Лидер легендарной группы ДДТ уверен, что рок-н-ролл жив. О том, почему Валентина Матвиенко перестала его поздравлять с днем рождения, как попса развращает зрителя, и насколько важен коммерческий успех для рок-музыканта, он рассказал в интервью.
– Юрий Юлианович, вас не расстроило, что Медведева поменяли на Путина, а Путина на Медведева?
– Нисколько не удивился этому, предчувствовал, что так и будет. У меня не было ни шока, ни удивления. Многие ждали каких-то финтов, многоходовых партий. Ничего не случилось. Потому что в нашем правительстве играют не в шахматы, а в шашки – в «чапаевцев». Они еще раз показали, что никаких грандиозных стратегов и хитроумных царедворцев среди них нет. Они страдают теми же недостатками, что и остальные люди.
– Вы сомневаетесь в мудрости Суркова?
– По-моему, это только плакат. Один раз у него получилось – на прошлых выборах он что-то перетасовал, второй раз не получилось. Люди устают.
– А чаплинский елей власти, дескать, никогда не было такой дружеской передачи власти, не покоробил?
– Слава богу, Чаплин не вся наша православная церковь. Я дружу с молодыми батюшками, которые служат во Владикавказе, на Дальнем Востоке, в Сибири. Они совсем другие, и не утверждают, что священник должен показывать народу свои богатства. Они не против романа «Лолита» и даже миниюбок, понимают, что все эти вещи поверхностные, и не дело церкви говорить об этом. Нужно говорить о глубине, разрушающейся личности, духовной яме, в которой мы находимся. Но господину Чаплину не до этого.
Я с ним как-то встречался на форуме в Петербурге. Я говорил, что мы совершенно не занимаемся молодежью, которая гибнет от наркотиков, алкоголя, одиозной пропаганды. С одной стороны им говорят: «Имей сто холодильников, и – будешь счастлив», с другой – «Молись хозяину страны, потому что он и есть Россия». Чаплин стал со мной спорить. «У нас молодежь прекрасная, хорошая», – утверждал он, закатив глаза. Смотря на него в этом момент, я понял, что этот человек совершенно не адекватен, не видит реалий, и не понимает сущности происходящего, живет в каком-то своем углу. Дай ему бог повзрослеть.
В советское время, когда жил в Уфе, я знал нескольких священников катакомбной православной церкви. Они не приняли советскую власть, и ходили в тюрьму за веру. Советская власть для всех была разная. Были и агенты КГБ, которые служили церкви, были и настоящие, истинные воины духа, которые были непоколебимы.
Наша церковь больна, как и все наши социальные институты, всеми грехами, которыми больны и мы, музыканты, и правительство, и силовые структуры. Сейчас здоровые социальные институты есть могут быть только разве в гуманитарных движениях, или благотворительных организациях, которые помогают больным в хосписах.
– Вас не смущает, что церковь сегодня все больше и больше усиливает свое влияние на светскую жизнь?
– Я ярый противник этого. Со мной согласны многие священники, особенно молодые. Я против пути, который озвучивает Чаплин. Это всегда плохо кончалось.
– Сначала они будут предъявлять претензии к книгам, а потом – науке?
– Потом и песням, вообще творчеству. Помните, как министр внутренних дел говорил, что наша молодежь слушает не те песни? В этом смысле, это настоящее возвращение в Советский союз. Причем, они берут от него не лучшее, а оно там было, – а самое худшее. Не понимаю, как они так умудряются?
– О вас, судя по публикациям, известно все, или почти все…
– Это хорошо с одной стороны. С другой стороны, плохо. Хотелось бы быть немного какой-нибудь тайной, навести туман на умы сограждан. К сожалению, я простоватый парень. Тоже, наверное, в шашки играю, а не в шахматы.
– Недавно пересмотрел фильм «Рок» Учителя. Там есть кадры, как вы работаете по ночам в столовой. Может, молодым рок-музыкантам тоже пора пойти по следам вашего поколения – в кочегарки, сторожа?
– Они уже давно там. У меня очень много друзей среди музыкантов, и они работают электриками, строителями, каменщиками, дворниками. Все то же самое, что и было. Днем работают, ночью репетируют. Это все уже вернулось.
Молодые музыканты приходят ко мне каждый день. Они едут в Питер за духом, низким, сутулым небом, метафизикой, какой-то художественной тонкостью, которая есть в Питере. В Москву едут за славой и деньгами.
Недавно приехала группа из Сибири. Все ребята работают на стройке. Вечерами играют. Это нормально. История рифмуется.
– Елена Камбурова рассказывала мне, что когда-то помогла вам. Как?
– Она настолько помогла мне, что пером ни описать. Приехала к нам в институт, давала концерт для студентов, а я тогда учился на первом курсе, выступал в самодеятельности, пел песни под гитару. Была у нас в институте такая Елена Исаевна,она и затащила меня на чаепитие к Камбуровой. Я страшно стеснялся, но Елена Исаевна сказала: «Надо. Это же Елена Камбурова!».
Я спел для нее пару песен, одна была «Свинья на радуге» и еще что-то. Камбурова сказала мне несколько фраз, которые запомнил на всю жизнь, после них у меня выросли крылья за спиной, ведь был период сомнений: могу я петь или не могу? Она сказала: «Голос есть. Сердце есть. Мозги тоже не в пыли. Молодец. Давай дальше». Этого мне было достаточно.
– Сами помогаете молодым?
– Пытаюсь. В свое время мы этим активно занимались. На нашей студии было записано около сорока альбомов молодых рок-групп. Бесплатно. Многие молодые певцы начинали свой творческий путь и делали свои первые записи в нашей студии. ДДТ сделало два фестиваля, толкнуло вторую волну питерского рока. В последнее время нет денег, чтобы продюсировать, продвигать на радио.
– Хотя бы морально можно помочь…
– Морально – да. Я человек широкий, меня на всех хватит. Я всем могу сказать доброе слово, если они этого заслуживают.
Ко мне приходят с текстами, песнями, мы говорим о поэзии, музыке. Вот приходит молодой парень, спрашиваю: «Вы какие стихи читали?». «Виктора Цоя». «И все?». «Пушкина». «А что еще?». «Ну, Высоцкого». .. Поэтому веду какие-то просвещенческие беседы, открывают поэзию Мандельштама, Андрея Кабанова, других поэтов.
– По вашим ощущениям, не все потеряно с молодыми талантами в России?
– Неее.. Некоторые мои коллеги говорят, что рок-н-ролл умер. Это неадекватная оценка. Ничего не умерло – ни рок-н-ролл, ни театр, ни роман, как форма искусства и как жанр. Умирают люди. Что-то внутри у них перегорает. Устают. Свечки гаснут. Им начинает казаться, что все умерло, а на самом деле это не так.
– Некоторые ваши коллеги успели спеться с властью. Неужели это можно объяснить элементарным – так сытнее?
– Человек слаб. И я, наверное, слаб в чем-то. Каждому – своё. В последнее время перестал судить своих коллег. Я понимаю человеческую слабость: за десять-двадцать лет навоевался, рок-клуб, период нищеты, и вдруг какие-то деньги появились. У певца сразу наладилась жизнь, и – опять идти на баррикады? Сколько можно?
– Духовные баррикады – это немного другое.
– Так-то оно так, но, скорее всего, есть усталость, погасшие свечи внутри. У многих есть желание жить спокойно, просто делать свое дело, искать какие-то нюансы в музыке, форме, стихах, и не заниматься ничем гражданским. Они говорят, что оппозиция ничем не лучше правительства, правительство не лучше оппозиции. Что надо жить, кормить детей, и закончить свои дни на Майорке с удочкой лучше, чем в Магадане с кайлом.
– Но ведь тогда на имени можно поставить крест.
– Не знаю… Это еще такая среда. Постоянная реклама общества потребления, какого-то материального счастья на земле. Это несется из всех радио-ртов. Такая мощная массированная агитка общества потребления нивелирует конформистские вещи, которые происходят не только с музыкантами.
Посмотрите на режиссеров театров, дирижеров крупных оркестров. Они все аплодируют правительству. Потому что сидят на бюджете. Эта часть нашей культуры или богемы, которая начинала очень хорошо, духовно и революционно. Сейчас у них у всех большой бизнес.
– Когда-то вы пели про мальчиков-мажоров. Теперь они стали политиками-мажорами…
– И слово мажор никуда не делось.
– Только они страшнее стали.
– Согласен. У них стало больше рычагов для промывки мозгов.
– Как вы думаете, что делать тем молодым людям в провинции, которые слушая ваши песни, понимают то, о чем вы говорите, и в то же время окружены провинциальной серостью и почти полной безысходностью?
– В провинции гораздо сложнее выживать тем, у кого есть внутренняя свобода. Там все жестче.
– Вы можете им что-то подсказать?
– Нужно стараться не предать себя. Надо жить так, чтобы уважать себя. Если я сломался раз, второй, третий, то потом у меня ни одна песня не напишется. Не смогу их писать, мне муза откажет.
Я не гуру, и не могу сказать: делай вот так и вот так. Думаю, что главное – сохранить в себе внутреннюю свободу в наше серые времена. Для этого, мне кажется, сегодня больше возможностей и в деревне Покровка, и в Орле, и в Туле, и Владивостоке, и Челябинске.
Я вот сразу чувствую людей с внутренней свободой. Неважно, где они работают, и какой у них социальный статус.
– «Форбс» записал вас в миллионеры. Вы потребовали опровержения, его так и не последовало. Чем все кончилось?
– Опровержения не было, потому что они потребовали от меня налоговую декларацию. Я сказал им, что они могут взять ее в налоговой инспекции, я им разрешаю. На этом все и кончилось. Видать, они поленились это сделать.
– Коммерческий успех важен для рок-музыканта?
– Нет. Мы уже не молодые парни, хотя группа омолодилась, нашему барабанщику всего 22 года. Кроме музыкантов в группе ДДТ есть инженеры по звуку, свету, всего нас около двадцати человек, у всех семьи, дети. Целая коммуна получается, но у нас нет своих огородов, чтобы выращивать на них картошку. Деньги нужны, но ребята меня поддерживают, за что я им благодарен. Если говорю, что за такой-то концерт денег не будет, они говорят: «Ну, и ладно». Для нас не деньги не главное, мы специальная группа. Я знаю много групп, которые распались только из-за финансовых проблем. У нас таких вопросов никогда не было. Потому что люди подбирались по человеческим качествам. Они больше философы, больше независимые, понимающие. Для них главное – музыка.
Я соглашусь с теми, кто будет мне оппонировать, дескать, деньги нужны для семей, но с другой стороны, музыка тоже важна. Мы живем очень скромно. Миллионерами нам не стать. Мы пытаемся работать честно, очень уважаем зрителя.
Скоро поедем с новой программой по стране. Представьте себе: что такое три трейлера, набитые аппаратурой, довезти, например, до Екатеринбурга за свой счет? И никаких спонсоров вообще.
Два года назад мы ездили на Камчатку и в Магадан. Взяли в чартер АН-26. На Колыме вообще нет никакой аппаратуры, вообще ничего нет, кроме рыбы и икры, и то они не у всех. Мы сделали там концерт. Взяли спортивный зал, временный, весь железный. Попросили местную молодежь помочь, и три дня обвешивали зал матрацами, чтобы железо не гремело. Мэр города дал нам два крана, чтобы подвесить аппаратуру. На концерт пришел весь Магадан. Потом ко мне подходили ребята: «Юрий Юлианович, это же был европейский уровень. У нас такого никогда не было».
На Камчатке и во Владивостоке сыграли фактически бесплатно, все наши гонорары ушли на покрытие расходов по перевозке аппаратуры. Зарабатывать начали только в Иркутске, когда уже выехали с Дальнего Востока.
В нашей стране нет нормальных площадок. Десять городов-миллионников – десять дворцов спорта. Плюс еще пятнадцать можно вспомнить. Больше ничего нет. Играть нашу новую программу можно только во дворцах спорта, потому что есть еще широкомасштабный видео-арт. Показывать это можно только в них. Поэтому новую программу мы сыграем только в 25 городах, где есть дворцы спорта. Наверное, они есть и в других городах, но в каком они состоянии? Где-то нет балок, чтобы повесить экран, где электричество никакое, где еще чего-то нет. Вот сейчас строят кучу дворцов в Сочи.
– Но вас туда не пустят
– А я туда и не поеду. Мне как-то намекали, но я отказался. Тем более, на Олимпиаду.
– Почему?
– Потому что считаю, что ее надо было проводить в Красноярске. Надо развивать регионы.
Я не понимаю, зачем нужна зимняя Олимпиада в Сочи? Там есть пляж, море. Можно было развить такие регионы, как Красноярск и Челябинск, строить там супертрассы в горах.
Мне один мудрый мужик говорил про интересную экономическую теорию. Построить дороги и предприятия с нанотехнологиями по всей России сразу невозможно. Теория «кустового метода» заключается в следующем. Берется два-три региона, в них активно развивают промышленность и образование. Между этими регионами начинают строить дороги, и, в конце концов, когда количество таких регионов переваливает за половину, то в соседних, депрессивных регионах тоже начинается подъем промышленности. Потом идет быстрый подъем всей страны.
Сочи перегружены пляжами и лыжными базами. И – совершенно пустая Сибирь. Я считаю, что экономически это неправильно.
– Начальникам виднее.
– Они так думают, потому что это пафос. Я понимаю слово «патриотизм», и считаю себя патриотом. Патриотизм – это очень интимное чувство, как любовь к матери, о которой не кричишь на всех углах. Это очень тонкое и очень скромное чувство.
– Вы уже когда-то пели о любви к родине.
– В новой программе будет еще одна песня. «Наш патриотизм не очень высок. Он не фужер на банкете, не танцор нагишом. Он не гимны, не марши, не речей песок. Он наивен и прост, и даже смешон. Он не дубина, не народ, не вождь.. Не чугунный цветок в гранитной руке. Он там, где мы хоронили дождь. Он солнце, тонущее в реке». Вот наш патриотизм.
– Вы сказали, что в новом альбоме ДДТ будет музыка 21 века…
– Она современная.
– Но вы, как музыкант сформировались в конце прошлого века. Не тяжело быть современным?
– Я был и остаюсь горлопаном русского рока. С другой стороны, слежу за мировыми тенденциями.
Я считаю, что русский рок в двадцать первом веке – это не чувак с гитарой, хриплым голосом, поющий крутые социальные частушки. В новом альбоме они тоже есть, но все-таки музыка уже другая – с современной энергетикой. Русский рок времен «Еду я на родину», «Революции» – это одна вещь, а сейчас совершенно другая.
– И в чем отличие?
– Стало больше нюансов, полутонов, больше музыкального языка. Если раньше энергетику музыки можно было назвать черно-белой, то сейчас скорее размышленческая, по другому окрашенная, давящая на другие рецепторы нервных окончаний современного молодого человека.
Объяснить это сложно, но я, кажется, постарался.
– Ваша песня про подводную лодку «Курск» очень напоминает песни военных лет…
– Или Окуджаву. Я специально решил написать ее в таком стиле, другой формы не услышал.
– Общаясь с коллегами, вы видите понимание, что такие песни сегодня больше нужны, чем попсовые Тани-Вани?
– Согласен. Поэтому мы и выпускаем новый альбом «Иначе». Первая часть концептуальная, с современным звучанием, восемнадцать треков . Вторя часть называется «P.S.». В ней как раз такие песни, они решены оркестрово, мощно.
Там есть песня «Моногород». «Вася, разлей по стакану слюну. Мы не ели уже несколько дней. Не продать ли таджикам жену? Да жаль дуру. Ей тоже налей…Они сделали нас свободными, точнее мы на хрен никому не нужны. И вот пью я глотками народную муть разбавленной спиртом слюны».
– Жестко..
– Нужно говорить жесткую правду, в этом и есть искусство.
В альбоме есть «Песня расстроенного человека». Он чистит именной наган, и приговаривает: « Ничего-ничего, скоро я с вами со всеми разберусь… Коммунизм хорошо…Тоталитаризм хорошо…Сталинизм хорошо..». Таких людей в стране много.
Есть и песня о президенте. «Господин президент, что вам снится ночами в нашей дикой стране в сей тревожный момент? Что кричали вам эти сто несогласных? Может быть, комплимент?». Эта песня про отрыв власти от народа. Я рассматриваю четыре модели отношения власти и народа, исходя из идей Гитлера, Конфуция, Ленина и нынешних правителей: сильная власть и слабый народ, сильный народ и слабая власть, сильная власть и сильный народ, слабый народ и сильная власть. И даю пятую модель, от себя лично, совершенно наивную: добрая власть и добрый народ.
– Минуточку, но вы же сами постоянно говорите, что вы не политик.
– Я не политик. Я гражданин. Эти песни не политические. Политика и гражданственность совершенно разные вещи. Гражданин – это человек неравнодушный, понимающий что от него зависит будущее его детей, которые будут жить в нашей замечательной стране. Политик – человек, который состоит в партии, проводит ее идеи. Гражданственность – это широкое понимание жизни, а политика – это жесть. Она жестко структурирует личность, взгляды на жизнь строго ограничены партийными рамками.
Еще раз скажу, что я не политик, и никогда не был ни в одной политической партии. И не буду.
– Тем не менее, активно поддерживаете «Яблоко».
– В этот раз поддержал, и правильно сделал. С ребятами из этой партии был на митингах несогласных – вместе выступали против газпромовской башни в Петербурге. Как художник считаю, что этого нельзя было делать, она испортила бы исторический облик города.
Вместе с «яблочниками» был на митинге против образовательной реформы. Я считаю, что в городском парламенте обязательно должны быть «яблочники» в противовес «единоросам». Вообще, обязательно нужно, чтобы в думе были все партии – коммунисты, «яблочники», левые, правые.
– Это уже было в начале девяностых. Получился базар.
– Но без базара никуда. Любой порядок, если его доводить до абсурда, заканчивается холокостом или концлагерем. Любой бардак заканчивается любовью.
В парламенте должна быть борьба мнений, он должен быть народной трибуной. Это питает мозг, общество начинает задумываться. Я считаю, что в Думе должны быть представлены все мнения общества.
– Предлагаете отменить золотое правило: «Русскому человеку нужен царь и бог»?
– Эта поговорка в наше время уже не проходит.
– Если бы это еще Путин с Чаплиным поняли…
– Для них она нужна. Для меня нет. Люди взрослеют. Мне нравится, что сегодня люди в стране стали задумываться. Недавно смотрел полемику Сванидзе и Кургиняна. Понятно, что это спектакль, но было интересно наблюдать кому клошара аплодирует?
Полемика есть, ее должно быть больше. Чем больше мы будем проговаривать свои мнения, тем лучше. Это лучше, чем сидеть на кухнях, и готовиться к гражданской войне.
– Вы думаете, к ней кто-то готовится?
– Думаю, очень многие. Только свистни. Это даже в Кремле понимают. По крайней мере, самые умные из них.
– Ваши коллеги поэты любят говорить о России – земной, небесной, своей, еще какой-то. У вас есть своя Россия?
– Свою Россию я сверял по Шукшину, Астафьеву, Вампилову, Окуджаве, Галичу. С одной стороны, она у меня мощный художественный образ. Россия, Родина… С другой стороны, у меня сформировался свой взгляд на Россию – высокое, бережное отношение к простому человеку. Этому я учился у старших товарищей, и для меня это важно. Может, этим и отличаюсь от своих коллег, которые ищут то инфернальную Россию, то метафизическую, то еще какую-то.
Моя Россия – это крестьянская, мужицкая, и обязательно солдатская. Я очень уважаю солдат, был с ними в окопах. Многие мои коллеги ругают наш народ. дескать, он инертный, нет гражданского общества. Немцов жалуется, что невозможно поднять людей на митинг. А я хочу сказать, что прекрасно понимаю народ. Это не равнодушие. Это сработал защитный механизм. За эти двадцать лет столько поизмывались над простыми людьми, что они, не осознавая сами, выстроили стены и заборы вокруг себя, чтобы просто выжить. Вместе с тем, нужно видеть и все минусы нашего народа, его лень, бесхарактерность, пофигизм, уныние. Это тоже есть. И в этом понимании тоже есть патриотизм, ведь он не крики с трибуны: «Я люблю народ».
– Вам довелось побывать два раз на войне – в Югославии и в Чечне. Не страшно было?
– Нет, но было очень тяжело наблюдать этот Армагеддон.
Наши молодые солдаты шли в атаку и не гнулись, потому что мозг, сердце были окружены этой защитной стеной. На той войне я понял, что если оплакивать каждого погибшего, как полагается православному человеку, то сердце может просто разорваться. Поэтому организм и ставит защиту.
– У вас получилось бы написать песню на заказ?
– Такие предложения были, но я сразу говорю, что не умею. Для меня это все равно что выступать на корпоративе. Я могу спеть друзьям в кабаке, просто так. Но на корпоративах не получится. Я не официант в искусстве. Официант – хорошая профессия, но официант в искусстве это ужасно.
– Вы так часто ругаете попсу…
– Да не ругаю я ее.
– Публично не раз говорили, что ее противник.
– Я все вижу глобальнее. Из-за попсы нивелируется зритель, это чувствуется даже на наших концертах. Он очень изменился благодаря обработке попсой. Стал ходить на концерты не за мыслями, не за душевными переживаниями, а за удовольствием. Попса – это дурацкие спектакли, глупое кино, пафосные политики. Попса гораздо глобальнее, чем может показаться.
– Неужели ничего нельзя противопоставить ей?
– Гораздо продуктивнее доказывать обратное своим искусством, своим сердцем. Два года прошли в работе на студии – над альбомом, звуком. Я точно знаю, что нам нужно выдать. У шахтеров есть такое выражение «на гора». Вот и мы должны выдать «на гора» хороший уголек, который будет гореть в топках, и кормить сердца наших граждан. Конечно, тех, кто желает.
– Если, предположим, власть повернется к вам лицом, и вас начнут приглашать на официальные концерты, на Первый канал, согласитесь?
– Она поворачивалась уже. Матвиенко ко мне очень тепло относилась, и поздравляла каждый год с днем рождения.
– Всегда?
– Последние годы – нет. У нас был разговор, и я сказал ей, что против башни «Газпрома», и того, что она творит с городом, про разрушения архитектуры Петербурга. Она очень расстроилась. Но я должен был сказать ей это.
– У вас только одно звание – заслуженный артист Башкирии. Не обидно?
– Я два раза отказывался от него. Не люблю никакие звания. Господь не по наградам судит.
В Башкирии получился эксклюзив. Мне рассказывали, что люди собирали подписи, чтобы мне присвоили звание «народного артиста». Я очень долго мучился, но отказаться было трудно, в Уфе могли на меня обидеться. «Юра, – говорили мне друзья, – мы хотим сделать тебе подарок». И я пошел навстречу.
– Вы живете в Петербурге уже больше двадцати лет. Тяжело было привыкать после провинции?
– Тяжело. Но интересно. Особенно тяжело было первые годы. Питер сложный город. Он не принимает сразу в объятия.
– Это его отличает от широкой Москвы.
– Там я мог остаться, там приняли с распростертыми объятиями, был героем многих кухонь. Мне многое в Москве обещалось, но я выбрал более сложный город для себя. Это я специально продумал, потому почувствовал, что здесь можно вырасти – интеллектуально, душевно.
– Вас не смущает, что из кочегарки, где работал Цой, сделали культовое место?
– По большому счету, нет. Мне жалко, что у нас такое отношение к истории – многое разрушаем. Жалко «Сайгон», «Гастрит», рок-клуб, который покрасили в розовый цвет…
– И ничего, что печь в кочегарке стала, как шалаш в Разливе?
– Пускай будет. Меня это не ломает. Я знаю, что многие молодые ребята приезжают туда, как раньше коммунисты ездили в мавзолей. Символы должны быть. Они воспитывают. Я вообще против того, чтобы убирали памятники.
– Даже ленинские?
– А что? Это же наша история. В Египте гробницы фараонов до сих пор стоят, хотя ребята тоже были злобные. Может, Ленина и многовато, но историю надо помнить, а в ней было все – и хорошее, и плохое.
Дата интервью: 2011-09-28
