В нынешнем году популярный телеведущий, актер, шоумен, драматург, сценарист отмечает две круглые даты: помимо собственного 65-летия, 20 лет со дня первого выхода в эфир телепрограммы «Поле чудес» — одной из самых «долгоиграющих» и рейтинговых на ТВ. То, как Якубович требует приз в студию, его манера объявления рекламных пауз стали классикой постсоветского телевидения. Но сам Леонид Аркадьевич не любит говорить о программе, принесшей ему всенародную любовь и узнаваемость: мол, его биография лишь к этому не сводится. Его личное Поле чудес — это писательство, управление самолетами и вертолетами, кулинария и, конечно, семья.
— Леонид Аркадьевич, говорить о работе вы отказываетесь, поэтому начнем с ваших хобби. Что вас заставило сесть за штурвал самолета?
— Все произошло совершенно случайно. Мой приятель Юра Николаев много лет пенял мне, что я не играю в теннис. Я отмахивался: «Не хочу и не умею». Он: «Ты — публичный человек. Вот Ельцин играет в теннис. Все играют, а ты нет». Он так достал меня, что я согласился. Мы пришли с ним в магазин, купили теннисную форму, две ракетки, чехол, мячики. И поехали учиться играть в теннис к нему на дачу. И вдруг я понимаю, что мы едем в противоположную сторону. Юра объяснил, что ему надо заехать на пять минут на аэродром. Там он сказал: «Подожди две секунды» — и вместе с инструктором сел в самолет Як-18 (такой уазик с крылышками). Меня умостили сзади, и самолет взлетел. Это было невероятно.
Когда мы приземлились, он спросил: «Хочешь попробовать?». — «Хочу». Получив в руки штурвал, я сразу стал мокрым от напряжения. Вроде ничего особенного — все управляется двумя пальцами. И оттого, что у меня не получилось ничего, я стал ездить на аэродром три раза в неделю (у меня такой характер).
В 2001 году окончил Калужское авиационно-техническое училище, потом специальные курсы в Учебно-тренировочном отряде «Быково» и получил лицензию пилота коммерческой авиации. Мне было 56 лет. Это как наркомания. Человек, однажды поднявшийся в небо сам, уже без этого жить не может. Летать для меня — счастье. Когда ты гладко приземляешь машину, получаешь несказанные ощущения. Чтобы не растерять навыки, нужно потихоньку переходить со ступеньки на ступеньку. Иначе потеряешь тренаж.
— Какая у вас следующая ступень по плану?
— Уже все.
— В смысле, вы уже на вершине?
— Нет. Я только-только подошел к ремеслу. Просто возраст.
— Сейчас как часто летаете?
— Примерно раз в неделю-в две.
— Какой полет был самым сложным?
— Во время предвыборной кампании Ельцина мы с Николаевым, два неумехи на маленьких самолетиках, долетели до Кемерово. Провели неделю в воздухе. Это было тяжело.
— К этому увлечению вас привел Юрий Николаев. А вы кого-то из своих знакомых и друзей приобщили к полетам?
— Наверное, человек 10. Можно сказать, что все «леталки» возобновились с меня. В 1994 году на аэродромах паутина висела. Один российский журнал оплатил мои полеты за право на первую публикацию. Когда прошла информация о том, что я летаю, мне позвонило, наверное, полстраны: «На самом ли деле это так?». На аэродром стали приходить люди, чтобы просто посмотреть. Сначала это были журналисты, потом банкиры, затем еще кто-то. Количество зевак стало невразумительно большим. Потом стали покупать самолеты…
— Как расслабляетесь после полетов, когда не в небе?
— У меня несколько любимых занятий на земле. Кроме семьи, естественно. Это работа, кулинария, литература. Все вместе и есть жизнь.
— Вы сказали, что одно из ваших увлечений — кулинария. Значит ли это, что дома готовите только вы, или жена тоже принимает в этом участие?
— Раньше к плите вообще никого дома не подпускал, но со временем я стал уступчивее… Сейчас готовлю, только когда приходят гости, балую их всякими изысками. Делаю это с удовольствием — все, что угодно, кроме сладкого. Заварные кремы, муссы и шоколады я не очень люблю.
— Домочадцев стали подпускать к плите, потому что у вас меньше времени на готовку?
— Просто сейчас жена с дочерью живут за городом. У нас там школа рядом. А я приезжаю туда, лишь когда свободен. Иногда это может быть раз в неделю, а то и раз в две недели. Очень трудно добираться из пригорода в Москву. Пробки страшные, ездить практически невозможно. В течение одного дня сделать в Москве можно только одно дело, потому что куда-то доезжаешь — и уже нужно возвращаться обратно. В связи с этим обычно все основные разговоры, переговоры происходят в моей квартире на Каретном.
Зато у нас очень хорошее сосуществование в семье. Мы не успеваем надоесть друг другу(смеется).
— Давайте перейдем к еще одному вашему увлечению — литературе. Когда вам лучше пишется?
— На кухне и ночью. Так повелось с детства. Ночью совершенно другое состояние. Стихи пишу рукой, прозу — на клавиатуре.
— Кто ваш первый цензор?
— Жена, разумеется. Еще есть несколько близких приятелей, которые сразу получают то, что я пишу. Они не делают никаких замечаний, просто смеются и просят, чтобы я еще писал.
— Вы — телевизионщик с многолетним стажем. Пришелся ли вам по душе процесс кинопроизводства?
— Я не знаю, как актеры играют в кино. В театре можно заставить себя вжиться в историю, абстрагироваться от всего и протянуть роль. Но как на съемочной площадке сыграть грандиозную любовь или смерть близкого человека? Ты весь в рыданиях, и тут какой-то идиот говорит: «Стоп!». Пауза — и все начинай сначала. И так 8-12 дублей.
Не представляю, как они это делают. Я несколько раз близко подходил к этой профессии. Для меня тот, кто хоть раз скажет «Стоп!», — смертельный враг. Как-то был на съемках у американцев. Там потрясающий конвейер. Расписано по минутам на листе бумаги, что и когда должно быть снято. Не дай Бог что-то вдруг помешает процессу. У нас же сумасшедший дом. Кроме режиссера, на площадке вообще не существует никого. Идет съемка. Мотор. Камера. И вдруг: «Стоп! У вас тут ресничку видно. Извините». Потом опять: «Стоп! Бутылка не тут стоит». И так 486 раз.
Какие-то люди мечутся кругом. И при всем при этом как-то снимается кино. Ведь были сняты «Семнадцать мгновений весны» — потрясающая история. То, что сейчас сделали эти дураки с фильмом, просто государственное преступление. 1945 год, конец войны — а они ходят все, как с Гавайских островов, загорелые, чудно выглядят. К слову, Тихонов был очень хорошим человеком. Безумно мудрым.
Мы однажды снимали документальный фильм о ком-то из известных людей. Звоню Вячеславу Васильевичу, прошу: «Приходи, пожалуйста». Он говорит: «Ты мне больше не звони. Я хочу, чтобы меня запомнили таким, каким я был когда-то. Нельзя допустить разочарования у людей». Большого мужества человек. Мало кто может, ощутив к себе огромную влюбленность народа, невероятную популярность и узнаваемость, запереть себя в четырех стенах, принять схиму.
— Как часто сейчас вас приглашают в кино?
— Я капризный, не любое предложение приму, поэтому мне очень осторожно звонят. Сейчас нет хорошего материала. Я некоторое время занимался театром. Очень хороший коллектив был, мне страшно все нравилось. А потом перестал находить пьесы, в которых можно играть. В итоге все сошло на лист бумаги: там я сам себе пишу, сам играю, сам получаю удовольствие.
— Когда осознали, что актерство — это ваше? Помните свое первое выступление на сцене?
— Это было в школе. Я учился в шестом классе, занимался в театральном кружке. Ставили, по-моему, «Двенадцатую ночь», я играл Шута. Родителям дали задание сшить костюмчики. Как моя, светлой памяти, мама, которая никогда иголку в руках не держала, умудрилась соорудить штанишки, кофточку, рукавички и большой клоунский колпак, до сих пор большая загадка в нашей семье. Тем не менее Шута я сыграл.
После школы я решил поступать в театральный институт. Прошел какие-то туры в трех вузах. Но мой папа сказал, что сначала нужно получить серьезную специальность, и я был отправлен в институт электронного машиностроения, откуда через два года ушел, так как и сейчас не понимаю, почему загорается лампочка. Потом поступил в Московский инженерно-строительный институт имени Куйбышева, который и окончил.
— Экономический кризис повлиял на вас каким-либо образом?
— Кризис повлиял лишь в том смысле, что все стало ожидаемо-напряженно. Если раньше я мог себе позволить в какую-то секунду расслабиться, то сейчас — увы. Надо содержать свою семью — кроме дочери, у меня есть еще сын, который не так много получает, хотя занимается серьезной журналистикой. Оплачивать счета за газ, свет, телефон…
На меня никогда не влияли ни дефолт, ни какие-то другие обстоятельства. Есть только одна задача — быть востребованным. Чем лучше ты работаешь, тем востребованнее становишься. Остановиться невозможно. Замкнутый круг, наркомания в чистом виде.
Не обязательно быть первым, надо быть лучшим. Эту формулировку я сам вывел. Просто нужно создать ситуацию, в которой при любом выборе палец остановится на тебе. Просто потому, что без тебя нельзя обойтись, так как лучше тебя это никто не сделает.
— В какой профессии вы себя считаете лучшим?
— Я себя вообще никаким не считаю. Я самоед. Все, что делаю, мне не нравится. Это я так себе придумал.
— Чтобы было к чему стремиться?
— Ну, например, чтобы не киснуть.
— По поводу «не киснуть». Такому отношению к жизни можно научиться?
— Понятия не имею. У меня есть очень близкий товарищ Андрей Константинович Делос, с которым мы дружны уже не помню, сколько десятков лет. Он признан одним из лучших рестораторов в Европе и в Москве. В Москве есть несколько его ресторанов — «Кафе Пушкинъ», «Ле Дюк», «Турандот». По европейской классификации они очень высоко стоят.
Мы познакомились, когда у него вообще ничего не было. Он приехал в Москву, у него украли паспорт, деньги. И сейчас это человек, владеющий огромным состоянием и огромной империей — кроме ресторанов, колхозы, перерабатывающие комбинаты… Но каким он был, таким он и остался. Замечательный и обаятельный человек. Когда бы ты ни позвонил, он рад твоему звонку, весел и общителен.
— Мало кто может не измениться, имея власть и деньги…
— Это огонь, вода и медные трубы. Одни могут их пройти, другие ломаются. Пять лет — теоретически приблизительный срок, за который у человека съезжает крыша от власти или от денег, и он меняется кардинально. Дальше срабатывает теория, согласно которой рядом с тобой не может находиться тот, кто знал тебя до того, как ты стал начальником. Если отсечь всех, которые тебя знали, ты станешь великим для тех, кого наберешь. И людей, живущих по этой теории, много.
— Как считаете, вы остались прежним, пройдя огонь, воду и медные трубы?
— Слава Богу, медные трубы я прошел в возрасте, когда даже не понимал, что это такое. Я пришел в КВН в 1968 году и пробыл в клубе лет 10. Тогда популярность, которой обладали все, кто играл в КВН, была даже близко несоразмерна с той, что есть сейчас. Нас не просто узнавали на улице — при нашем появлении орали, кричали, топали. Потому что, кроме Клуба веселых и находчивых, на телеэкране вообще ничего не было. Преступность падала на 70-80 процентов, когда начиналась трансляция очередной игры. Помню, когда мы выходили на улицу, открывались окна и нам кричали: «Давай, неси их!». Масляков вообще казался Богом. Все это было замешано на какой-то грандиозной любви, и мы довольно лихо перешагнули звездную болезнь.
— Но все-таки была звездная болезнь?
— Что такое звездная болезнь? Человек требует к себе повышенного внимания окружающих. Так ведь? Хочет находиться в эпицентре внимания. Чтобы все кругом доставалось ему одному и немедленно. Но тогда получается, что каждый из нас переболел звездной болезнью. Когда мы маленькими писали в коляске — это тоже была звездная болезнь, потому что вокруг нас все крутилось: бабушки, дедушки, все сюсюкают, тычут пальцем.
Теперь давайте представим себе количество омерзительного дерьма, которое вылили на голову, предположим, Пугачевой. Я, кстати, не очень хорошо отношусь к ее творчеству, но десятки лет миллионы людей получали от нее удовольствие. Государству, которое называлось СССР, это приносило деньги, соразмерные с госбюджетом. Ну так почему, собственно, вы ее гнобите? Зачем эти издевательские статьи? Сделайте все возможное, чтобы она доставляла вам удовольствие, не портите ей настроение.
А вспомните, что про Майкла Джексона писали, захлебываясь. Теперь он умер, и все побежали объясняться ему в любви. А чего же вы не делали этого при жизни? Да какая мне разница, как он жил? Даже если это правда, пусть с этим разбирается полиция. Он умер в 50 лет — может, из-за вас. И что есть звездная болезнь, как не представление людей, которые сильно завидуют тому, что делает кто-то?
Творческий человек в сущности своей ребенок, и он нуждается в том, чтобы его гладили по голове. Неужели трудно? Можно его упрекнуть, даже погрозить ему пальчиком, если, по-вашему, он что-то не так делает, но это нужно делать ласково. В цивилизованном обществе оскорбление, из которого соткана практически любая критическая статья, карается судом. Это же царапает душу.
Я перестал читать газеты. Мне это неинтересно. Несколько раз меня хоронили, как сейчас помню. Потом какие-то операции у меня были, я чем-то болел. Несколько раз писали, что я лежу в больнице в тяжелом состоянии. Мне звонили люди и спрашивали: «Как ты?». А я понятия не имел о своих болезнях. Ну что с этим сделаешь?
— Чего не прощаете людям?
— Предательства.
— А бывало, что вас предавали близкие люди?
— О-о, особенно в последнее время! Вдруг выясняется, что они какие-то вши — могут продать тебя за 10 долларов. Если бы за миллион, еще как-то объяснимо. А так уж совсем плохо дело, абсолютное падение нравственности. С течением времени жизнь приучает, что вообще никому верить нельзя.
Не бери и не давай в долг, потому что поссоришься — это точно. Все, что ты делаешь, оформляй на бумаге… Но это дико, так жить нельзя. Вокруг нас существует огромное количество людей, для которых понятие «дружба» в нормальном смысле этого слова перестало существовать в принципе. Вы дружите, пока у вас есть деловые взаимоотношения. Но стоит тебе споткнуться на секунду (мало ли что может произойти?) — и все, тебя вычеркивают, и тебе никто не протянет руку, никогда. Законы леса.
— Тяжело переживаете предательство?
— Конечно, я же нормальный человек. Однажды была совершенно потрясающая история. Близкого мне человека, которого в 92-м году выгнали из армии, я за ручку провел по всем этапам бизнеса. Он довольно лихо устроился в бильярдном спорте. Потом выяснилось, что все это время он меня обкрадывал. Я его сделал начальником. На выборах две недели сидел в маленьком городке, чтобы он стал мэром. Потом мой сын ездил туда много раз, возил ему деньги. Мы хотели купить участок для дочери. Через время он сказал, что сын ничего не привозил. Как на это реагировать? Маленький ничтожный несчастный человечек, он свернул себе шею. Но от этого мне не легче.
— Вы наказываете людей, которые вас предают?
— Такая возможность у меня есть, что скрывать. Но у меня на это нет ни времени, ни желания. Известный постулат, не мной придуманный: серость ужасно агрессивна. А человек, который работает, не важно, банкир он или писатель, занят, и у него физически нет времени плести интриги.
— Существуют люди, которым вы можете позвонить, допустим, ночью и поделиться своей проблемой?
— Конечно. Таких людей не должно быть много. Есть друзья — их можно по пальцам перечесть. Товарищей несколько десятков, добрых знакомых — сотни. То, что они все мне звонят с просьбами, — это точно. Слава Богу, им есть к кому обратиться. Наверное, из-за этого я никогда не уеду из своей страны. Не могу одновременно всех похоронить. И вырубить свой телефон тоже не смогу.
— Леонид Аркадьевич, у вас так много работы и увлечений. Остается время на общение с дочкой?
— Обязательно!
— Строго воспитываете?
— С момента рождения дочки ее никто особо не воспитывает. Она вполне самодостаточный человек. И пока мне все нравится. Я не собираюсь вмешиваться в процесс ее становления, и кем она будет, тоже пока не задумываюсь.
— Балуете подарками?
— Ну, в день рождения, на Новый год… Ей сейчас 12. Пять лет, начиная с трехлетнего возраста, у нас была большая переписка с Дедом Морозом. На все эти пожелания я отвечал ей в стихах. У нас все очень серьезно. Она такая Варвара Леонидовна и не меньше.
— Для вас вообще существует понятие «свободное время»?
— Не знаю. Вот я сейчас сижу и с вами разговариваю. Черт его знает, это свободное время или нет? У меня в голове все время крутятся два недописанных больших рассказа и повесть. Я смотрю телевизор: а сам мысленно там. Могу ночью вскочить и начать что-то бешено писать, потому что, если ночью не запишешь, утром не вспомнишь. И это происходит постоянно, всегда и везде. Так устроена моя голова.
Дата интервью: 2010-09-15
