Известный писатель и колумнист нескольких изданий сомневается, что путинский режим кончится новым ГУЛАГом. О том, почему стоит перенести столицу России в Петербург, жертвенности Ксении Собчак, и для чего Путин стирает границы между государством и церковью, она рассказала в интервью..
– Сегодня выражение «враг России» уже стало почти привычным, и даже не режет слух. Врагами объявлены американские усыновители, геи, либералы, в общем, все кто против Путина. Как вы думаете, насколько насаждение этого образа в обществе выгодно власти, и к чему это может привести?
– Создание образа врага настолько привычная политтехнологическая конструкция, и уже кто-то верно заметил, что геи заняли место евреев.
Я думаю, что для России есть другая, большая проблема – наличие девяти миллионов наркоманов. Мало того, что россияне занимают первое место в мире по употреблению героина, так еще наши сограждане колются всяким говном, которым никто в мире не колется. Сюда можно добавить практически легальный завоз курительных смесей из Китая. Наше государство, которое требует сертификат на каждый кусок мыла, спокойно завозит эти смеси, от которых быстро скуривается пятнадцатилетний ребенок, и потом становится распространителем. При этом государство заявляет, что не может влиять на рынок. Так что важнее: геи или наркоманы? С моей точки зрения, наркоманы. С точки зрения депутата Мизулиной, геи.
Теперь люди будут знать, кто разваливает Россию. Не чиновники, которые воруют миллиардами и давят людей на дорогах, а геи. Правда, я не знаю, как они развалили Россию, вне зависимости от того, хорошие они или плохие.
– Но все-таки, может ли такое разделение – свои и враги – довести до нового ГУЛАГа?
– Я как-то сомневаюсь, что Путин доведет до ГУЛАГа. Все-таки фундаментальный принцип работы режима – капитальная коррупция. Она требует, чтобы эти ребята хранили деньги на Западе. Собственно, поэтому они так и взвились, когда Запад коснулся их денег. Дело было даже не в том, что на Западе кто-то что-то сделал против шайки, которая украла из бюджета 700 миллионов долларов, а в том, что был нарушен основополагающий принцип: российский чиновник имеет право воровать из бюджета, и никому со стороны нельзя его в этом уличать.
Путин пытается делать какие-то телодвижения, например, запретить чиновникам иметь счета за рубежом, но основополагающий принцип работы режима заключается в том, что эти люди живут на Западе, хранят там свои деньги, учат там своих детей. В такой ситуации очень сложно превратиться в Ливию Каддафи, тем более в сталинский ГУЛАГ.
– Чиновники еще предпочитают и лечиться на Западе, не доверяя отечественной медицине.
– Да кто их там будет лечить? Судьба Уго Чавеса, который лечился на Кубе, этих ребят не прельщает. Конечно, самые продвинутые могут привезти в Россию огромное количество врачей.
Я знаю случай, когда одному из родственников высших лиц государства прилетело сразу два самолета – с израильским врачом, другой с медицинским оборудованием. Когда врач увидел на чем ему предлагают работать, то попросил привезти свое оборудование.
– Кавказ стал частью России благодаря имперским амбициям, были и геополитические интересы. Сегодня все чаще обсуждается, публично и в социальных сетях, вопрос о необходимости отделения Кавказа. Насколько эта дискуссия может иметь продолжение?
– Если положение дел останется таким же, как сейчас, то Кавказ, вне зависимости от нашего желания, отделится от России
– Откуда может быть инициатива об отделении – с самого Кавказа или со стороны населения европейской части страны?
– Во-первых, у нас на Кавказе, как и во всем исламском мире, сильно растут исламистские настроения, и исламисты, как и во всех несостоявшихся государствах, типа Сомали, становятся ведущей политической силой.
Исламистские настроения растут везде. Но если в Америке дело ограничивается парочкой терактов, и ее устои не расшатываются, то в несостоятельных государствах, таких, как Алжир, Сомали и отчасти в Египет, эти движения становятся все сильнее и сильнее. Потому что государству нечего им противопоставить.
Именно это происходит и на российском Кавказе, за исключением Чечни, там свои тараканы. Если экстраполировать эту тенденцию в будущее, то мы получаем процесс отделения, способствующий исламизации региона.
Главная проблема заключается в том, где проходит граница Кавказа. Например, в свое время мы устроили геноцид адыгов, а Ставропольский и Краснодарский края это, строго говоря, были адыгскими землями. Если там будет жесткий исламистский режим, они этого не забудут, и будут предъявлять претензии на Туапсе, Сочи и прочие города с «исконно-русскими» названиями. Туапсе – исконно-русское название?
Выхода из этого нет. Поэтому, чтобы сохранить Кавказ в составе России, возможны два варианта. Один – тупо давать ему денег. На самом деле получится, что мы не сохраним Кавказ в составе России, а будем платить дань. То, что мы и делаем сейчас. Этот паллиативный вариант хорош, пока есть деньги, но он не свидетельствует о хорошем состоянии государства.
Второй вариант – быть сильной митрополией, которая может предложить Кавказу не только деньги, но культурные и цивилизационные ценности. Очевидно, что сейчас мы не можем их предложить.
– Удивительно, но за семьдесят лет советской власти регионы с русским населением, заметно подверглось советизации. На Кавказе национальные традиции остались почти такими же, и, несмотря ни на какую советскую власть, совок не прижился. Почему у них это так получилось?
– Уверяю вас, там достаточно много совка.
Знакомые моих знакомых случайно были знакомы с семьей Тарнаевых, когда она жила в Казахстане. Они были очень удивлены тому, как мама Тамерлана Царнаева ярко одевалась, красила губы, и как неловко чувствовал себя при этом ее муж-чеченец. Она же аварка. Они изумлялись: почему муж не сделает ей замечание? Тогда она вела себя, как комсомольская девица, как раз той, советской культуры. Сейчас образ культуры стал другим. Причем даже не в России, а в Америке. Это произошло в связи с исламизацией сознания всех этих народов.
Есть, конечно, еще всемирно-исторический тренд, который заключается в том, что исламизм – это сила, борющаяся с цивилизацией. Он сменил коммунизм, фашизм, других соперников, которые свое отжили. Станет ли он сильным – посмотрим. Я в этом сомневаюсь. Все же Сталин был пострашнее.
– В своих статьях, выступлениях вы любите проводить исторические аналогии. Насколько правы те, кто утверждает, что история развивается по спирали?
– Почему? Есть масса нового.
– Можно ли сравнить сегодняшнюю Россию с другой исторической эпохой?
– Сравнения такого рода крайне не корректны, потому что сравнивать можно детали. В сравнении с привычными типами авторитарных режимов, в России есть много нового. Например, сравнительная свобода. Это связано с тем, что большинство населения люмпенизированно и действительно поддерживает Путина. Потому что им все равно.
Тип авторитарного диктатора, которых грабит своих сограждан, зажимает им рот и может править только кнутом, вообще ушел в прошлое. Кстати, Путин был одним из первых, кто это понял. Надо быть очень глупым человеком, чтобы сейчас вести себя как Дювалье или Сомоса.
Все это произошло еще и потому, что уровень развития экономики таков, что большинство населения может ничего не делать. В демократических странах это тоже плохо кончается, например, влечением избирателей жить на халяву. При диктаторских режимах появляется большое количество избирателей, которые поддерживают правящего альфа-самца. Разница между демократией и авторитаризмом оказывается в объеме бонусов, которые получает люмпен. В демократических странах он очень высок, а авторитарных получается один из.
Авторитарные режимы, на самом деле, устроились лучше. Потому что они понимают, что львиную долю могут забирать себе, а люмпенам – очень небольшую. И чем нищее этот люмпен, тем больше он любит власть.
Избиратели Обамы получают много бонусов, и все равно будут предъявлять претензии. Избиратели Путина будут получать сто долларов, и – пить за это водку, и говорить, что он «наше все».
– Разве не парадокс, что в Ливии при Каддафи были бесплатными образование и медицина, дешевые жилье и бензин.
– Бесспорно, народ имел дешевый бензин, так же, как и в Венесуэле, но этот народ жил в тысячи раз нищее американского народа. А чего стоило бесплатное медицинское образование можно понять на примере, когда, чтобы объяснить эпидемию СПИДа в местных больницах, пришлось арестовывать болгарских медсестер, вымогать у них под пытками признания, что они распространяли СПИД по заданию израильской разведки.
Сын Каддафи приглашал на свой день рождения Марай Кери за миллион долларов. Можно вспомнить, как он на дорогом спортивном автомобиле разбился в Швейцарии. Когда его арестовали, Каддафи объявил Швейцарию врагом человечества, и, кажется, брал в заложники швейцарских бизнесменов. Понятно, что сын Каддафи жил гораздо лучше простого народа, и жил так, как не может себе позволить жить сын американского президента.
– Есть мнение, что порядочный человек должен быть всегда в оппозиции к власти. Почему тогда многие деятели культуры и науки все больше прислоняются к ней, и вдобавок соглашаются с ее действиями публично?
– Я не считаю, что порядочный человек должен быть в оппозиции к власти. Эта максима, которая характеризует абсолютно маргинальных дебилов. Я считаю, что у человека, который говорит власти «нет», очень ограниченный словарный запас.
Я как раз хочу иметь такую власть, которую смогу поддерживать. Более того, когда наша нынешняя власть делает что-нибудь приличное, – правда, это бывает крайне редко, – я только рада ее поддержать.
С моей точки зрения, рассуждение, что приличный человек всегда должен быть против власти – одна из самых страшных вещей, которая подрывает верительные грамоты современной оппозиции и современного либерализма. Почему человек всегда должен быть в оппозиции? То есть, он не может попасть во власть? Или он, попав в нее, автоматически перестает быть приличным человеком? Почему?
– Как же тогда слова Мандельштама: «Власть отвратительна, как руки брадобрея»?
– Одну секундочку! Это было сказано о совершенно конкретной власти.
В конце концов, даже Пушкин не всегда был в оппозиции к власти.
Это отвратительный маргинальный тезис, который подрывает многие позиции оппозиции. Когда люди начинают говорить, что все, кто сидит в тюрьме, не виноват, то они становятся похожими на маму Царнаева, утверждающую, что кровавое ФБР подставило ее сыночка. Это перебор.
Лозунгом «Власть всегда не права» охотно пользуются маргиналы, и также его охотно используют террористы. Он абсолютно чудовищен.
– Что еще, по-вашему, подрывает позиции оппозиции?
– Например, когда начинают ссылаться на современную западную демократию.
Вот во времена Петра Первого говорили, что надо делать все, как на Западе – уважать частную собственность, развивать науку, даже европейское платье носить, и плавно перейти на латинский алфавит. И еще очень важно сбрить бороды. Сейчас, ссылаясь на Запад, говорят, что алфавит замечательный, бороды не сбривайте, и уважайте автохтонную культуру. Если у вас есть национальные величины, мы поможем вам их сохранить. То есть, если у вас есть замечательный обычай вырезать девочкам клитор, то вы будете это делать в Голландии, на кухонном столе, а мы будем закрывать глаза.
Еще одна позиция – безумное распространение велфера в демократических странах, которая приводит к тому, что людям выгоднее не работать, чем работать.
Третье. Терпимость, которая превращается в поощрение чужих обычаев и культур, в том числе и разрушительных. Совершенно непонятно, почему человек, приехавший в Голландию из исламской африканской страны, не должен интегрироваться в жизнь голландцев? Почему вместо того, чтобы устроиться на работу, которая больше способствует интеграции, он получает гигантское количество пособий, и ходит на курсы по интеграции.
На мой взгляд, такая стратегия эволюционно не стабильная. Если вы берете деньги у матери, которая работает, и передаете их матери, которая не работает, то через несколько поколений у вас будет больше людей, которые не будут собираться работать. При этом ему все будут еще должны.
К сожалению, корнем всего этого на Западе является представление об общем избирательном праве. Оно оказывается тем механизмом, которое приводит к тому, что политики, желающие угодить избирателю, делают его все более и более зависимым от государства.
Поэтому диалог патриотов и либералов о своих взглядах на благополучные европейские страны, напоминает диалог глухого со слепым. Патриоты не умеют сформулировать своих претензий, и начинают орать: «На Западе все пидарасы! Посмотрите, до чего они довели свои страны!». С другой стороны, там сидят завзятые либералы, которые уверены, что если завтра ввести в всеобщее избирательное право, то у нас с неба будет падать колбаса, и будут рынок, демократия, и бесплатная медицина.
Тут выясняется, что в отличие от Петра Первого, у нас нет идеала, к которому надо стремиться. Потому что в независимости от того, плохие они или нет, но современные западные идеалы не имеют ничего общего с идеалами Запада девятнадцатого века. Тогда частная собственность уважалась, и избирательным правом обладал небольшой круг людей, которые платили налоги. Тогда не было поощрения людей, которые не работают. Тогда не было культа извинения перед завоеванными народами, а был культ экспансии: «Извините, ребята, раз мы вас завоевали, значит, мы устроены лучше. Делайте также, как мы, и , может, станете лучше».
На мой взгляд, второй большой минус современной либеральной идеологии: она нежизнеспособна в том виде, в котором нам ее предложить либеральное общественное мнение.
– Почему все-таки люди не только из творческой интеллигенции, но и технической, все больше примазываются к власти? Получают от нее премии и награды…
– Во-первых, есть всякие михалковы и говорухины..
– Вопрос не только о них.
– Во-первых, процесс покупки властью художников имеет давние традиции. Когда власть хороша, в этом ничего плохого нет. Во времена Ренессанса порядочное количество художников работало с властью. Я не могу сказать, что Буонарроте или Леонадо да Винчи были оппозиционерами. Во-вторых, если ты получаешь деньги, на которые существуешь, то не надо подличать.
Но проблема некоторых художников заключается в том, что почему-то в результате сотрудничества с властью следует угасание таланта. Например, у Михалкова. Это же просто иллюстрация гоголевского «Портрета»: вот что было и вот что стало.
Если, условно говоря, Роднина что-то делает для власти и получает за это ледовый каток, то ладно. Она решила, что ледовый каток важнее. Как я буду ее ругать? А если приходит Пиписькин, вылизывает задницу, и что-то получает, то он как был Пиписькин, так им и останется.
– Влияние РПЦ на жизнь общества заметно усиливается. Попы уже хотят ввести в школах церковное пение. Но ведь в конституции написано, что церковь отделена от государства. Похоже, что никто не заинтересован провести четкую границу между государственным и церковным. Может, Путин держит РПЦ как некую параллельную «Единую Россию»?
– Вы хорошо сформулировали про параллельную «Единую Россию». Если посмотреть на церковь, то можно заметить, как странно эти люди себя ведут. В поведении верующих людей, христианских наставников есть определенные каноны. Например, милосердие и благотворительность. Я, как либертанианец, благотворительность не люблю. Считаю, что надо дарить удочку, да и ее лучше бы заработать. А что мы слышим про РПЦ? Нанопыль, патриаршие «Мерседесы», часы… Или они занимаются воспитанием сирот, которых не отдают американцам? Они готовы воспитывать сирот, если им их даст государство, и на государственные деньги.
Есть еще господин Якунин со своим шубохранилищем и молельной комнатой. А вокруг путинских дворцов, кстати, деревни без газа стоят. Вот господину Абрамовичу я никогда ничего не предъявила бы про его дом. Потому что он не бьет себя пяткой в грудь, и не говорит, что он верующий христианин. Но ведь господин Якунин бьет. Почему бы ему не потратить сотую часть не на пруд и шубохранилище, а на газификацию деревень.
– Справедливости ради замечу, что он помогает в восстановлении Екатерининского дворца в Царском Селе, и в частности на деньги РЖД была восстановлена Янтарная комната.
– Но я про конкретных людей говорю. Про то, что эти люди возят этот самый негасимый или нетленный огонь, об этом показывают репортаж по телевизору. В двадцать первом веке показывают чудо! А кругом засранное село без газа.
Все это делают очень своеобразные люди. Они строят церкви, и считают, что Господь им должен. Они, как честные пацаны, дают богу взятку. Это не христианство, это язычество. Такой тотемизм получается: «Я ему дам барана, а он мне пошлет чего-нибудь».
– Почему все-таки никто не озабочен проведением границы между государством и церковью?
– Путин как раз и стирает эту границу. Видимо, он считает, что ему нужна какая-то идеология. Ее очень трудно найти. Потому что все время надо объяснять: почему Россия лучше Запада? Такой проблемы не было у Уго Чавеса и при коммунистах – мы строили коммунизм, а Чавес – боливаризм. Такой проблемы нет в Иране, там тоже все понятно: «Мы правоверные, а остальные неверные скоты, и живут черт знает как».
Путину все время надо объяснять российским избирателям, чем мы лучше Запада. Он не может сказать, что мы строим коммунизм. У него нет идеологии. Если у тебя пустота на ее месте, естественно, ты вынужден обращаться к религии.
– Что из себя представляет наша власть более или менее понятно.
Но и к оппозиции тоже немало вопросов. Насколько ее лидеры порядочны, и меньше ли у них цинизма, чем у Путина и его команды?
– Смотря у кого. У Навального естественно меньше цинизма. Конечно, он рвется к власти, но я не вижу никакого цинизма. Вот господин Развозжаев с его шапками и рассказами Гиви Таргамадзе о том, как они поднимут народ от Владивостока до Калининграда другой вопрос. Что тут комментировать?
Оппозиция, слава богу, не едина. Но мы можем сказать, что и власть не едина. В ней множество людей, и я уважаю тех, которые несмотря на коррумпированность, пытаются что-то делать. Конечно, они про себя не забывают, но у них есть некое понимание, что если они уйдут, то придут еще хуже них. Они находятся в сложной ситуации, но они есть, и их немало. Другое дело, что они вынуждены делать гадости, но в надежде, что когда-нибудь сделают и хорошее дело.
– Как вы считаете, можно ли делать скидку оппозиционерам, если станут известны неприятные примеры, как истории с шапками Развозжаева?
– На некоторые вещи есть, а на шапки нет. То есть, на шапки как раз плевать., но вот на историю с Гиви Таргамадзе скидок быть не должно. Я не считаю это уголовщиной, но надо быть дебилом, чтобы говорить такие вещи. Такому дебилу нечего делать в политике.
– Как вы думаете, почему наша оппозиция никогда не умела договариваться между собой, как это было в 1917 или 1991 годах? Сейчас повторяется то же самое.
– Для начала: что такое российская оппозиция? Что такое оппозиция Ее величества в Англии я понимаю. Это та партия, которая потерпела поражение на парламентских выборах. Для того, чтобы существовала оппозиция, должно существовать правовое государство, где приверженцев проигравшей партии не сажают в тюрьму. Как и у бизнесменов, финансирующих проигравшую партию, не отбирают имущество. В условиях, когда из основных привычек власти делать именно это, основной максимой власти является отсутствие реакции на требования публики. Поэтому оппозиционная деятельность достаточно бессмысленна. То есть, средний бизнесмен, прежде чем финансировать оппозицию, начинает думать о том, что он может потерять свой бизнес. Тут он совершено прав, потому что бизнесмен в первую очередь должен думать о бизнесе, и потом уже обо всем остальном. Он размышляет: «Если я буду говорить о том, что меня жрут, то будет еще хуже. Так может, мне просто отделаться взяткой? Ведь, если я буду помогать оппозиции, то мне будет еще хуже, я буду виноват».
В такой ситуации только очень небольшое количество людей может себя вести в оппозиции достойно и быть содержательным. Если честно, то я не вижу других людей, кроме Навального, которые так себя ведут. Я говорю так не потому, что так люблю его и пиарю, а просто потому, что не вижу других, таких, как он. И не считаю, что Навальный должен с кем-то договариваться.
– Может ли так называемый креативный класс выдвинуть новых лидеров?
– Это нехорошее слово «креативный класс». Давайте будем говорить «третье сословие», понимая, что это люди, у которых есть самостоятельный бизнес, и самостоятельная жизненная позиция. Нынешняя ситуация в мире такова, что относительно люмпенов их мало. Особенно в стране, где самостоятельный бизнес уничтожается принципиально. В отличие от восемнадцатого-девятнадцатого веков, когда монархи, чтобы выжить и иметь сильные армии и экономику, поощряли тех, кто занимался бизнесом самостоятельно, Путин и другие сырьевые авторитарные правители заинтересованы в максимальном уничтожении людей, которые не зависят от государства. Независимо от того, являются эти люди чиновниками, пенсионерами, врачами, учителями и так далее.
В этой ситуации третье сословие, которое невелико, как и черноземный слой, требует политического выражения. Пока им стал Навальный.
– И других не предвидится?
– Посмотрим. Если честно, я не вижу. Мне кажется, что ,грубо говоря, люди доброй воли будут помогать Навальному, чем играть в собственную игру. Можно вспомнить Андрея Заякина, который не хочет быть самостоятельным политическим лидером, но скидывает Навальному истории с диссертациями. Это хорошее поведение представителя среднего класса. Если представить, что Заякин захочет делать все самостоятельно, то Навальный много не потеряет, но и Заякин получит гораздо меньше.
– Должны ли журналисты участвовать в оппозиционных движениях?
– Думаю, каждый решает это для себя. Я могу сказать только одно. Если журналист хочет заниматься политической деятельностью, то должен понимать, что политика – это профессия. Это не история о том, как журналист пришел, и сказал свое мнение о политике, в этом случае он как раз останется журналистом. Но если он организует и проводит избирательную компанию, делает какие-то необходимые в политической жизни поступки, и все это отнимает очень много времени. Тут главное понять, что пути назад нет. Ты не можешь сказать: «Вот сегодня позанимаюсь политикой, а завтра, если не получается, вернусь в журналистику».
– А вы смогли бы?
– Я свой выбор сделала навсегда. Я не политик, и не смогу им стать по двум причинам.
Во-первых, понимаю, что это работа, и та работа, которой не хочу заниматься, потому что у меня есть более интересные вещи. Например, писать книжки. Во-вторых, ни в коем случае не хочу оказаться в ситуации, когда сделав шаг вперед, нужно отступать.
Навальный в этом смысле мне нравится – он не отступает назад. Он единственный человек, который продолжает идти вперед, когда в него кидают камни.
У нас есть много людей, особенно среди журналистов, которые сделались политиками. Условно говоря, тот же Парфенов. Он выступал, выступал, а потом тихо ушел. Все замечательно, но это не значит, что он политик.
Я ходила на Болотную, но не как журналист, а как гражданин. Именно поэтому не выступала там. Я не хочу быть политиком, потому что знаю, что не выдержу этого. Кроме того, настоящий оппозиционный политик в России должен быть готов выдержать уголовное дело, и все, что выдерживает Навальный. Я как-то не готова к уголовному делу.
– С вами трудно не согласиться в оценке Навального, и отсутствии у него цинизма. Но в поведении некоторых других лидеров он все равно заметен…
– Давайте говорить конкретно.
– Например, Ксении Собчак…
– В чем ее цинизм?
– Одно время казалось, что она повторит путь Веры Засулич… Но это только показалось.
– Слушайте, она была вполне самостоятельной, состоятельной светской львицей, и теледивой. В оппозиции много маргинальных людей, на которых можно показать пальцем, и сказать: «Ребята, вы все равно ничего в жизни не добились. Вы и бухтите из принципа «Власти – нет!», но, в общем-то, вашего мнения никто не спрашивал. Если честно, оно никого и не интересует».
Один вопрос Собчак Чулпан Хаматовой о поддержке Путина, стоил Ксении миллиона долларов. У нее устроили обыск, изъяли миллион долларов. Хочется спросить у тех, кто критикует ее: у вас есть миллион долларов, который у вас могут изъять? У вас не изымут миллион долларов, у вас его нет.
Мы можем сколько угодно называть Ксюшу Собчак той или иной актрисой, но она единственный человек, который потерял, придя в оппозицию. Причем, она знала, что теряет, потому что она достаточно близко стоит к Путину, и хорошо знает нравы этой тусовки.
– Вы пишите авторские колонки для нескольких изданий, ведете передачу на «Эхе Москвы». Когда же успеваете писать книги?
– Последние три года пишу книгу, и все не могу ее закончить. Это меня не радует. Думаю о том, чтобы что-то сократить.
Новая книга будет в жанре фэнтези. В ней ничего не имеет отношения к промышленным разборкам и Кавказу.
– Почему такой неожиданный жанр?
– Потому что процессы, которые происходят в современной России мне кажутся не заслуживающими внимания для описания в литературе. Когда я писала «Охоту на изюбря», то это было жутко интересно, мне хотелось описать эпический процесс.
Недавно я вернулась из славного Новохоперского района, где обезумевшая толпа громит буровые вышки, а отдельные российские идиоты в столице назвали это «народным бунтом». Для меня этот процесс представляет очень большой интерес, как для журналиста, и как для социолога. Но никакого интереса, как для литератора. Не знаю, как это объяснить. Я и поехала туда потому, что в одна из сюжетных линий в моей книге имеет что-то общее с этой историей.
Понимаете, я люблю писать эпосы, в которых действуют сильные герои. Они необязательно любят, они чаще воюют, и редко бывают положительные. Но они – сильные. Я не вижу в современной России сильных героев, о которых мне захотелось бы написать.
– А Навальный?
– В этом смысле он не эпический герой. Это совсем другая история. Поэтому я выбрала жанр фэнтези, там сильных героев много.
– Вы всегда в центре событий. Колонки, выступления, поездки… Наверное, для женщины этот ритм может показаться тяжелым. Как вы отдыхаете?
– Я очень много занимаюсь спортом. Бегаю. Отжимаюсь тысячу раз.
– В день?!
– Нет, в неделю. В день могу отжаться с халтуркой 200 раз, а без сто пятьдесят. Это довольно много. Кажется, у американских пехотинцев норма сорок пять, или что-то около этого.
Кроме этого, я бегаю, катаюсь на велосипеде. Все это те виды спорта, которые не мешают думать, за исключением отжиманий. Когда отжимаешься, надо считать, и я ловлю себя на том, что еще ни разу не удавалось закончить мысль во время отжиманий. А если я ее закончила, то сбилась со счета (смеется).
Вот такая у меня своеобразная форма отдыха. К сожалению, у меня есть проблема – никак не могу выключить мозги. Они все время должны у меня что-то делать.
– А о вечном остается время подумать?
– Собственно, фэнтези это как раз о вечном. Наверное, основная причина, по которой я пишу в этом жанре, в том, что описание некоторых процессов и идеологий, происходящих в фэнтези, помогают мне понять люмненов в Хопре. Происходит обратный процесс. Я вижу люмпена при Хопре как частный случай, как череду длинной естественной цепи исторических событий.
У меня всегда была проблема, а, может быть, это и преимущество: я не смотрела на современную Россию, как на уникальное место. Вот в начале девяностых в ней было очень интересно, а в путинской России – неинтересно.
– Если она не представляет интереса для описания, то для жизни годится?
– Климат, конечно, подкачал. У Василия Васильевича Розанова есть замечательный диалог. «Если в российский климат бросить бомбу, то он переменится». Городовой возражает ей: «Нет, барышня, климат не переменится, пока не припрешь начальство». Этот диалог между оппозицией и властью актуален до сих пор.
Климат в России не идеален, но летом неплохой. Это во-первых. Во-вторых, российская инфракстуктура – полная беда. Как можно жить в городе Москва?
– Она вам не нравится?
– Я сплю в ней на два часа больше, чем в остальных городах мира. Причем, живу не в Москве, а за городом.
– Она очень ухоженная…
– И номер один по пробкам… Да вы что-то мало ездили по другим городам мира, если считаете ее ухоженной.
– Но если сравнить с Петербургом…
– Знаете, я бы поспорила. Питер – это столица европейской империи, сильно улучшенная копия Стокгольма. Каждый раз, когда приезжаю в Стокгольм, вижу, что копия лучше оригинала. А Москва – это деревня, и это осталось в архитектурном облике.
Москва – горячечная история с неправильными концентрическим строением, чудовищное наслоение непереваренных слоев. На купеческую Москву сажаются современные небоскребы, дальше идут промзоны. Москва – первый город по пробкам.
Если посмотреть, что можно сделать из Питера, а что из Москвы, то факт будет в том, что в архитектурном плане Питер – столица европейской империи, а Москва – большое село.
Я уже много раз говорила, что столицу России надо переносить в Петербург.
– Зачем?
– Потому что там есть некий габитус, аура города, которые ставят правителям мозги на место. Вот он выходит на Дворцовую площадь, видит Адмиралтейскую иглу, Зимний дворец, который, кстати, стоит на площади без ограды. А Кремль как раз окружен стеной. В Португалии тоже есть что-то похожее на наш Кремль, но на нем тренируются местные скалолазы. Мне кажется, это будет очень правильным употреблением Кремля. Сделать из него что-то вроде детской тренировочной площадки для скалолазов.
С моей точки зрения, даже Ленина не надо выносить из Мавзолея. Пусть лежит. Надо правительство вынести из Кремля.
– Думаете, что-то изменится?
– Если будет комплекс мер, то, на мой взгляд, это полезно будет сделать. И это ведь касается Питера. Пусть правительство выселится ровно в том составе, насколько оно может поместиться в Зимнем дворце. Их надо уменьшить ни в десять, ни в сто, а в тысячу раз.
– Куда же тогда девать министерства, комитеты?
– А их расселить по разным городам России, и заставить общаться между собой с помощью интернета. Тем более, по интернету взятки не передашь.
– Вы думаете, это реально?
– Теоретически, при Навальном – да. При Путине, понятное дело, нет.
Дата интервью: 2013-08-11
