентов людей выступает за пересмотр приватизации – отобрать и поделить. Мы выдвинули такой лозунг, и надеемся с ним победить.
У нас действительно была проведена стопроцентно несправедливая приватизация, и она привела к тому, что большинство людей живут еле-еле. И есть две тысячи семей, которые имеют доход больше ста миллионов долларов. И еще 130 миллиардеров из списка «Форбса».
– Но передел собственности может развязать гражданскую войну.
– Почему? Кто будет воевать? Две тысячи семей?
– Но вы же знаете, что в России миллион охранников, и они могут выступить на их стороне.
– Если запахнет переделом, то охранники все бросят и убегут. Они будут выступать на другой стороне.
Я, кстати, пользуюсь большой популярностью у всевозможных охранников. Куда бы я ни пришел, всегда выходит начальник охраны: «Можно с вами сфотографироваться?». Они простые мужики, получают свои скромные бабки, рискуют. Те идеи, которые я высказываю, народу нравятся.
– По-вашему, Навальный – дутая фигура?
– Его сильно накачивают. При всем при этом он, как человек, не является талантливым. Он не политик, и тем более ни талантливый политик. Он обычный маленький грязноватый бизнесмен и маленький адвокат, всех великих адвокатов я знаю.
– Почему грязноватый?
– Потому что он работал теми же методами, что и вся страна. Очевидно, он не готовил себя к политической карьере, и поэтому везде наследил. Вот могу привести свой пример. Против меня невозможно выдвинуть обвинения в мошенничестве и присвоении имущества, я этим не занимался. А Навальный имеет мутное прошлое.
– По-вашему, политик должен быть кристально честным?
– Политик не имеет права иметь в биографии «Кировлес».
– Известный блогер Андрей Мальгин, и не только он, советуют молодым уезжать из России. По их словам, никакого будущего в России у них нет. Вы согласны?
– Молодежь сама определится куда ей ехать. Можно подумать, что ее ждут в Италии, где живет Мальгин, или еще где-то. Никто ее нигде не ждет. Никому она там не нужна, там своих безработных полно.
Давайте сначала подумаем: насколько разумны эти призывы? Сейчас везде кризис. Такие призывы абсурдны, потому что своих не могут трудоустроить.
– Но разве способные, талантливые тоже не нужны?
– Кто? Музыканты?.. Я жил в эмиграции. Вы меня спросите.
– Поэтому и спрашиваю.
– Тут важно понять. А – в какой степени они знают язык? Б – все дипломы, выданные в России, надо пересдавать, и на языке той страны, куда уезжаете. Это немыслимая жизненная стратегия: езжайте туда, где вас никто не ждет.
– С другой стороны, есть мнение, что молодежь сегодня малообразованная и аполитична.
– У меня нет никакого преклонения перед молодежью. Кто-то из них будет таким же бессмысленным человеческим материалом, как и их предшественники. Кто-то станет великим. Причем тут образование? У меня вообще нет никакого образования – ни высшего, никакого. Но я хотел узнавать какие-то вещи. Самостоятельно изучил два языка, живопись – знаю любого мелкого художника. Знания нужны по мере необходимости. Когда ее нет, то и изучать ничего не надо. Насильственно никого не сделаешь большим человеком. Должна быть страсть, желание что-то знать. Эта страсть не слепая, она отбирает знания согласно незримому списку – то, что может пригодиться в жизни. Мне, например, математика, была не нужна.
– Но все-таки, если посмотреть социальные сети, то главные интересы у молодежи: развлечения, отдых и секс.
– За последние пятнадцать лет через национал-большевистскую партию прошли десятки тысяч молодых людей. Это свидетельствует в пользу того, что нельзя обвинять всю молодежь в пустоте. Часть ее интересна, как была интересна молодежь в эпоху революций и войн. Но все не могут быть храбрыми и талантливыми. Конечно, первых молодых меньшинство, но для внесения перемен в общественную жизнь России их хватит. Для любой революции хватит.
– Как вы отнеслись к валу запретительных думских законов?
– Это несерьезные все законы. Они не могут быть выполнены. Невозможно установить тотальный контроль в стране, которая всегда отличалась безалаберностью, и живет шолтай-болтай. Как известно, строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения. У нас и законы сейчас придурковатые.
Понимаете, человека, который занимается политикой, этими законами не остановишь, как и разъяренную толпу. Это все рассчитано на пугливых интеллигентов, но они и так никуда не пойдут.
Меня, например, эти законы никак не колышут. Вот стали применять большие штрафы по поводу проведения несанкционированных митингов – в десять раз. Ну и чего? Люди не стали платить, и ничего особенного.
Как жили, так и живем. Ничего не произошло. Просто паника большая. Все эти законы – комариные укусы. Они сделаны, чтобы напугать городскую интеллигенцию. Народ этим не испугаешь. Ему и так нечего терять, кроме своих цепей. Что вот терять человеку в моногороде? Работы все равно нет. Есть люди, которые могут сказать: «Подумаешь, два года отсижу в тюрьме на казенных харчах». Там же делать ничего не надо. Сидишь, и все.
– У вас опыт есть.
– Естественно. Нечего особенно бояться.
– И клерикализации тоже ?
– Я не вижу никакой клерикализации. В бога-то никто не верит. Попы ведь не пытаются заставить нас верить в бога. Они пытаются нас заставить уважать церковь. Ну, мы и будем внешне уважать, а внутренне – бога нет. Людей верящих в него все меньше и меньше. Кто с такой церковью поверит?
– Вы атеист?
– У меня сложное верования. Я думаю, что у нас атеистов куда больше, чем всех верующих вместе взятых всех конфессий. Советская власть постаралась.
Наша православная церковь никогда не проводила реформу. Она старая, дряхлая, не приспособленная к современной жизни. Она служит некой вышивкой – несколько крестиков – на российской государственности. Серьезного значения она не имеет.
– Вам есть с чем сравнивать. Вы жили в Америке, Европе…
– Большинство людей ни во что не верит. Церкви там пустые. Они пережили свою борьбу с клерикализацией еще в начале двадцатого века.
– По интервью и выступлениям либеральных лидеров заметно, что они опасаются «русского бунта – бессмысленного и беспощадного». Как вы думаете, почему? Почему они уверены, что он будет именно такой?
— Дай бог, чтобы он был такой. Я его призываю – пусть он будет, пусть он все очистит!
Он никогда не был бессмысленным. Это тупое выражение помещика Александра Сергеевича Пушкина, который боялся, что бессмысленно бунтующие крестьяне разобьют его пианино, и возмущенный народ трахнет его жену… Как ее звали?
– Наталья Николаевна.
– Вот-вот. Наталью Николаевну. Это сказал помещик Пушкин, а не великий поэт Пушкин. Он боялся крестьян. А крестьяне время от времени – в голову им ударит, – поджигали усадьбы и вешали помещиков. Мое сердце это веселит (смеется).
– Москва самый буржуазный город в России. Как вы, с вашими убеждениями, живете в нем?
– Причем тут убеждения? Я Москву не люблю, как город. Но у меня здесь работа. Здесь – поле боя. А где еще жить активно? Здесь все СМИ, нервные узлы государства. Где еще я должен находиться, чтобы руководить политической партией? В Мухосранске? Там это будет неэффективно.
– Уже пятый год, каждое 31 число вы выходите на митинг на Триумфальную площадь. И все повторяется – вас арестовывают…
– Мы находимся в состоянии затянувшегося перемирия с властью. Она не подавляет нас страшным образом, но и не разрешает митинги. Мы понимаем, что нам уйти нельзя, потому что у нас есть гордость и общее дело. Если мы не добились свободы собраний, то ее надо добиваться. И уйти нельзя. Потому что скажут: «Испугались, слабаки». И власть по этой же причине не дает разрешений. Ей тоже могут сказать: «Испугались, слабаки. Разрешили». Вот такой клинч нас и власти. Это важно. Потому что измеряется он так: чья моральная правота?
– А потом – суды и штрафы….
– Я всегда говорю судьям: «Да, я подавал уведомление. Я пришел в этот день, чтобы провести митинг. Не мог не придти, потому что люди мне верят. Я не отрицаю. Но свою вину не признаю. Потому что главный документ нашей страны – это конституция России. Все остальное бумажонки». Мне говорят: «Мэрия не дала своего согласия». Я говорю, что мне никакого согласия не надо согласно конституции России. Судьи все понимают. Я говорю, что буду выходить до последнего дня своей жизни. Я показываю пример упрямства и силы воли. Я как бульдог. Всегда отличался этим – если цеплялся за что-то, то не выпускал добычу.
– Сегодня снова активно стали обсуждать «русский вопрос». Как вы думаете, он есть?
– А что это за вопрос? Я тоже русский. У нас и во главе государства русский. Медведев тоже вроде, да и все основные лица – русские.
Если сегодня поднять русский вопрос, то можно загубить остатки того государства, которое мы имеем. В девяностые годы у русских националистов – Баркашова и Васильева – были имперские планы, они были за империю, за огромное государство. Нынешние говорят: «Давайте отсоединим Кавказ, хватит их кормить, и останемся одни в миниатюрном государстве…
– Как Владимиро-Суздальское княжество.
– На самом деле это сепаратизм. Я против этого. Я человек старой советской формации, и мне нужна исключительно империя, и все эти вякающие о том, что в России должны жить только ивановы, мне неприемлемы.
– Но ведь вы не будете отрицать, что существует проблема отношений с Кавказом?
– Я сказал бы следующее. Если мы хотим империю, то у нас должен быть общий проект для всех. Если мы хотим жить, как вы сказали, во Владимиро-Суздальском княжестве, этого не надо.
Есть огромное количество ксенофобских эмоций: «Все чужаки говно». И есть имперские задачи – надо жить всем вместе. В России невозможно провести селекцию, какие-то отделения. Придется делиться на многие государства. Мы не можем размежеваться даже с мусульманами, их двадцать миллионов.
Когда в 1947 году Индия стала разделяться с Пакистаном, то это стоило одного миллиона убитыми и тринадцать миллионов были вынуждены покинуть свои дома. Нам за такое разделение придется заплатить еще больше. Мы готовы заплатать такую цену за «Россия для русских»? Я не готов, и не думаю, что этого хотят разумные силы. А все эти настроения хлопцев у метро должны быть подавлены в нормальном государстве. Не обязательно насилием, а переключением их энергии в другие сферы.
– В одном интервью несколько лет назад вы говорили, что каждый день делаете по сорок отжиманий. До сих пор делаете?
– Я уже не в том возрасте, чтобы много времени этому уделять. Но постоянно занимаюсь какими-то упражнениями, чтобы не ослабеть, ни захиреть.
– Обижаетесь, когда вас критикуют в том же интернете?
– Нет. Есть люди, которые употребляют мат, но это их бессилие.
– За новинками литературы следите?
– Стараюсь ничего не читать. Ничего интересного нет.
– Вообще ничего?
– Читаю какие-то исторические исследования по-французски, по-английски. Романов не читаю уже лет двадцать пять. Глупые они – что наши, что западные. Роман свое отжил. Это не современный жанр.
– А Акунин, Прилепин?
– Еще я буду опускаться до того, чтобы читать Акунина. Прилепина читаю, поскольку он партийный товарищ. Но и то не все.
– Ваша публицистика очень интересная, но переживет ли она ваши стихи?
– Стихи тоже устаревший, как и роман, жанр. Стихи я пишу для собственного удовольствия, а не для публики на самом деле.
– А она их читает.
– Ну и пусть читает.
– Неужели вас ничего не интересует в современном искусстве?
– Я не считаю, что сейчас интересное время для искусства. Сейчас, скорее, время перепутья. Основные жанры вымирают. На грани исчезновения живопись. Умирают многие вещи, а другие пока не прижились, и, возможно, как, например, инсталляция, никогда не приживутся. Как можно сравнивать Рембрандта и видеоинсталяцию. Да заткните ее себе в задницу. Потом что Рембрандт это Рембрандт.
Я, скорее, сторонник исторического величия культуры, а не современных дохлых попыток.
Дата интервью: 2013-06-27
