Поклонники родоначальника концептуального глянца, первого редактора журнала ОМ Игоря Григорьева могут торжествовать: он опять вернулся к активной деятельности. На это раз – поет. И делает это, как всё, что делал до этих пор, хорошо.
– Игорь, ваша биография так похожа на авантюрный роман, временами с элементами сюжета индийского кино, что просто не знаешь, с чего начать. Скажем, одна из неразрешимых загадок: как после детства в деревне, отрочества в приемной семье и службы в армии вы вдруг с первого захода поступаете в МГИМО?
– Знаете, в 20 лет людям положено быть авантюристами. Что касается моего поступления в МГИМО, то мне просто повезло: я был молод, амбициозен и не допускал мысли о неудаче. Я приехал в Москву с двумя авоськами, вышел на проспекте Вернадского, и передо мной открылась перспектива юго-западных новостроек. Во второй раз подобное впечатление от грандиозного, фантастического города я испытал лишь годы спустя – когда приехал в Нью-Йорк. А тогда я закурил сигарету и сказал себе: мне этот город нравится, и я его сделаю.
– Ну да, нечто подобное говорил молодой Растиньяк, разглядывая Париж с вершины холма.
– Очень похоже. Я и МГИМО-то выбрал «по планке», именно потому, что туда было очень трудно поступить, а не потому, что хотел быть дипломатом.
– Вместе с Борисом Зосимовым вы делали журнал «Империал», открывший эру глянца в России. В связи с этим, какого вы мнения об олигархах первой волны, какую роль они сыграли в становлении новейшей культуры России? И чем они отличались от олигархов второй волны вроде Мамута, Прохорова, Дерипаски и прочих, столь страстно вами ненавидимых?
– С теми, которые были в начале 90-х, я напрямую никогда не сталкивался, поэтому они для меня – некое клише: малиновый пиджак, цепь, бритый затылок. Но их последователей я до сих пор встречаю в Санкт-Петербурге и Москве. Недавно мы зашли в ресторан и увидели компанию, которая перенесла нас в 90-е. Полагаю, эти люди – пена истории, которая никакого следа в ней, кроме кровавого, и не оставила. Нынешние, в том числе и те, кто заигрывает с искусством, ничем особенным не отличаются. Но, как говорит один мой приятель, если есть возможность их развести на деньги, то надо это сделать. И, слава богу, что есть художники, которые втюхивают им свои картины и даже летают на их личных самолетах. Как говорится, с поганой овцы хоть шерсти клок. Потому что нынешние олигархи – это банда эгоистов и убийц, для которых эта страна не более чем поле для наживы. Они не мыслят категориями старости, и это многое объясняет. Потому что человек, который хочет состариться в каком-то месте, подсознательно готовит себе комфортную площадку. А эти, которых я наблюдаю в Куршавеле или на Сардинии, зарезервировали для себя гетто, и на остальное им наплевать. Это варвары и абсолютные бандиты, что бы они там ни спонсировали.
– Вы стояли у истоков российского глянца. Более того, ОМ остается лучшим концептуальным журналом на постсоветском пространстве. Дальнейшая история этого бизнеса увела его в провинциальные дебри картинок из жизни модного и модельного бизнеса. Тексты нечитабельны, проблемы отсутствуют, герои, впрочем, тоже.
– Глянцевые журналы на Западе в 60–70-е годы были некими клубами, в которых состояли великие фотографы, талантливые писатели и журналисты. ОМ взял лучшее из этого опыта и своим существованием фактически закрыл время героев. С дефолтом 98-го в России это время закончилось. Да, собственно говоря, это мировой процесс, и последние 10 лет мы живем без героев. Московская глянцевая карусель крутит одних и тех же персонажей, даже не думая наступать им на хвост. Журнальный, глянцевый бизнес переживает тот же кризис, что и вся массовая культура. Я постоянно общаюсь с 20-летними и должен сказать, что у них в iPod-ах – Кобейн, Синатра, Моррисон. Почему? Потому что наше время не породило новой волны героизма.
– Ваше хождение в политику в конце 90-х удивительно для человека с вашей зоркостью и пониманием смешного и абсурдного. Общественное политическое движение, основанное вами тогда, называлось «Поколение Свободы». Это притом, что в России исторически никогда не было места для свободы.
– (Печально.) Да, никогда и не было… Но в первой половине 90-х мы были окрылены изменениями в стране, и мое хождение в политику было сродни тому авантюризму, который двигал мною при поступлении в МГИМО. О’кей, сказал я себе, у меня есть своя аудитория, у меня есть, что ей сказать, и я знаю, куда ее повести. В итоге я убежал из страны за день до решающей пресс-конференции. Как говорится, Бог отвел.
– Понимаете, грустно не то, что что-то не получилось, грустно то, что все поколение 40-летних претерпело какие-то необъяснимые нынче пертурбации. Иван Демидов, например, с экрана Славянского, кажется, канала вещает что-то о морали и нравственности, Борис Гребенщиков ходит к Суркову за орденами в Кремль. Это они и такие, как они, дали понять нынешнему поколению 20-летних, что конформизм – это лучшее, что можно выбрать для своей судьбы. Как тут быть с ответственностью бывших властителей умов?
– Ну да, против этого трудно возражать. Знаете, на Западе у меня живет мой альтер эго, зовут его Тайлер Брюле. Наши пути развивались параллельно. В 94-м он сделал журнал Wallpaper. Я в 95-м – ОМ. Я ушел в 98-м, он год спустя. Но Тайлер ушел оттуда с личным вертолетом, домом в Цюрихе и островом в Средиземном море. Я же ушел ни с чем, потому что труд талантливого независимого человека в нашей стране никогда не оплачивался и не оплачивается до сих пор. Поэтому тех, кто пошел по другому пути, я не особо виню. Возьмем моего бывшего товарища Кирилла Серебренникова, которому я как-то в сердцах сказал: «Почему ты так много делаешь всего?! Ты же не оркестр, который можно вызвать на свадьбу, банкет и похороны!» И он мне ответил очень просто: «У меня сейчас 60 метров на Остоженке, мне нужно еще 60 метров, чтобы маму из Ростова перевезти». Скажите, он предатель или нет? Ведь готов же он ставить этот роман Суркова! Могу я его обвинять? Не могу.
– Речь не о 60 метрах. Речь о том, что одни спасаются от голода и унижений, а другие просто оказались «лучшими учениками». Как, например, Федор Бондарчук, который никогда не испытывал нужды в 60 метрах, однако ради денег и популярности готов на любую пошлость. Его фильмы последних лет должны быть канонизированы как образец конъюнктуры и пошлости.
– Все это так. Но сейчас мы говорим не о Феде Бондарчуке или Тине Канделаки, мы говорим о людях талантливых, которые не могут жить достойно соразмерно своему таланту. А я, скажите, зачем поперся на этот форум «2020»?! (На форуме «Стратегия 2020» между Григорьевым и кремлевским идеологом Сурковым состоялся нелицеприятный диалог на тему «что такое настоящая элита», о котором писали потом российские издания. – Авт.).
– А действительно, зачем вы туда поперлись? Неужели до сих пор не знаете, зачем Сурков собирает интеллигенцию?
– Но я же все равно романтик! Они позвонили, сказали: «Игорь, нам нужны сейчас такие люди, как ты. В стране много денег, и нам хотелось бы что-то сделать реально значимое для страны». Я был окрылен и подумал: а вдруг действительно что-то изменилось?
– Ну да, «в стране много денег» звучит очень возбуждающе. Эдак любая идея окрылит ненароком.
– (Смеется.) Рената Литвинова мне как-то сказала: «Самый эротичный подарок – это деньги». Я ее понимаю: когда она вышла замуж за богатого человека – она расцвела! Не надо было уже зарабатывать деньги на каких-то корпоративах. Для меня деньги – это возможность свободно транслировать себя в пространство. Или путешествовать. Или помочь хорошим людям. Когда я был в Гималаях, где постоянно случаются пыльные бури, то брал с собой какое-то количество флаконов визина, чтобы спасать от хронического конъюнктивита местных детей и бабушек. Для них я был большим белым доктором.
– Почему не получился ваш роман с российским ТВ – так и не запустили «Твин Твикс», быстро закрыли программу «Лихорадка субботним вечером»?
– Телевидение впало в патологическую зависимость от рейтинга – люди, дескать, смотрят это. Но если в магазины будут поставлять один и тот же сорт хлеба, его тоже будут покупать, потому что есть же что-то надо. В итоге ТВ прое…ло целое поколение, которое выбросило «ящик» на свалку. Молодые не будут смотреть всех этих Басковых, кочующих с канала на канал. Я об этом, кстати, сказал Косте (Эрнсту. – Авт.), который сейчас чувствует себя так, словно весь мир вертит на одном месте, и процитировал ему фразу одного американского миллионера, разбогатевшего в сфере услуг: «Я никогда не шел ЗА людьми. Зачастую люди не знают, чего хотят, пока вы им этого не предложите».
– Эрнст, думаю, и сам понимает, что его ТВ закончится, как только Интернет появится хотя бы у четверти населения России. Но он временщик, которого устраивают три-пять лет для распила бабла. Игорь, какие люди в России вам сегодня интересны?
– Конечно, есть, наверное, такие люди. Я их ищу не только в России, я их ищу по миру. И очень радуюсь, когда нахожу в Нью-Йорке или Риме, где в кабаках они поют свою бесконечную лирическую сагу. В России идет какой-то обратный, к сожалению, процесс. Я недавно читал воспоминания Андрея Кончаловского о том, что представлял собой «Мосфильм» в 60-е годы. Это была компания удивительных людей, которые собирались, обсуждали западные и отечественные фильмы, могли подраться из-за какого-то кадра Калатозова. Где эти глыбы, где эти монстры? Больше нет поколений, сообществ. Поэтому я ищу отдельных людей, крупицы таланта в ЖЖ, других сетях. Если чувствую «вещество», а не «тень от вещества», начинаю уговаривать: пиши, пиши! Возможно, из этих одиночек в будущем начнут слагаться сообщества, без которых невозможен любой общественный выхлоп.
– Почему вы начали снимать клипы, а потом и кино?
– Это была моя детская мечта. У меня даже в школе была кличка Режиссер. С «Твин Твикс» вышла такая история: я – большой поклонник Вуди Аллена…
– …и, наверное, любите фриков в принципе?
– Ну, это интересные существа. Но любить? Не знаю. Я же сам фрик. А каждому фрику, как известно, нужна аудитория, а не еще один фрик рядом.
Если же вернуться к кино, то оно, в отличие от журналистской профессии, происходит здесь и сейчас. Ничего переписать нельзя. В итоге ты попадаешь в зависимость от людей – пусть и небесталанных, но не тех, какие тебе нужны для этой работы. В российском кино нет критической массы, чтобы делать достойные работы.
– Ваша сегодняшняя жизнь связана с музыкой. Почему вы запели?
– В эту историю я вошел, потому что у меня закончились деньги. Я путешествовал, и они закончились. И первое же мое выступление на фестивале привлекло внимание. Потом я получил благословение от разных известных людей и вдруг понял, что все серьезно. Будучи перфекционистом, я постоянно «поедаю» себя, у меня для себя всегда полные карманы пепла. Меня трясет перед выходом на сцену. И я знаю, чем подкупаю зрителей, – дисфункцией. В моем случае дело не в харизме, не в артистизме, не в багаже, а именно в этой дисфункции.
– Стимуляторы перед концертом употребляете?
– Раньше мог выпить немного, сейчас от этого отказался. Наркотики не употребляю, но хороший алкоголь люблю, за что мои друзья презрительно называют меня синькой (смеется).
– Возрастные страхи – какие они после 40? Страх одиночества, страх старения?
– Одиночество острее всего чувствуется после концерта, когда ты один едешь домой. Но с этим все уже давно решено. А вот страх старения – это серьезно. Когда тело не может воспроизводить спонтанные изъявления души – что может быть хуже этого?
– Ваш коллега Игорь Шулинский однажды о 90-х выразился очень красноречиво: «Мы думали, увидим небо в алмазах, а увидели х…»
– Я фаталист. Вообще, после травмы, когда в Бразилии меня накрыла волна-убийца и мне едва не оторвало руку, я, как правило, отказываюсь рассуждать на эти темы, чтобы не говорить банальностей. На следующее утро я проснулся и понял, что не могу встать с кровати, чтобы пойти пописать… В такой момент все претензии к жизни, рефлексии не стоят ни-че-го. Это был очень ценный опыт.
Самое главное что в жизни? Ответить себе на три вопроса: «кто ты?», «откуда?» и «куда теперь?» Если ответил на эти вопросы, то внутренне ты готов ко всему.
Дата интервью: 2009-12-24
