Известный дирижер и пианист считает, что не стоит сравнивать Путина с Брежневым. В интервью он рассказал почему не любит современную музыку, значении религии в современной России, и пунктуальности своего отца.
– Максим Дмитриевич, вам довелось видеть окружение отца, общаться с корифеями музыки. Как вы думаете, почему их время ушло?
– Те, кто были рядом с отцом, и сам он, просто ушли. Сегодня таких авторитетов уже нет. Такой человек должен иметь за плечами свое величие в искусстве. Возьмите хотя бы тех, кто был рядом с отцом – Бриттен, Хачатурян, Шебалин. Когда я начинаю думать об этом, то мне приходит мысль, что всплеск творчества происходит во время мировых катаклизмов, они импульсируют. Как только начинается даже благополучный застой, то все куда-то исчезает. Получается, что благополучие ведет к застою.
Не хлебом единым жив человек. Мы стремимся к экономическому благополучию, а когда его достигаем, то становится скучно. С человеком должны быть еще религия и вера. Это самое главное.
– Религия в любом виде?
– Я православный, и для меня православие религия. Кто хочет быть мусульманином, пусть верует в аллаха. А мы православные, и я очень рад, что православие в России возрождается.
– Вас не смущает, что церковь активно вмешивается в общественную жизнь?
– Такие мысли притянуты за уши, так говорят враги православия. Я это очень хорошо чувствую. Идет большой наезд на православие, и те, кто пытается это делать, путаются, не знают, что православие это христианство, что мы христиане, и живем в христианской цивилизации.
– Но почему церковь не сочувствует униженным и оскорбленным?
– Она хочет сочувствовать. И сочувствует. Посмотрите, сколько она делает для бедных – и школы, и когда человек гол и сир, он может придти в церковь, его накормят и напоят.
Кому что плохого сделала православная церковь? Когда Иисуса Христа били перед распятием, он говорит потрясающую фразу: «Если я сказал что худого, то скажи что. А если нет, то за что ты меня бьешь?». Для меня это самая святая фраза.
Вот скажите, кому наша церковь сделала худого? Кого она наказала ни за что? Кого она посадила в тюрьму?
– Для вас сегодня есть авторитеты в профессии, и вообще в культуре?
– Трудно сказать. По мере возможностей слежу за тем, что происходит. Можно сказать, что у меня нет авторитетов. Когда кто-то скажет что-то умное, то приятно. Сказал, и – кончился авторитет. А так, чтобы я кого-то слушал, такого нет.
– Мравинский был авторитетом?
– Был. Потому что он был первым исполнителем многих симфоний отца. Отец сам проходил их с ним, учил. Многие вещи я беру у него, потому что это первоисточник, это эталонные записи. Но музыка вещь живая, и в каком-то времени возникает новый талант. Ничто не может остановиться на чем-то. Умер Мравинский, и – бац! – все остановилось? Нет. Придут другие.
– Сегодня есть такие дирижеры?
– Есть много интересных дирижеров – и на западе, и в России. Гергиев, Темирканов, да много! Каждый что-то находит в музыке. Она тем и хороша, что в ней можно найти свою идею.
– Вы назвали только петербургских музыкантов. А как же московские?
– Знаете, как говорил папа: «Не перечисляй. Кого не назовешь – обидятся». Хороших дирижеров много и в Москве, и Петербурге, не могу всех перечислить, они все мои друзья.
– Вы вспомнили про отца… Жизнь гения состоит из мелочей, порой самых прозаических. Известно, что Дмитрий Шостакович страстно любил футбол…
– Я тоже очень люблю футбол. Недавно переживал – мой концерт совпал с матчем «Зенита», за который тоже более папа.
Если говорить о мелочах жизни, то отец очень уважал домработницу, знал, что в два часа она подает обед, и даже если в это время он писал музыку, то откладывал ручку, и шел обедать. Придти не вовремя для него было неуважением к ней. Он вообще никуда никогда не опаздывал. Защищал своих учеников, свои произведения. «Мало написать музыку, надо уметь ее защищать», – говорил он. А в те годы еще как надо было защищать.
– В фильм Хржановского «Полторы комнаты..» есть сцена, где ваш отец заходит в рюмочную. Так бывало?
– А почему нет? Он был нормальный, живой человек. Мравинский тоже любил заходить в рюмочную, пропустить рюмочку, его там все знали и уважали. Гениям ничто человеческое не чуждо.
Есть такие индивидуумы, изолированные гении, которые могут лежать, смотреть как плывут облака, и думать. Нет, человек должен знать простую жизнь. Пойди напиши такую симфонию, как Восьмую Шостаковича, не зная жизни.
– В советское время вы были обласканы властью, руководили симфоническим оркестром Гостелерадио. И вдруг – в 1981 году убегаете в Америку. Вас потом предателем не называли?
– Писали в «Литературной газете». Я уехал потому, что застой был очевиден. Я не хотел, чтобы мой сын превращался в его собственность, и уехал вместе с ним. И правильно сделал.
– Через несколько лет после смерти отца….
– Если бы отец был жив, то представляете, что ему было бы за это?! Когда страна поменялась, я вернулся. Сейчас живу и в России, и в Америке, это нормально.
При коммунистах телевидение и радио были номенклатурной организацией, она была в кулаке у Лапина, который руководил всем. У него была «гениальная» идея: сделать оркестр без евреев. Он разрушил два оркестра, выгнал Рождественнского.
– А как состоялся ваш побег?
– Я отыграл все гастроли в Западной Германии, и после последнего концерта сел не в автобус, который ехал в СССР, а в полицейский автомобиль, и уехал в полицию. Не буду скрывать, автомобиль меня ждал.
– Вас лишали советского гражданства?
– Как потом выяснилось, нет. Видимо, им было не до меня. У меня так и осталось двойное гражданство- российское и американское.
Знаете, я еще в шестидесятые годы ездил по всему миру, путешествовал. Знал всех импресарио в Америке. После бегства из СССР, меня встречал в Америке Ростропович. И я сразу начал работать, как раб на галерах, как сейчас любят говорить. Хотя не люблю, когда начинают цепляться к словам. Ну сказал человек фразу… Нет же, его будут травить за это.
– Простите, вам нравится Путин?
– Он мне нравится, как человек. Он очень умный, много знающий. Иногда его слушаешь, и удивляешься – это же сколько надо знать в экономике, и в том, и в другом.
– Вы убежали из СССР, от застоя, как вы сказали. Брежнев был у власти 18 лет, а Путин уже 12, и еще предполагает быть в ней столько. Вас это не смущает?
– Не надо сравнивать Путина с Брежневым, потому что Брежнева никто не выбирал. Путина все-таки выбирали всенародно.
– Разве вы не знаете, как у нас выбирают? Последние митинги начались именно после выборов…
– Я этого не знаю. Между прочим, слышал по радио, что во всех странах есть такие прохвосты, которые стараются подтасовать выборы. Но это не значит, что на них нужно ориентироваться. Вычти этот процент из общего, и все равно останется большинство.
На предыдущих выборах за него голосовало большинство, нельзя же столько приписывать.
– Юрий Темирканов рассказал в интервью мне, как к нему приезжал дирижер Вятской филармонии, и по его словам, музыканты его симфонического оркестра получают четыре тысячи рублей. Вам не кажется, что такое положение есть путинская политика? Вам она тоже нравится?
– Нравится то, что музыканты мало получают? Наверное, тут можно рассуждать так: вот сосулька упала – Путин виноват. Сколько есть денег у государства, столько и платят. Пенсии повышают на столько, на сколько могут. Ну как можно сразу всем дать? Почему мы хотим, чтобы у нас было как в Америке или Швейцарии? Для этого надо много работать. Есть такое понятие: производительность труда. Чем она выше, тем больше денег в казне, и тогда не надо будет платить музыкантам три тысячи. Надо чтобы было меньше коррупции и воровства, тогда и деньги будут оставаться для симфонического оркестра в Вятке.
Неправильно говорить, что Путин в этом виноват. Дескать, вот сейчас придет другой, и тогда будет больше денег. Откуда непутин их возьмет?
– Простите, но вот господин Миллер…
– А кто это?
– Глава «Газпрома». Вот он построил себе дачу – копию петергофского дворца, за несколько миллионов долларов. Вы полагаете, у г-на Миллера производительность труда выше, чем у музыкантов из Вятки?
– Это же можно сказать о тех, кто покупает яхты и футбольные команды. Могу сказать, что это на совести тех, кто это делает.
– Но это все друзья Путина.
– Они могут быть друзьями кого угодно. Не в этом дело. Это на совести тех, кто так делает. Я так не поступал бы, не стал бы покупать «Челси» и строить дворцы. Сейчас строю большой дом, но у меня есть цель – давать в нем камерные концерты, бесплатные. На них будут играть квартеты, будем приглашать пианистов.
– Вам доводилось общаться в Америке со священниками Зарубежной церкви?
– Моим духовником был владыко Лавр. Святой человек. При нем состоялось объединение РПЦ и Зарубежной церкви.
– Когда вы вернулись в Россию, не заметили разницы между американскими и нашими священниками?
– Я общаюсь с теми священниками, которых знаю, теми, которых знаю здесь, и теми, которых знал там. Все они замечательные священники. У меня не так много среди них знакомых, но, наверное, мне везет.
Я думаю, что церковь объединяет в себе хороших, преданных людей. Нельзя сказать, что эта организация служит только обогащению, как рисовали в начале прошлого века в карикатурах – толстый поп с большим животом. Люди бывают разные, обобщения тут неуместны. Роль церкви в государстве должны быть духовная, она ремонтирует человеческую душу. Это не коммерческое предприятие, а институт человеческой души.
– Известно, что вы, как и многие серьезные музыканты, любите джаз…
– Раньше у меня была большая коллекция, слушал многих джазовых музыкантов. Но джаз – это молодость, сейчас мне 73 года, и я люблю старых музыкантов – Дюк Элленгтон, Бенни Гудмен.. со многими был знаком.
– Почему вы равнодушно относитесь к року или поп-музыке?
– Я не люблю современную музыку, начиная с Битлз. Я вообще не люблю все эти ВИА, группы. Мне нравится, когда человек играет один, например, как Оскар Петерсон. Когда играют группой, то это напоминает мне симфонический оркестр без дирижера. Меня больше привлекает серьезная музыка. Сегодня нет такой музыки, чтобы мен захотелось еще раз послушать. Джаз ушел с молодостью. Нужно думать о вечном.
Дата интервью: 2012-02-21
