Иван Краско родился 23 сентября 1930 года в деревне Вартемяки Ленинградской области. В 1953 году окончил с отличием 1-е Балтийское высшее военно-морское училище и был назначен командиром десантного корабля Дунайской речной флотилии. Два года учился на вечернем отделении филологического факультета ЛГУ. В 1961 году окончил Ленинградский театральный институт и начал работу в Большом драматическом театре под руководством Г. А. Товстоногова. В 1965 году перешёл в Театр имени В. Ф. Комиссаржевской.
– Иван Иванович, вас уже называют официальным голосом Петербурга…
– Уже? Не слышал.
– Представьте себе…
– Наверное, это потому что я много звучу на радио. Сейчас кончилось ленинградское радио, ничего не осталось, ни одного режиссера, только один звукорежиссер. Меня как-то попросили записать одну книгу, а для меня эфир, как наркотик для наркомана, никаких денег не надо. Вот уже два года как я договариваюсь с писателями, записываю их книги. Недавно записал по просьбе вдовы питерского писателя Глеба Горышина его повесть «Луна запуталась в березе», сделал передачу про Виктора Конецкого. Вообще скопилась большая фонотека моих записей.
– Откуда у вас такая страсть к живому слову?
– Зря что ли я закончил три курса филфака. Думаю, что это еще и природное. Как-то совершенно неожиданно для меня, Кира Васильевна, Андрюшина мама, сказала: «У Вани природный слух на русское слово». Природное и приобретенное – разные вещи. При этом есть любопытство.
По центральным каналам сейчас такое говорят! Я уже не могу слышать, когда говорят «побАловал» или когда говорят «одеть на себя шляпу». Я просто зверею. Сколько ни бью студентов, а они никак не могут запомнить что можно кого-то одеть и что-то надеть.
– Вы преподаете?
– Я курирую Киношколу, есть такие двухгодичные подготовительные курсы, после которых идут в театральную академию.
– Как студенты сегодня?
– Многие учатся в других вузах и приходят на лекции для общего развития. Я им сразу говорю: «Ребята, если вам неинтересно, то не ходите».
– Но ведь ходят. Зачем?
– Слава влечет. Потом они слышали, что в кино хорошо платят. Но мы им помогаем разобраться в себе. Я говорю им, что невозможно за два года подготовить артистов, но можно помочь понять себя, чтобы решить: стоит заниматься этим дальше или нет?
Учеба в киношколе платная, и если они хотят платить за обучение, значит, неравнодушны и чего-то им хочется.
Кстати, в этом году в Питере театральная академия была первой по востребованности среди абитуриентов – 63 человека на одно место! Почему-то считается, что актерская профессия это – раз плюнуть. Дескать, почему тот может, а я не могу? Чаще всего так думают, люди с типажными данными, но они не профессионалы.
– Кого приходит больше: талантливых или, как вы сказали, типажных?
– Больше типажных. Тех, кто заблуждается. Они еще не понимают, что актер не только человек, который может в кого-то перевоплотиться. Он и наблюдатель, и автор, и философ, и проповедник. Все эти качества приобретаются долго.
Мне очень нравится как сказал итальянский трагик Томазо Сальвинии: «Я должен был играть Ромео, когда мне было восемнадцать, а играл его сорокалетним. Только теперь, когда мне семьдесят, я знаю как надо играть Ромео».
– Ширвиндт как-то признался, что профессия актера не мужская. По его мнению, мужчина должен ковыряться в железках, заниматься настоящим делом…
– Александр Анатольевич артист лирического типа, но не в смысле «душка». Когда он был молодым, он блистал актерскими данными. Но чем больше живешь, тем больше понимаешь, что иногда вообще лучше не играть. Если у тебя есть что-то за душой, и начинаешь разделять материал, то он становится твоим. Вот это благодать для актера.
Я расскажу вам одну историю про Юрию Владимировича Никулина. Однажды я видел его в Доме актера на Невском. Я пришел после читки пьесы «Конец», про Гитлера, и увидел Никулина, стоящего в какой-то полусогнутой позе около рояля. И обалдел – это был вылитый Гитлер! Вот только усики ему приклеить и прическу сделать как у фюрера. Подошел к нему, он зыркнул на меня, видит, что незнакомый. «Юрий Владимирович, – говоря я ему, – у нас сейчас в театре пьесу читали про Гитлера…». «Про кого?». «Про Гитлера». «И что?». «Я вот сейчас увидел вас в таком ракурсе, и подумал, вот вам бы его сыграть». «Ты что?.. Фу, все настроение испортил. Иди отсюда» – сказал он и добавил еще не мягких слов.
Мне почему-то было смешно, очень понравилась его манера.
Но вот что я подумал тогда: он же чувствует, что роль может повлиять на человека, опоганить. Если артисту начинаются нравится отрицательные роли, значит, какие-то задатки в характере человека к этому есть.
– Вы в театре служите или работаете?
– И работаю, и служу.
– В прежние времена говорили: служу. Сейчас больше говорят: работаю.
– В службе есть какой-то стереотипный смысл. У меня служба связана с армией. Я же был командиром корабля, и знаю что такое военная служба, но дело не в этом. Наша актерская профессия – это адское дело.
– Что же в ней такого адского, когда актеры популярны и известны?
– Это же ежедневное самоедство. Вот сейчас репетирую Городничего…
– Странно, вроде бы совсем не ваша роль. Вам, как мне кажется, больше близки лирические герои…
– А почему не может быть Городничего такого, как я? С нынешней-то точки зрения. И вообще, Нургалиев очень маленького роста…
– Сейчас модно быть небольшого роста…
– (смеется).Но оказывается дело вовсе не в росте.
Вот, знаете, как-то раз на этой площадке перед входом в зал (беседа проходила в кафе Дома актера.- авт.) мы с двумя молодыми коллегами закончили «малый круг».
– Что такое «малый круг»?
– Злачные точки. Это – кафе Дома кино, Дома журналиста и Дома актера. Сюда мы пришли чуть разгоряченные. Перед входом в зал стоят два молодых, аккуратно одетых, невысокого роста человека. Я хочу пройти в зал, а один из них мне говорит: «Иван Иванович, вам туда не надо». Я на него недоуменно посмотрел, дескать, как это мне, актеру, и нельзя ходить в Доме Актера туда, куда я хочу? «Там творческий вечер Александра Белинского. Вам туда не надо». «Это что, какой-то секретный вечер?» – ничего не понимаю я. «Там мэр Анатолий Александрович». «Я с ним знаком». «Иван Иванович, вам не надо туда», – настойчиво говорит мне человек, видимо, имея ввиду заметный азарт в моих глазах, и что я могу помешать собранию.
Я обиделся – «актеру нечего делать в Доме актера». И ушел. Прошло время и вдруг по телевизору вижу того самого человека, который меня не пускал, а мне говорят, что это Владимир Владимирович Путин. Интересно было бы с ним встретиться и напомнить про эту встречу.
– Сейчас вы преподаете, передаете свой опыт. Кого вы назвали бы своими учителями?
– Моими учителями были александринская актриса Елизавета Ивановна Тиме, Игорь Горбачев, Вера Ивановна Раугул.
Но ведь мои учителя это и Луспекаев, и Копелян, и дядя Женя Лебедев, который сказал Товстоногову после показа нашего курса: «Гога, возьми вот этого, носастенького, опсовеет – мне на смену будет». Когда я узнал, что он так сказал, то ух как гордился. У Луначарского в одной статье есть слова: «Выдающиеся мастера профессии, не будучи непосредственными педагогами, являются учителями, как пример».
Я не удивлюсь, если узнаю, что Смоктуновский не имел театрального образования (И.Смоктуновский действительно проучился всего лишь один год в актерской студии при Красноярском театре. -.А.М.), но у него – школа жизни.
Вот я родился под Ленинградом в Ваттемяках, мальчишкой смотрел кино, которое нам привозили, изредка к нам приезжали бригады артистов. Вот и вся культура. То кино, кстати, было самым блистательным периодом в советском кино – «Чапаев», «Щорс», «Пархоменко»…
– Да ну, агитки всё это.
– Но мы-то принимали их за чистую монету. «Граница на замке», «Ленин в 1918 году», «Ленин в Октябре»… Всё это было сделано убедительно.
Говорят, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Вот и я думал, что если Чапаева не сыграю, то Петьку точно смогу. Вот тогда у меня зарождались мысли об актерстве, и, значит, Бабочкин, Самойлов, Кмит были моими учителями. Как и Черкасов, и Толубеев, с которым я был знаком потом, как и с его сыном, Царство ему небесное.
– Как вы думаете, сохранилась ли сегодня русская театральная школа или на нее все-таки повлиял пришедший в Россию капитализм?
– Развал, конечно, влияет, но истребить русскую актерскую школу невозможно. Вот есть у нас театральная академия, там преподает Вениамин Фельштинский. Я назову тебе только двух его учеников – Пореченков, Хабенский. Это все актеры от Бога.
Я поступал в театральный институт, когда два русских курса набирали Борис Вольфович Зон и Елизавета Ивановна Тиме. набрали пятьдесят человек и нужно было их поделить на два курса. Профессор Зон сказал: «Я беру Ивана Ивановича себе». «Почему это вы возьмете его себе?» – спросила Елизавета Ивановна. «Видите ли, я буду ставить пьесу Крона «Офицер флота». Иван Иванович у нас человек военный, моряк, поэтому он будет консультантом спектакля и сыграет одну из главных ролей. Понимаю, что вы женщина, но я не уступлю вам Ивана Ивановича». «Разве вы не понимаете, что мне нужен староста курса. Тем более, консультантом на вашем спектакле Иван Иванович и так может быть». Этот разговор был при мне.
– И вы стали старостой?
– Я был им все четыре года. А потом еще председателем в месткоме БДТ…
– И от этой общественной работы вас не коробило?
– Я и убежал только поэтому. Хотя не совсем так.
Все началось с БДТ. Товстоногов взял меня неожиданно для всех. Наш курс пошел к нему показываться, стали составлять список. Я попросил не включать меня в него, все удивились, но я не стал объяснять почему. Помню, что я подыгрывал Жоре Штилю, он был Трубач, а я Егор Булычев. В отрывке с Сашей Семеновым – я играл Шмагу, а он Незнамова.
Алексей Герман, он тогда был очередным режиссером БДТ, прибежал вниз к нам после просмотра: «Который тут Краско? Ваня, это ты?..Тебя шеф требует». Прихожу. Сидит худсовет. Помню у Гоги были очки-хамелеон и какой-то гипнотический магнетизм.
«А вы что, не заинтересованы в службе в нашем театре?» – спросил он меня. «Заинтересован». «Вас нет в списке». «Я боялся». «Кого? Меня?». «И вас тоже» – честно ответил я.. «Подождите, я что-то не понимаю…». «У меня такой принцип, Георгий Александрович. Или БДТ, или Сибирь». «В Сибирь?…По этапу?». «Нет, в Сибири создаются новые театры, и есть предложение поехать туда всем курсом. Я лучше туда поеду, но если я нужен БДТ…». «Если вы нэ возражаете…». «Нет, – обрадовался я. – Ни в коем случае не возражаю». «Ну, слава богу», – сказал Гога под хохот худсовета.
С нашего курса он взял четыре человека.
– Как же вы стали председателем месткома в БДТ?
– Очень просто. Дядя Коля Корн затянул меня в партию. Сначала я отнекивался: «Николай Павлович, я был командиром корабля на Дунайской флотилии, и то не вступил в партию. Сейчас-то мне это зачем?». «Ты по духу большевик, понимаешь, – ответил он. – Пиши заявление». «Туда же ходатайства нужны, рекомендации. Где я их возьму?». По его просьбе рекомендации написали Кирилл Лавров и директор театра Нарицин. После того, как меня сделали членом партии, тут же избрали председателем месткома. А я был такой безотказный…
– И вы заведовали базой отдыха и другими социальными мероприятиями?
– Не только. Если говорить серьезно, это была вся жизнь театра. Однажды у нас проводился смотр организации труда, и нужно было собрать комиссию из работников театра. Я уговорил войти в нее Копеляна и Полицеймако. Причем, Копелян сказал тогда: «Ваня, понимаете, неуместный комитет – организация не для меня».
– Актеры вступали в партию, но относились к этому, судя по нынешним их воспоминаниям очень иронично…
– Не все. Некоторые с помощью партии делали карьеру и получали звания. Или использовали общественную работу в театре.
– А потом в кухнях смеялись?
– Не знаю, не могу судить.
Мне рассказывал Борис Рацер как он с Володей Константиновым услышали в Комарове по радио о том, что Смоктуновскому присвоили звание заслуженного артиста России. Проходя мимо его дачи, увидели как Иннокентий Михайлович копается в грядках на огороде, и поздравили его. Смоктуновский молчал. «Вы не рады?». «Понимаете, был один приличный артист, а теперь его нет».
На получение звания артиста выдвигал театр, а если точнее, то партком, местком, худрук и комитет комсомола. Заявка отправлялась в управление культуры, после этого уходила в обком партии, ЦК и министерство культуры. Мое дело на получение звания заслуженного артиста пролежало в обкоме партии шесть лет.
– Почему так долго?
– Потому что у меня был конфликт с Агамирзяном, главным режиссером театра имени Комиссаржевской. А Стас Ландграф, с которым мы были выдвинуты на звание одновременно, получил его через два года. Когда новый директор Сащенко спросил у меня: «А где твое звание?», я ответил: «В Караганде. Я что ли об этом должен думать?». Он пошел в обком, нашли пыльную папку.
«Знаете, у меня к вам предложение, – сказал он. – Позвоните Ивану Ивановичу и скажите ему, что он никогда не получит звания». Те удивились: «А что, театр против?». «Нет, театр не против. Есть человек, который против. Но такое отношение некрасиво, хотя бы по отношению к Ивану Ивановичу. Позвоните ему и честно скажите, чтобы он не рассчитывал на звание». Те стали отнекиваться, мы, дескать, так не можем. «Тогда есть второй вариант: завтра я еду в Москву, в министерство культуры». Через неделю я получил звание заслуженного артиста.
– Сколько вам было тогда?
– 46.
– Сейчас и в 40 есть уже народные!
– (улыбается).
– Общественная работа в БДТ быстро заела вас? Какие отношения складывались у вас с Товстоноговым?
– Хорошие. До того смотра о котором я стал рассказывать. В своем докладе на общем собрании я позволил себе сделать замечание, что молодые артисты в театре ничего не знают о своей перспективе, что им не на что надеяться.
Как тут взъярился Товстоногов! Он был очень взрывной, вскочил и сразу стал выступать: «Когда уважаемый докладчик будет стоять во главе театра, то у него будут играть все артисты!». Вот как. До этого был Ваня, а тут – «уважаемый докладчик». Ему было непонятно: как это кто-то посмел его критиковать, ведь я же еще сказал, что в театре фактически один хозяин – Георгий Александрович.
После этого собрания он избегал встречи со мной целый месяц. У них была традиция: каждое утро они с Копеляном у входа в театр рассказывали друг другу по свежему анекдоту. Если анекдот был не крепкого заквасу, они допускали и других. Как только Гога видел меня, то переставал смеяться и уходил. «Он боится вас», – говорил мне Ефим Захарович.
– И чем закончилась эта история?
– После смотра был дан месяц на исправление недостатков. Мне сказали: «Позвони ему до собрания». Я решился, позвонил. «Слушаю вас, Иван Иванович». «У нас будет подведение итогов того печального смотра». «Печального? – удивляется он. – Почему печального?..Когда?..Хорошо. Буду». Я еще не успел никому сказать о нашем разговоре, как об этом знал весь театр.
И вот он выступает на собрании: «Наконец-то я понял, зачем в театре нужна профсоюзная организация. Она нужна для того, чтобы были учтены интересы не только отдельного члена профсоюза, но и организации. И в этом заслуга одного человека – Ивана Ивановича Краско. Я ему глубоко благодарен». Я чуть не умер после таких слов. Это был поворот на 180 градусов. Да и для всех его выступление было бомбой.
– Коллеги вас поддерживали?
– Все были «за», но – за кулисами. Для меня была важна эта поддержка, хоть она и была молчаливая. Артист очень зависимый человек, особенно если не занимает ведущего положения в театре. Например, Копелян мог сказать Товстоногову: «Георгий Александрович, вы взяли вот эту актрису не спрашивая нашего мнения, а уволить ее хотите с помощью худсовета. Вам не кажется, что это не совсем пристойно?». И после этих слов Товстоногов снимал вопрос.
– Так мог сказать только Копелян?
– Да. Больше никто. Все молчали. Те, кто говорил, уходили из театра.
Юрский мог спрашивать только по творческим вопросам. При мне Товстоногов говорил ему: «Сегодня надо стараться играть, как премьеру». «Но у меня сегодня совсем другое самочувствие», – отвечает Юрский. «И что вы предлагаете? Как вы будете сегодня играть?». «Мне кажется, сегодня я буду играть так как могу играть сегодня». «Ну, правильно. Вы сами себе и ответили».
– Как вы думаете, почему из ленинградских театров самым известным в союзе был БДТ? Другие были такие серые, что ли?
– Это действительно было так. До Товстоногова Стржельчик был эдаким «голубым» героем, который играл что-то типа «труля-ля-ля», а при Товстоногове стал великим артистом.
Товстоногов был гением режиссуры, он открывал в актере самую главную струну. У него звучали все артисты в театре. Как говорила Шарко, в театре была «золотая дюжина».
Почему когда Лавров предложил ему Луспекаева, он сразу вцепился в него? У него было звериное чутье на дарование. Потом он говорил: «С приходом Луспекаева Поменялась природа существования актеров театра».
– Рецептер в каждой своей книге пишет про Товстоногова, продолжает с ним разговор, словно это разговор Гамлета с тенью отца. Но другие актеры БДТ, как тот же Юрский, молчат. Почему?
– Юрский был равноценен Товстоногову, но это мое субъективное мнение. После того как Юрский поставил «Фантазии Фарятьева» и булгаковского «Мольера», Товстоногов вынужден был ему сказать: «Два медведя в одной берлоге не уживаются». Подозреваю, что сказал он это не без влияния обкома партии. Всем известны слова Романова про Юрского: «Чего этот еврей заполонил там сцену?».
– Это было очень серьезно?
– У Романова, видимо, да. Во всяком случае, это было некрасиво. Но надо сказать, что спектакли Юрского пользовались громадным успехом. Вскоре он уехал.
– Судя по вашему не очень большому списку киноролей, можно ли сказать, что не нашлось кинорежиссера, который открыл бы вас для кино?
– Тут, наверное, другое. Я все-таки больше театральный актер. Мы как-то разговаривали на эту тему с Андреем, и пришли к мнению, что он кинематографическое дарование, а я – актер театра.
– Это вы повлияли на него при выборе профессии?
– Наверное. Он всегда был в театре, по тридцать раз в детстве смотрел «Принца и нищего» и «Продавца дождя».
– Каково было вам играть с ним в одном фильме?
– Были нормальные, партнерские отношения.
– Какую его роль любите больше всего?
– Мне больше всего нравится его Янычар. Серьезно, по-мужски сыграна роль. Очень нравится, как они с Вадимом Яковлевым дурят в «Агенте национальной безопасности». Там вроде бы все с какими-то прибамбасами, но эти двое играли особенно. Было видно, что они получали особый кайф. Я просто хохотал, когда смотрел этот сериал! Да и роль писалась специально для него.
– Московские артисты очень ревностно относятся друг к другу. Питерские тоже?
– У меня ревности не возникает по простой причине. Потому что каждый играет так как ему Бог дает.
Я очень радуюсь за других. Я люблю Анатолия Равиковича, и обожаю сниматься вместе с ним. Для меня это просто праздник.
– Читал, что вы написали книгу «Жил один мужик». В литературу потянуло?
– Было бы счастье, да несчастье помогло. В 1999 случился у меня обширный инфаркт. Ко мне в больницу пришел Сашу Сылко, директор благотворительного фонда «Золотой пеликан», и говорит: «Иван Иванович, хватит прохлаждаться». Мне лежать надо, а он тут такое говорит! «Что значит, хватит? Пивка что ли попить?» – спрашиваю. А он мне принес общую тетрадь и кучу ручек: «Дядя Ваня, надоели все эти детективы и порнуха. Напишите свои рассказы». «Сашенька, как артист, рассказываю я классно, но в устном рассказе есть интонация, мимика, пауза. А тут – бумага, буквы. Как интересно изложить устные рассказы?» «Вы же на филолога учились, – напоминает Саша. – Попробуйте». Так я начал записывать свои байки.
– Вы столько лет на сцене. Не разочаровались в ней?
– Абсолютно нет. Кто-то мне передал слова Кирилла Лаврова, дескать, в восемьдесят лет стыдно появляться на сцене. Я даже переспросил: неужели Кирилл так сказал? Не мог он так сказать. Настоящий артист мечтает умереть на сцене.
Другое дело, что может быть трудно или сложно. Но – не стыдно! Это же зов души. В детстве я стеснялся сказать взрослым, что хочу быть артистом. Боялся, что засмеют. Я скрывал свои желания до того, пока не стал мичманом.
– Всем известно, что сделал капитализм с телевидением, литературой, кино. Сильно ли досталось русскому театру?
– Сколько землю асфальтом не закатывай, все равно трава прорастает. Так и театр. Он все равно свое возьмет.
Был в свое время книжный бум, потом был киношный, но кино не может быть без актерского дела.
– Такое ощущение, что два главных лозунга сегодня у режиссеров: «Деньги!» и « Пипл хаваает»…
– Когда Андрей привез антрепризу «Мужчины на час», я сказал ему: «Как тебе не стыдно? Ведь ты же числишься в этом спектакле режиссером». «А что делать? Деньги нужны». «Ну так и говори. Только не считай, что это какое-то достижение».
– А если вам что-то предложат подобное?
– Я не буду этим заниматься. Недавно мне позвонили и спросили: не буду ли я против, если мне предложат сняться в рекламе? «Смотря, какой», – ответил я. «Мы хотим рекламировать препараты для потенции», – сказал режиссер. И тут случилось нечто неожиданное для меня. «Говно! Ты что мне предлагаешь?! Почему ты мне это предлагаешь?!» – закричал я на него, и пришел в себя только когда заметил, что вокруг на улице стали собираться люди. Вот такая была у меня реакция.
– Столько лет на сцене… Нет усталости от того, что столько сил отдаете ей?
– Нет. Есть надежда, что могу сыграть Городничего.
– А дядю Ваню не хочется?
– С удовольствием. Чехов – мое кредо.
Недавно Виталий Мельников предложил сыграть в его фильме о Чехове самого Льва Николаевича Толстого. Уже сняли пробу, небольшой кусочек, сцену с Чеховым. Почитал сценарий, просто отдушина на фоне нынешних драк.
Дата интервью: 2010-09-23
