"Я очень уважаю тех, кто старше меня на сцене. Никакой задачи переплюнуть кого-то перед собой я не ставлю и не хочу зависеть от этих гонок",- признается звезда эстрады. О том, как зарабатывала на свой первый диск торговлей в Лужниках, почему ее мать была сторонницей академика Сахарова и для чего она разводит баранов звезда рассказала в интервью.
– Анита, раньше «нам песня строить и жить» помогала. А сегодня?
– Сейчас то же самое, ничего не изменилось – песня помогает строить, жить, любить, творить, выживать, в конце концов. Иногда сила музыки и слов заставляет людей даже менять свою точку зрения.
Вот самый банальный пример – у артиста может быть температура 40, но стоит ему в таком состоянии выйти на сцену, как он тут же забывает о своей болезни. Потому что каждый раз вкладывает новый смысл в ту песню, которую поёт – тот смысл, который он переживает в тот момент.
– Чем же может помочь «строить и жить» детский лепет «Фабрики звёзд»?
– Когда-то надо начинать и лепетать. «Фабрика звёзд» – вполне нормальное явление, пусть молодые выходят на сцену, пробуют себя. Пусть даже кому-то из них кажется, что они уже звёзды, хотя на самом деле эта «Фабрика» – всего лишь маленький трамплинчик.
– Говорят, что шоу-бизнес не только бизнес, но в нём есть и своя мафия…
– А у вас, у журналистов, мафии нет?.. Это есть в любом бизнесе, в любой профессии.
– Как же вам удалось пробиться?
– Я туда не пробивалась. Я не карьерист, у меня нет цели взять высоту во чтобы то ни стало и стать первой звездой.
– Как же тогда творческое честолюбие?
– Это разные вещи. Вот недавно я задала себе вопрос: ради чего я осталась на сцене? Я пришла на неё в 1997 году, а потом с 1999 по 2003 год был период, когда хотела уйти с неё. Тогда у меня было достаточно сложное положение, я на собственной шкуре испытала, что такое конкуренция на Западе, насколько это может быть некрасиво и нечестно.
Я спрашивала у себя: «Ради чего мне нужна сцена?» Прокормить себя я всегда смогу, у меня неплохо получается быть деловой женщиной. Ради того, чтобы стать звездой в первой десятке? Нет. Ради того, чтобы потешить своё самолюбие? Нет. Чтобы заработать много денег? Тоже нет. К тому же не секрет, что наши артисты не зарабатывают больших денег.
– Но и на трамвае они тоже не ездят.
– Это так. Но есть правила: если ты звезда, то ты должен иметь хорошую квартиру, дачу, машину, ездить отдыхать за рубеж. Мы сейчас подтягиваемся к этому уровню. Но опять-таки далеко не секрет, что у звезды может быть пустой холодильник, но она потратит последние деньги, чтобы прокатиться на белоснежном «лимузине». Это статус обязывает. Ведь все знают, как на самом деле живёт гениальная Людмила Гурченко. Или Алла Борисовна Пугачёва…
– Что, Пугачёва последние крошки считает?
– Не считает, конечно. Но если сравнить её гонорары с гонораром, например, Элтона Джона, то это несопоставимые вещи.
Но я вдруг тогда поняла, что когда я на сцене, то чувствую, что людям в зале хорошо. Я даю им много позитивной энергии, и мне уже только от этого хорошо. И я решила остаться на сцене ради того, чтобы – пусть это прозвучит пафосно! – нести людям свет. Сейчас в жизни очень мало доброты, тепла. Почему ты так саркастически улыбаешься?.. Я вполне серьёзно говорю. Может быть, я утопист. Я на сцене для того, чтобы песня строить и жить помогала.
– Как получилось, что Пугачёва пригласила вас в свои «Рождественские встречи»?
– Я безмерно благодарна ей за это. В 1997 году, когда я пришла на сцену, никто не знал, чья я жена, все гадали, кто стоит за моей спиной. На презентацию был приглашен весь бомонд, пришла и Алла Борисовна. Я ей понравилась, и она пригласила меня на «Рождественские встречи». Это не только открыло мне дорогу в шоу-бизнес, несколько дней я провела рядом с Пугачёвой, которая режиссировала «Встречи». Именно после этого я решила, что тоже буду режиссёром своих шоу.
– Вы на сцене всего восемь лет, но уже имеете звание Заслуженной артистки России.
– Когда я узнала, что мне присвоено это звание, мне стало неудобно. Я до сих пор считаю, что это некий аванс, потому что знаю, сколько и как трудился Иосиф Давидович Кобзон, чтобы получить это звание.
Но с другой стороны, произошла другая парадоксальная вещь. Понятно, что артисты вынуждены зарабатывать деньги, но если кому-то из них предложат выступить перед ветеранами или детьми-инвалидами бесплатно, но при этом есть возможность выбрать хорошо оплаченный концерт, то большая часть артистов выбирает оплаченный концерт. Вот в этой ситуации для нас социальная сфера очень много значит. Кто бы нас ни попросил, и если это приличные люди, например, правительство России или совет ветеранов, мы приезжаем и выступаем. А почему ты опять цинично улыбаешься?..
– Извините, просто вы сказали, что в правительстве есть приличные люди.
– Разные бывают истории. Бывали случаи, когда нас приглашали выступить в госпиталь перед ранеными ребятами, а там оказывался концерт за деньги. Я, конечно, выходила и пела, но для себя сделала вывод про организаторов.
– Как вы относитесь к критике?
– Как и все. Иногда обижаюсь, иногда соглашаюсь, скрипя зубами. Я учла критику прошлых лет и поменяла имидж. Признаюсь, это мне стоило больших трудов.
– Супруг тоже критикует?
– Конечно. Мой муж журналист, и неплохой журналист. Он очень тщательно просматривает тексты моих песен, и когда текст неважный, садится и правит, при этом говорит: «Такое ощущение, что ты никогда не читала Пушкина или японские хокку».
– У вас три образования – педагогическое, юридическое, ГИТИС. Куда вам столько?
– Искала себя в жизни.
– Нашли?
– Нашла.
– Теперь успокоились, или поиски будут продолжены?
– Я такой человек, что всегда нахожусь в поиске, но сейчас я знаю, что буду делать в ближайшие пять-десять лет. У меня есть мечта, но говорить о ней не буду. Вот я мечтала сделать шоу, и я его сделала. На сегодня, по мнению профессионалов музыкального бизнеса, оно одно из самых лучших шоу в России, мирового масштаба. Это определённый рекорд для меня. Говорить же о том, что будет, сами знаете, нельзя, накаркать можно.
– Мало кому известно, что ваша мама пострадала за поддержку академика Сахарова в 70-е годы. На вас как-то повлияла эта история?
– На самом деле всё было глубже. Мама была химиком, работала в НИИ, никогда лично она не знала Сахарова, но была, можно сказать, поглощена его идеями. Когда его клеймили как врага народа, она выступила в его защиту, и её увезли в психиатрическую клинику. Я тогда была очень маленькой, мне сказали, что «мама заболела». Она полтора года провела в строжайшей изоляции, к ней никого не пускали. Никто в семье очень долгое время не знал настоящей причины её «болезни». Для нашей семьи это было очень трудное время.
Я училась в привилегированной школе в Кузьминках, куда попала, правда, совершенно случайно, нас, таких «простых», в классе всего трое было. Меня хотели отчислить, было даже такое, что умышленно ставили «двойки» и «тройки». Но мне повезло – меня очень любил директор, и он не стал меня отчислять, хотя в школу приходили запросы обо мне: отчислили или нет?
Потом, когда мама вышла из больницы, она пыталась поехать к Сахарову в Горький, её снимали с поезда. Она до сих пор, кстати, находится под наблюдением врачей, такое «лечение» бесследно не проходит.
Прошло время, и только уже став взрослой, я стала понимать, что мама совершала некий подвиг, который в то время никто не хотел оценивать и даже боялись оценивать.
Но я никогда не забуду 1986 год. Как-то вечером мы с мамой сидели дома, смотрели новости по нашему старенькому чёрно-белому телевизору. Вдруг диктор сообщил о реабилитации Сахарова, и что Горбачёв разрешил ему вернуться в Москву. Надо было видеть в тот момент маму! Она медленно встала, а из глаз катились большие-большие слезы.
Меня очень трудно назвать легкоранимым человеком, но рассказывать об этом мне не хотелось, потому что тяжело вспоминать это. Недавно меня приглашали на ток-шоу, где обсуждали тему: хорошо или плохо, что Горбачёв начал перестройку? Честно говоря, я не знаю, плохо это или хорошо. Но я знаю, что именно тогда моя мама была реабилитирована и для себя, и для семьи, и для всех. Поверьте, даже в семье не понимали, что с ней происходит. Вокруг все думали, что она больная: как же так, все говорят, что Сахаров – враг, а она говорит, что это не так?
– В 90-е вы торговали с подругой на рынке в Лужниках. Каково было это вам – грязь, семечки, шелуха, да и контингент, наверное, тот ещё?
– Это не семечки и не шелуха! У меня было много знакомых и друзей среди ученых, в начале 90-х почти все они оказались на улице. Я пошла на рынок, чтобы заработать деньги на выпуск своего альбома, и придя туда, удивилась, что любой, кто мог встать за прилавок, встал за него, хотя были и такие, кому это просто претило. Мы с подругой стояли и торговали рядом с профессорами, учителями, докторами наук. Ты не представляешь, какой потрясающий там был контингент! Рядом были и простые рабочие, те, кто никогда не смог бы, работая на заводе, купить квартиру или машину. Но тогда в них проснулась предпринимательская жилка, многие из них сейчас владеют магазинами, и мы до сих пор дружим.
– Но рынок всё равно не ГУМ.
– Но тогда и ГУМа как такового, скажем честно, не было. Там было всё для элиты, а не для народа.
Этот рынок был потрясающей школой. Он потрясал всем, начиная с организационных вопросов – как мы каждое утро ставили наши походные столики, натягивали цепочки, накрывали всё тентом. Каждый старался, чтобы его «витрина» была лучшей, хотя все были одинаковые. Какая же замечательная это была школа!
Рядом со мной торговал мужчина лет 55, доктор филологических наук. Он, зазывая народ, кричал: «ПлатьЯЯЯ! КасмАтички!» Я его спросила: «Что за бред вы кричите? Вы же филолог. Какие платьЯ? Какие кАсмАтички?» А он мне говорит: «Знаешь, почему у тебя плохо покупают?.. Ты с народом интеллигентно разговариваешь, а он сюда едет из деревень, из дальних городов. Я докторскую по сленгу защищал, по простонародной речи, сейчас я тебя научу, как с народом надо общаться». Ты не поверишь: два раза матом, два притопа, три прихлопа и – понеслось.
А какие анекдоты там рождались! Представь себе картину: лужниковский рынок, центральная аллея, мороз за тридцать, все греются чекушками, ноги в полиэтилене и валенках, на головах капоры, помнишь, были такие страшные шапки? Рядом со мной парень торговал искусственными цветами, они тогда только-только появились. По аллее идёт парочка – во-от такая дородная хохлушка, за ней худой-худой мужичок тянет челночную тележку. Проходят они мимо парня с цветами, и мужичок говорит: «Дорохая, может, купим цветочков до дому?» Тут она разворачивается к нему всем своим организмом, руки в бока: «Ты шо, сдурел? Они же завянут!» Нарочно не придумаешь.
– Сами-то чем торговали?
– Чем только не торговали. Мы с подругой, как утописты, хотели продавать только хороший товар и ездили за ним в Корею и Италию. Оттуда привозили микрофайзеры, может, помните, были такие куртки – на вид как замша, но это был просто похожий на неё материал. Потом привозили капоры, шапочки в виде чулка, кроссовки «Найк», подделку, конечно, кофточки всякие. Первыми привезли в Москву футболки-»хамелеоны», бейсболки с гербами американских клубов.
– Откуда у вас жилка предпринимателя?
– Она всегда была. Когда я ещё училась в педагогическом училище, так получилось, что в пионерском лагере работала с группой ребят из Польши. Мы подружились, и они пригласили меня в Варшаву. Я повезла с собой две кофемолки и продала там за 20 долларов. Хотелось купить подарки всей родне, и, чтобы хоть как-то окупить поездку, купила там разноцветные перчатки и цветные шнурки, они тогда были жутко популярны в Союзе. Правда, в Польше их использовали в качестве шнурков, а наши женщины наматывали их на хвосты. Несколько пар таких шнурков мне удалось продать на Рижском рынке по 15 рублей за пару.
Потом некоторое время я работала в туберкулезном санатории, но я быстро поняла, что таким образом на альбом мне не заработать. К тому времени я уже стала мамой, и мы с подругой скооперировались и пошли в Лужники.
– Не ошибусь, если скажу, что вы азартный человек. На маршрутках и в метро в самом деле ездите, или для пиара рассказываете об этом?
– Правда. Я люблю адреналин.
– Милиционеры не останавливают?
– Нет. Но я в метро нечасто езжу. Когда пишу песни, непременно хожу туда, где людно, пытаюсь что-нибудь подсмотреть. Бывает так, что просто в троллейбусе катаюсь.
– Отношения с корейской общиной поддерживаете?
– Конечно, но, к сожалению, это нечасто получается. Но вообще-то здорово, что мы живем в России – у нас есть два Новых года: русский и корейский.
– Что любите из корейской кухни?
– Ким чи – это святое, вряд ли можно найти корейца, который не любит эту острую капусту. Из супов – тегир, и, конечно же, мясо кампе.
– Правда, что собачье мясо у корейцев считается деликатесом?
– Я попыталась выяснить историю возникновения этого блюда. Собачье мясо в Корее ели в старые времена, и ели не от хорошей жизни. Во время корейско-японской войны было совершенно нечего есть, и люди стали есть собак, причём выбирали дворняжек, так как считалось, что они питаются на помойках и едят не всё подряд, а отбирают. Сейчас в корейских ресторанах собак не готовят, но где-то на окраинах могут приготовить на любителя. Но такого, чтобы это блюдо популяризировали, в Корее нет.
– Вы так вкусно рассказывали о корейской кухне. Зачем тогда баранов разводите?
– Москва тоже не Сеул. (смеётся) С баранами получилось, как шутка. У нас в гостях были друзья из Ставрополя, и они пошутили: «Вам бы сюда стадо барашков». Пошутили и забыли. Через несколько дней они прислали нам 19 баранов и одну козу. С козой справиться я не смогла и отдала её в деревню бабушке, с баранами бы управиться… Каждое утро они уходят пастись, вечером возвращаются. Единственное сложное время в году – это после Рождества. Тогда у них начинаются роды, а рожают они очень тяжело, как люди. Я с ветеринарами караулю всю ночь, когда начнутся роды.
– Это тоже ваш бизнес?
– Какой там бизнес! Хобби.
– И ещё, наверное, хороший плов.
– Плов тоже. Неплохо, когда у тебя есть проверенное мясо. А какое харчо! Ещё два раза в год – в мае и сентябре – стрижка. Я сама шерсть собираю, промываю от колючек и отдаю бабушкам в деревню.
– Судя по вашему маникюру, трудно поверить, что вы всё это делаете сама.
– Это, извините, потому, что время стрижки ещё не наступило. Скоро мои руки будут совершенно другими. Я рада, что мой ребёнок видит всё это и знает цену этому труду. К тому же, мы, городские, отвыкли от такой работы.
– У вас много настоящих друзей?
– Если они есть, то это один или два человека.
– Тусовки нравятся?
– В принципе нет. Но на вечеринках бываю, если друзья приглашают.
– Почему именно вас пригласили на экономический форум в Гаштат?
– Почему именно меня, не знаю. Нашим россиянам было, наверное, приятно, когда мы выступали.
– Вы знаете свою публику?
– Она от мала до велика. Знаете, почему? Потому что все люди верят в сказки. И даже вы верите.
– Почему вы делаете именно шоу? Ведь есть же и другие примеры, когда певец мог выйти на сцену один, без подтанцовки и без ансамбля, и зал два часа слушал его. Вам хотелось бы так?
– Каждому жанру своё. Мне хочется другого. Я люблю смотреть шоу Мадонны или бабушки Шер. Или – посмотрите, какое шоу делал в 1967 году Принц. По нынешним меркам оно стоит 3 рубля 20 копеек, но эти золотые фонтаны, ветер! А Майкл Джексон!..
Мне нравится, когда на сцене есть действие. Конечно, когда человек может работать на сцене один, то это высочайшее мастерство, но это уже другая история. Это по-другому воздействует на психику, это больше для контингента, который задумывается над тем, что поётся в песне.
Я не открою большой тайны, если скажу, что сейчас во многих странах упал общеобразовательный уровень, несмотря на то, что университетов полно. Образование стало дорогим и многим не по карману. У нас же в стране ты или бедный, или богатый, середины нет. Если раньше среднее образование было обязательным и в институт или университет можно было поступить бесплатно, то сейчас критерии изменились. Может быть, и поэтому всё опустилось до уровня популярной истории.
Но моё шоу – это нечто другое. Неважно, богат человек или нет, но он пришёл на мой концерт и увидел на сцене экшен, увидел сказочное действие. Я понимаю, что уровень образования упал, но мне стыдно гнать голимую попсу. Но вот недавно я узнала, что есть такая группа «Варавайки». Ты знаешь, что есть такая группа?
– Нет.
– Я тоже не знала. А мне все уши прожжужали про неё. Я сама пошла на «Горбушку» и чуть ли не по блату достала диск за 150 рублей с ужасным качеством.
– И что же они такого поют?
– Оказалось, что это три девчонки, они якобы сидят в тюрьме и поют песни на тюремные темы, о свободе, и вообще 80 процентов текста – сленг. На самом диске написано: «Каждый олигарх в нашей стране сидел». То есть всё просто и понятно всем – все мечтают о свободе. У всех, у кого я спрашивала про эту группу, все их слышали или слушают. Представляешь, что народ слушает! Я 80 процентов текста не поняла. Может, потому что не сидела.
Чем же можно ещё привлечь зрителей? Только шоу. Я поставила себе цель – подтянуть аудиторию и чтобы те, которым кажется, что они уже всё, что можно, видели на свете, удивились на моём шоу.
– И с гимном тоже? Зачем вам нужно было петь михалковский гимн?
– К своему ужасу, я не знаю, кто его написал. Но будучи пионеркой и комсомолкой, с гордостью пела советский гимн, он вызывал у меня бурю эмоций.
Так получилось, что ребята с «Русского радио» предложили мне попробовать записать гимн: «Мы хотим его популяризировать, никто не знает его слов. Попробуй спеть так, чтобы слова дошли до сердца».
Насколько мне известно, они сделали такое предложение и другим певцам. Если честно, для меня это была сложнейшая работа. Если берёшь музыку гимна и накладываешь слова, то получается какой-то кошмар. Убираешь музыку и читаешь просто стихи, то совсем другие ощущения. Что за фигня? Тогда я поняла, что записывать нужно совсем по-другому, и попросила переаранжировать гимн. Получился балладный рок.
Теперь, когда я исполняю его на своих концертах, вижу, как люди плачут, слушая его… Самое интересное другое. Когда я стала петь гимн на форуме в Гохштадте, то люди в зале стали танцевать медленный танец. Потом ко мне подходили наши предприниматели и спрашивали: «А что это за песня такая красивая о России?»
– Что для вас важнее на сцене – быть понятой, услышанной, просто делать шоу, или всё-таки есть задняя мысль выйти в первую десятку?
– Никого я не хочу переплюнуть. Я очень уважаю тех, кто старше меня на сцене. Никакой задачи переплюнуть кого-то перед собой я не ставлю и не хочу зависеть от этих гонок. Разве эстрада – это соревнование какое-то? Мне творится – и хорошо. Если я пою, значит, я должна петь. Вот не творилось мне три года после Лас-Вегаса, была депрессия, и я молчала. Зачем мне было бежать впереди всех? Во всём должна быть гармония.
– Вам какая философия ближе – восточная или наша?
– В русской философии есть много хорошего и глубокого. Она ещё перекликается с восточной в главном: встать, идти и не сдаваться. Но у русских есть ещё одна особенность. Что бы ни говорили про то, что народ испортился и стал циничнее, русские всегда пригласят в дом, поставят чекушку и дадут колбасу с хлебом. Такого нет ни в одной стране мира.
Восточная философия мне нравится ещё тем, что она учит жить не только сегодняшним днём, нужно не забывать, что есть дети, которые идут после тебя, и важно, какое имя ты им оставишь, как оно отразится на них.
– У вас есть свой благотворительный фонд. Неужели и на него времени хватает?
– Конечно, я не могу расклонироваться и заниматься сразу всем. У меня есть помощники, которые ведут дела по разным направлениям.
Для чего мне нужен фонд? Понимаете, мне в жизни повезло, у меня есть всё, что нужно – замечательный муж, замечательная работа, замечательная семья. Ну и что? Нельзя же всё время брать от жизни, нужно что-то и отдавать людям. Мне кажется, что это гуманно.
Например, многие мои знакомые работают в правительстве Москвы, и есть знакомые бизнесмены, у которых есть деньги, они хотят помочь нуждающимся. С помощью нашего фонда мы координируем социальное партнёрство. Кто может прийти к Швецовой и попросить оперативно решить какой-нибудь вопрос? Или вот недавно была история. Тринадцатилетнего мальчишку-беспризорника семь месяцев продержали в психушке просто так, о нём все забыли. Кто может прийти к начальнику милиции Москвы и рассказать ему, что его подчинённые борются с беспризорниками вот такими способами? Я могу. Есть истории, когда мне помогал мой муж.
– Наверное, были и такие истории, когда даже вам что-то было не под силу?
– Я стараюсь быть хладнокровной. У меня есть помощники, которые помогают разобраться в деле. На них лежит самая тяжёлая работа – читать письма, созваниваться, проверять, потому что много бывает обманов. Деньги в руки мы не даём, если нас просят помочь с одеждой, то мы лучше вышлем чемодан вещей, если нужна оплата операции – деньги отправляем непосредственно на расчётный счёт больницы. Мои помощники весь психологический удар принимают на себя. Я не могу себе этого позволить, иначе не смогла бы ни петь, ни быть мамой. Я получаю только отобранную информацию.
Правда, недавно была история, до сих пор неважно себя чувствую, когда вспоминаю её. К нам обратились родители девочки, которой нужны были 75 тысяч евро для серьёзной операции. Но, к сожалению, они очень поздно позвонили нам – буквально за несколько дней до операции. При всём желании мы не смогли им помочь, слишком мало было времени.
– Чем кончилась эта история?
– Не знаю. Мне было страшно звонить той семье.
– Анита, есть ли предел вашей активности?
– Я не могу сидеть на одном месте. Если мы выезжаем отдыхать, то занимаюсь дайвингом и всем, что хотите.
Для меня одиночество – смерть. Знаешь, корейские бабушки и дедушки имеют при себе маленький кусочек яда, он называется «ям-нам». Когда я была маленькой, то спросила у дедушки, зачем ему нужен этот ям-нам? Он мне ответил: «Самое страшное – быть обузой для близких». Тогда я ничего, конечно, не поняла. Теперь всё по-другому. У меня уже был период, когда я полгода была прикована к постели с переломом позвоночника. Но, если случится так, и я пойму, что мне не выкарабкаться из ситуации, то я сделаю «ням-ням»…
Дата интервью: 2006-06-12
