Любимая миллионами советских зрителей актриса, сегодня практически не снимается. О своей невостребованности, как она относится к советской цензуре, и тайне фильма «Маленькая Вера» она рассказала в интервью.
– Людмила Васильевна, не обижу вас, если скажу, что роль матери в фильме «Маленькая Вера» – одна из лучших ваших ролей?
– Нет.
– Как вам удалось попасть в точку? У вас настолько точно получился образ советской женщины, с «химией» на голове, кремплиновым платьем…
– Это не только моя работа, но и художника по костюмам, и режиссера. Мы все вместе «поймали» образ.
– Может, вы сами что-то предлагали?
– Что там было предлагать? Текст был написан. Василий ( Пичул, режиссер. – авт.) сам знал эту историю. Он ведь южный человек, родом из Мариуполя. Я тоже с юга, и хорошо знала характер таких женщин – закатки, раскатки, рассады…
Меня поразило другое. Когда мы приехали с этим фильмом в ГДР, к нам после просмотра подошли журналисты, и сказали: «Мы не понимаем, почему у вас в стране такой ажиотаж вокруг этого фильма? Вы показали нормальную обывательскую историю. Живут нормальные люди, которые на озабочены высокими идеалами, они просто живут, работают. Отец выпивает. В Германии много таких семей. Что у вас за такая странная страна? Почему такой ажиотаж? Из-за постельной сцены? Но что тут такого?
В этой картине есть некая тайна, и хотя не люблю смотреть свои фильмы, когда показывают Маленькую Веру», смотрю. Пичулу удалось попасть в точку. Такое бывает раз в жизни. Он выстрелил этой картиной, и больше ничего у него не было.
В ней все как-то совпало: и мы с Юрием Назаровым, и Негода Соколовым, другие актеры. Мой муж, не очень любивший чернуху, считал этот фильм хорошим, особенно по актерским работам.
– А вы знали, что будет постельная сцена?
– Нет, это Пичул придумал пока снимали. Я в первый раз увидела уже на экране. Ему же тогда было 26 лет, молодой был.
– Во время съемок вы обсуждали с режиссерами свои костюмы, подсказывали свои идеи?
– Есть художник по костюмам, который их создает. Он советуется с режиссером, что подходит, что нет. Художник по костюмам один из творцов фильма. Актеры не творцы. Мы – исполнители.
– И даже не соавторы?
– Нет. Мы – исполнители. На нас даже не распространяется авторское право. Сценарист, режиссер, композитор, операторв, даже звукооператор – вот кто творцы, а мы, актеры, нет.
– Ваши образы в кино – это простые русские женщины. Те, о которых сегодня не модно снимать…
– Сейчас вообще не модно говорить о людях, которые составляют суть нашей страны – крестьянах, рабочих. В госдуме нет ни крестьян, ни рабочих. Там есть бизнесмены, юристы, политологи, фигуристы, спорстсмены, несколько артистов и певцов.
Понятие о простом человеке вообще исчезло. В сериалах снимают деревню, в которой никто не работает, в них бегают какие-то бабки с позами. Ерничанье все это, как мне кажется. Там нет никакой судьбы. Раньше даже в простом «малолитражном» фильме была история, а сейчас вообще этого нет. А уж тем более, русская женщина… Кого это сейчас волнует? Людям интересны милиционеры, прокуроры, следователи.
– Как вы думаете, может ли сегодня существовать национальное кино? Помните, раньше у каждой союзной республики была своя киностудия. На «Грузия-фильм» снимали про грузин, «Молдова-фильм» про молдаван, а в России…
– В России снимали про всех. Но я считаю В России никогда не было русского кино. Были режиссеры, которые работали в направлении этой темы. Такие, как Василий Макарович Шукшин, Виталий Мельников, Борис Яшин, Бондарчук, хотя он немного другого плана. Понятия «русское кино» не было, и вообще слово «русский» тогда не произносилось. Его говорили, но не акцентировали. Сейчас вообще не говорят «русский», больше «российский кинематограф».
Сейчас настолько все размыто либерализмом. Национальные киностудии остались за бортом. На той же «Грузия-фильм» снимают кино без характеров. А ведь у грузин, как и у армян большое чувство юмора.
– То есть вы не чувствуете себя нужной в современном кино?
– Я бы чувствовала, если бы мне предлагали сыграть интересную роль. А мне предлагают играть лифтершу в маленьком эпизоде. «Очень яркая роль» – говорят. Я могу сыграть лифтершу, но не гожусь для такой роли, да и имидж у меня другой. К тому же деньги за роль предложили минимальные.о
Мне очень грустно, потому что Шукшина мы вспоминаем только когда собираемся каждый год на шукшинские чтения. Мне грустно, что Мельников несколько лет снимал «Поклонницу», потому что постоянно приходилось искать деньги. Грустно, потому что те люди, которые работают для своего народа, своего зрителя не находят поддержки у государства. Такое ощущение, что государству вообще кино не нужно, что это частное дело. А если частное, то поэтому получается, кто в лес, кто по дрова.
Недавно я была на съезде кинематографистов. Он прошел очень благочинно. Мне хотелось сказать: «Давайте напишем письмо в правительство, президенту, в министерство культуры. Дескать, господа хорошие, мы пытаемся возродить какие-то ценности, традиции, и вернуть кинематограф было бы надо. Кроме того, что он был прибыльные, оно еще и воспитывал людей.
– Вы думаете это обращение поможет?
– Но ведь что-то надо делать… Но я промолчала.
Понимаете, те, кто имеет доступ к госфинансированию, тот же Никита Михалков и другие режиссеры, на своем уровне понимают проблемы кинематографа, они озабочены ими, но у них есть деньги, и они снимают свое кино. Наверное, им уже и не важно провалилась картина в прокате или нет.
Два года назад умер мой муж. Он писал сценарии, стихи, рассказы. В прошлом году мне удалось издать его книгу. Он ничего не хотел публиковать при жизни, писал в стол. Я показывала его сценарии нескольким телеканалам, но мне везде говорили: «Неформат». Может, его сценарии еще дождутся своего часа.
Мир сейчас находится в ненормальном состоянии. Недавно смотрела передачу по телевидению. В ней рассказывали, как в странах Азии и Африки едят муравьев. Представляете, два миллиарда людей едят муравьев! Авторы передачи предлагали есть кузнечиков, дескать,в них много протеина, аминокислот.
У меня с 1985 года, как только началась перестройка, появилось чувство опасности, что все пойдет не туда. Но я тешу себя надеждой, что Россия, как и прежде, будет уравновешивать мир идеями гуманизма, нравственности, своим искусством. Я питаю надежду, что Россия еще возродится, и скажет свое слово в истории. Пусть оно будет последним, но оно будет за Россией.
– Вы часто бываете в провинции?
– Конечно. На своей родине, на Кубани.
– И как вам провинциальная жизнь?
– По разному. Кубанский народ очень ушлый, он старается жить независимо от Ткачева. Там любят работать, встают рано. По-разному там живут, как и везде. Кто как может, так и крутится.
В кинотеатрах также ничего хорошего не показывают. В моем родном городе Слабинке мне присвоили звание «Почетного гражданина» наравне с Дерипаской и другими тружениками садов, полей и заводов, которых сейчас нет. Земляки присылают мне местную газету. Надо отдать должное ее редактору, она старается – проводит акции «Нет наркотикам!», рассказывает о патриотизме, приглашает деятелей культуры для встречи с горожанами.
– История, случившаяся в станице Кущевская, вас не смущает?
– Такие истории есть в каждой станице. В моем родном городе, на центральной улице стоит здоровенный дом из красного кирпича. В нем никто не живет. Спрашиваю: чем дом? Мне говорят, что хозяина уже давно нет, то ли уехал куда, то ли убили. А что вы хотите, ведь мы живем в криминальной стране.
– Ваши героини были легко узнаваемы – их, простых женщин, можно было встретить в любой области страны. Вероятно, вы подсматривали характеры своих героинь в жизни? Сегодня, когда многое в жизни упрощается, вам было бы сложнее?
– Пример я ни с кого брать не стала бы. Буду играть то, что напишет сценарист, какая у него будет история женщины. Мои героини, простые русские женщины, остались они выживают, как и другие, сражаются с алкоголизмом мужей, стараются дать детям образование. В кино они не ходят, сидят дома, смотрят телевизор.
Самое страшное, что мы вырастили поколение обывателей, которые просыпаются утром, пьют, едят, включают телевизор, смотрят какие-то шоу.
– Но ведь не все такие. Трудно назвать обывателями тех, кто выходил на Болотную.
– Я не знаю, кто туда выходит. Я туда не хожу и не знаю, что они хотят.
– В прошлом году там было сто тысяч…
– Для пятнадцатимиллионной Москвы это мало. А вот когда расстреливали Верховный совет всем было не до того.
– Это другая история.
– Почему? Мне было до того, и моему мужу было до того. Кончалась страна, а люди не поняли этого. Не поняли, что кончалась страна, где у них были социальные гарантии, бесплатная медицина, где вовремя платили зарплалу и можно было бесплатно получить путеквку в санатории.
– Поэтому вы были доверенным лицом у Зюганова на президентских выборах в 1996 году?
– Я никогда не была коммунисткой и комсомолкой. Он был единственный, кто по-настоящему противостоял Ельцину. Поэтому я и поддерживала его, а не потому что я за коммунизм. Я была за ту страну, в которой было хорошо мне и миллионам моих сограждан.
– Но ведь при коммунистах была цензура,в том числе и в кино..
– Не знаю. Меня цензура не касалась. Каждое государство охраняет свой покой. Какой бы не была цензура, но через нее прорывались, и делали хорошие фильмы. Сейчас цензуры нет, но нет и хороших фильмов.
Сколько кричали, что Тарковского притесняли! А все равно лучшие фильмы он снял у нас в стране. Да и все, кто кричал, что их притесняли, тоже лучшие свои фильмы сняли, когда была цензура.
– Но разве нормально, когда у того же Германа фильм «Проверка на дорогах» восемнадцать лет лежал «на полке»?
– Я не знаю почему он там лежал. Кстати, я не видела этот фильм.
– А если бы положили на полку «Двадцать дней без войны», где вы снимались? Вам было бы тогда обидно?
– Нет. Что тут обидного? Это проблемы Германа, а не мои. Велдь потом сняли… Мне гораздо обиднее, что сейчас ничего не кладут «на полку».
– Чем вам запомнилась работа с ним?
– Он очень любил подробности быта.
Кстати, я пробовалась на ту роль, которую потом сыграла Гурченко. Герман рассматривал вариант героев – меня в паре с Солоницыным. Была кинопроба, в каком-то павильоне на Ленфильме. Помню, была лестница и больше ничего. Мы стояли около нее, у нас была сцена прощания. Не знаю, как Герман создавал атмосферу на площадке, но мне было так хорошо в этой сцене. Я обычно плохо плачу на экране, а тут так заплакала… Не знаю, сохранилась ли эта кинопроба, но она была очень хорошая. Вообще, от кинопроб испытываю всегда какой-то мандраж, неуверенность, что надо кому-то что-то доказывать… А здесь все было так хорошо, начиная от берета, полушубка, ботиков, юбки… У меня сохранились фотографии этой кинопробы.
Но Герман почему-то вышел на Никулина, а рядом с ним я казалась ему слишком молода, и он взял ему в пару Гурченко. Мне предложил эпизодическую роль. Правда, я не помню, что играла, там была какая-то актерская компания, немного кривляния. Давно не смотрела этот фильм.
– У вас есть фильмы, которые вы вспоминаете чаще, а какие нет?
– Я человек не лирический, и вообще ничего не вспоминаю. А чего вспоминать? Они прошли. Иногда мне звонят: «Ой, сейчас смотрели по телевизору «Здравствуй и прощай». «Ну, и слава богу», – говорю я. телевизор вообще не смотрю. Стоит у меня дома маленький, старенький телевизор, и еще есть видеоплеер.
– Ну хоть на нем смотрите кино?
– Нет. У меня нет компьютера, двд.
– А свои фильмы?
– Смотрю то, что мне когда-то подарили, еще на кассетах. «А зори здесь тихие», «Говорит Москва», «Праздники детства».
– Ну если фильмы не вспоминаете, то, может, режиссеров?
– Виталия Мельникова, Алексей Герман, Василий Шукшин, Витаутаса Жалакявичюса. У Жалакявичюса снималась в фильме «Рассказ неизвестного человека» по Чехову, с ним было замечательно было работать.
Знаете, перестройка настолько всех разбросала, все разъехались в разные страны, стали далеки друг от друга. Слава богу, встречаемся иногда на кинофестивалях, радуемся, вспоминаем кто где снимался… Вспоминаем режиссеров, многих уже нет в живых. Но и на них уже приезжают молодые кинематографисты из той же Прибалтики.на коношок. Из средней азии еще приезжают актеры..
Сегодня я редко хожу в дом кино. Столько людей ушло из жизни за последние годы. Иногда придешь в союз и вздрагиваешь, а там некролог. Или получаешь газету союза, в ней сообщение о смерти актера или режиссера. Мало осталось. Есть с котороыми зотелось бы встерчаться ралдостоно как с мельниковым. Многиещ вообще ушли из кинематографа и дивут в неком затворе.
– Вы из тех актрис, которые работали с разными режиссерами? Или у вас был свой?
– С разными. Я не была музой ни одного режиссера. Меня даже муж не снимал в своих фильмах.
Ренита и Юрий Григорьев снимали меня в «Праздниках детства» и Говорит Москва. Наверное, это мои режиссеры. Нас связывает некая общность взглядов.
– Сегодня в актерской среде заметна некая разобщенность. Скажите, раньше ваши коллеги были дружнее?
– Была единая страна, был единый советский кинематограф. Мы и сейчас не ссоримся.
– Но ведь откуда-то повылезало в людях мелочность, желание приблизиться к власти.. алчность
– Этого не было. Да и какая алчность может быть в кино?
– Но ведь не секрет, что есть актеры, которые соглашаются сниматься только за ту сумму, которую не меньше..
– Это уже другие, финансовые проблемы. Понимаете, кино не театре, где люди варятся в одном соку. Если тебя утвердили на роль в кино, то утвердили, завидовать тут нечему.
Я вообще человек не завистливый. Сейчас снимаются так, как договорятся. Кто за десять тысяч рублей, кто за десять тысяч долларов.
– Ваши гонорары…
– Я достаточно хорошо жила. Построила кооператив, у меня была финская мебель, она и до сих пор есть. Правда, очень поздно купила дачу. У нас с мужем сначала были Жигули, потом мы купили Волгу. Мы хорошо жили, нормально зарабатывали.
– Советским поколениям артистам и присниться не могло, что могут быть такие гонорары как сейчас…
– Другие расценки были. Сначала я снималась за 25 рублей, потом мне сделали ставку сорок. Госкино ее утвердило. Потом у меня была ставка 55 рублей, а это ставка народного артиста СССР, а я была только заслуженной. Но меня приглашали сниматься по этой ставке, дирекции киностудий имели право утверждать ставки. Но я никогда не билась за финансовые вопросы. Это сейчас актеры торгуются. Мы не торговались.
– Вы лично были знакомы с Василием Шукшиным. Понятно, что история не терпит сослагательного наклонения, но, как вам кажется, ужился бы он в современной России?
– Он мечтал порвать с кинематографом, и уехать на Алтай, хотел писать там. Другое дело: было бы это востребовано или нет? Вот Валентин Распутин пишет, а кто его читает?
Грех так говорить, но мне кажется, что господь специально прибирает некоторых людей, чтобы они не увидели чего-то, этого ужаса жизни, своей невостребованности. Я знаю, что «Степан Разин» должен был быть снят. Жалко, что Шукшин его не снял.
– В девяностые режиссер Коренев, который снял «Большую перемену», торговал газетами..
– Я видела тогда многих режиссеров, которые торговали пиджаками на Тишинском рынке. Тогда каждый торговал, чем мог. Главное – совестью не торговать.
– Вы закончили щукинское театральное училище, но романа с театром у вас так и не получилось. Почему?
– Меня не взяли ни в один московский театр.
– ?!
– Это естественно. Это же Москва.
– И что вам говорили?
– Вообще ничего не говорили. Просто не брали.
– Вы же снимались потом с тем Олегом Ефремовым. Разве он, при своих возможностях, не мог вам помочь с устройством в театр?
– А как он мог помочь? Я не актриса его плана. Как кто-то сказал про меня: «Она слишком русская и органичная. На ней нужно выстраивать репертуар. Она не сможет вписаться ни в один театр Москвы».
– Не было обидно?
– До сих пор обидно. Я считаю себе театральной актрисой, но стать ею не получилось. А ведь я могла бы играть весь русский репертуар.
– Но ведь сегодня есть возможность играть в антрепризах.
– Есть, но меня не приглашают. Может, потому что я всегда особняком стояла.
– Если посмотреть вашу фильмографию, то в фильмах с вами снимались те, кого сейчас называют «золотым фондом».
– А они себя звездами не ощущали – ни Павлов, ни Гундарева, ни Брондуков, ни Евфремов. Мы все просто работали.
У нас тогда не было звездных болезней. Тогда вообще не было понятия звездности. Это сейчас – только снялся в сериале, и уже – звезда.
– Счастье дружбы с коллегами?
– Мы дружили с Наташей Гундаревой. С радостью встречались с Виктором Павловым. Но сказать, что была сильная дружба с коллегами не могу. Одно время дружили с Наташей Гундаревой, а потом она стала набирать высоту – главные роли в театре, кино, и как-то все распалось.
Знаете, это очень редко бывает, чтобы актеры дружили. Все равно кто-то выше, кто-то ниже..
– Заметил, что сегодня актеры дружно стали верующими. Но вроде бы профессия-то не божеская…
– Может, актеры таким образом пытаются восстановить свою душу? У меня все по-другому. Воспитывалась в крестьянской семье, сугубо православной, и для никакой моды на религию не было. В детстве меня водили в церкву. Мой отчим работал звонарем, собирал деньги на блюдечке.
Я всю жизнь ходила в церковь…
– Но ведь жили вы в коммунистической стране.
– Ну и что? Я всю жизнь ходила в церковь.
– Даже при коммунистах?
– А что тут такого? Я не была членом партии, даже в комсомолкой не была. У нас в классе была девочка, она пела в церковном хоре. Не знаю, была ли она комсомолкой, но петь ей никто не запрещал.
– Сегодня в обществе обсуждается роскошь деятелей церкви, патриаршие часы…
– У меня свои грехи, а за чужими я не наблюдаю.
– И вас не смущает эта роскошь?
– Нет. Понимаете, у каждого своя потайная духовная жизнь. Я могу пойти в церковь, отстоять литургию. Больше меня ничего не интересует.
Дата интервью: 2013-05-26
