Народный артист России. В 1956 году окончил Театральное училище им. Б. В. Щукина и был принят в труппу Театра-студии киноактёра. В 1957 году был принят в труппу театра им. Ленинского комсомола. Ныне – художественный руководитель Московского театра Сатиры.
– Александр Анатольевич, так вы оказывается везучий человек!
– Это ты о чем?
– Как же – почти на вас упал целый самолет «Максим Горький», а вам ничего.
– Вранье. Он не весь на меня упал, только задел крылом дом, у которого я лежал в колясочке. Мне был тогда год. С тех пор на меня ни разу ничего не падало. Какой же я везунчик?
– Не грех ли жаловаться с такой судьбой и карьерой?
– Карьера – это мера тщеславия, а у меня тщеславие дозировано необходимостью не выпасть из обоймы достойных людей.
– Но вы еще и смелый человек. Вас попросили освободить в томской гостинице номер для Солженицына, а вы отказали.
– А что он ехал, как Ким Чен Ир, через всю Россию, а я должен был выметаться из номера, в котором было все-таки меньше комаров, чем в соседнем?
– А вообще, у вас в жизни часто были такие случаи, когда вы отказывали тем, кто повыше?
– Во-первых, меня выгонял не лично Солженицин, а какой-то третий секретарь четвертого райкома. А во-вторых, если он меня выше, то значит – я смелый.
– Вашему театру уже 80 лет. Как отмечать будете?
– Я уже просто измучился от этого. 10-го декабря нам кровь из носу нужно сыграть обозрение «Нам все еще смешно». Вот думаем, мечемся, страдаем, ругаемся, плачем и смеемся…
– Над чем вам все еще смешно?
– Смешно, что дожили до 80. И все еще смешно. Хотя, когда посмотришь на то, что окружает, бывает грустновато до улыбки.
– Раньше шутили с фигой в кармане. А сегодняшний юмор вам нравится?
– Без дефицита и запрета нет страсти к существованию и к творчеству. Чему сейчас проскакивать в этом хоре безнаказанности, безнадзорности, вседозволенности? Через что сегодня существовать? Когда есть хоть какая-то идеология или идея и вокруг них идет политическая или художественная борьба, тогда это понятно. А когда идеи нет, идеология размыта тогда что?
– Вас так волнует отсутствие в России идеологии?
– Меня это не волнует, потому что я никогда особенно не прикипал ни к каким тенденциям. Но сейчас все чаще задумываюсь, что без нее народонаселению нельзя существовать. Должен быть какой-то зацеп. С религией не получилось, она стала обязаловкой, а так не бывает. Коммунистическая религия как бы она не была страшна, была железной и непоколебимой. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Поэтому люди выкручивались и если они не дозревали до диссидентства, то существовали на грани таких великих актеров как Райкин. Тогда был манок – эрекция необходимости что-то сделать. А сейчас что?
– Получается, что никакого азарта у вас нет раз нет табу?
– У нас сейчас творческий азарт. Вот надо сделать это обозрение. Оно будет смешное.
– Вы так говорите, «сделать смешное» как будто сделать табуретку. Это так просто – делать смешное?
– Это дико трудно. Но надо. Мы уже два месяца бьемся над этим. Берем что-то из спектаклей, а в биографии театра были спектакли и закрываемые, и переделываемые, и ущемленные. Мы пытается оттолкнуться от нашей классики.
Вот взять «Трехгрошовую оперу». Когда она ставилась, то казалось, что это просто оперетка про что-то далекое, про какую-то мафию. А сегодня ощущение, что она как будто вчера написана. Или «Горе от ума». Пушкин недаром называл Чацкого дураком, потому что тот метал бисер перед свиньями. Мы чуть-чуть по другому повернули и Чацкий получился у нас как «сегодняшний профессиональный революционер».
– На кого намекаете?
– Мы намекаем на тех, на кого намекаем.
– Почему-то не слышно от вас шуток про нынешнюю власть. Страшно или неохота?
– Ничего не страшно. Просто неохота. Зачем?
– Как так – раньше было зачем, а теперь незачем?
– Надо понять во имя чего. По мелочам что ли? Ах, зачем отменили льготы и дали 50 рублей? Или обсуждать на две или на три буквы послал Киркоров эту девчонку? Вся страна остановилась! Хотя как она его достала и куда ее надо было послать мы знаем, хотя мы не киркоровы, но через это тоже проходили. А весь народ с вилами был готов идти на Киркорова, вместо того, чтобы идти с этими вилами в мирных целях.
– Вы, наверное, знаете про идею чиновников с театральной реформой – оставить 5-6 театров на госдотации, а остальные пусть сами барахтаются?
– Это все напоминает мне какое-то безумие. Раньше филармонией мог руководить бывший директор стекольного завода. Говорят, что даже один из бывших министров культуры России был из кочегаров. Тогда ведь на культуру бросали всех, кто везде обосрался.
Сейчас дума будет рассматривать театральную реформу без всяких собеседований, обсуждений и коллоквиумов. Просто будут сидеть такие как Харитонов и решать, что делать с театром. Мне жалко Харитонова.
– Так почему же не посмеяться над властью, которая придумывает вот такую реформу?
– Я просто не понимаю зачем нужна эта власть, которая занимается реформированием театра, которого не знает. Надо же знать предмет и быть профессионалом.
– Вы сказали про молодых актеров. Но еще чаще вы говорите о их невостребованности. В чем ее причина?
– В ящике. Он дает так называемый рейтинг, а ребята которые не попали в эту обойму вынуждены чего-то добиваться в театре. Но тут свои проблемы. Зрители ходят на известных артистов. Лицо с экрана – страшная вещь. Ведь то, что творилось с «Кабачком» было просто катастрофой. Покойный Плучек по потолку летал и запрещал в нем сниматься, но все равно снимались. Эта маска настолько прилипала к актеру. Днем артист на съемках был пан директор, а вечером он играет в «Беге» Черноту. Но его все равно все воспринимают как пана директора.
На самом деле, театрального зрителя очень мало. Люди ходят в театр «убить вечер».
– Как же вы выходите на сцену, когда знаете, что больше половины зала пришло, как вы сказали, «убить время»?
– По-разному бывает. Все таки есть люди, которые следят за театром. Есть и такие, которые приходят, чтобы на два часа отключиться от всего, что происходит вокруг. Это тоже полезно. Мы все-таки сфера обслуживания.
– Прямо-таки общепит какой-то получается.
– Ну почему сразу общепит? Культурное обслуживание. Мы обслуживаем досуг трудящихся.
– Пардон, а как же «служенье муз»?
– Хорошо. При помощи «служенья муз» мы обслуживаем досуг трудящихся. Тебя так устраивает?
Кстати, многие ведь приходят не на Ширвиндта, Державина или Аросеву, а на название спектакля.
– Вы еще и вице-президент Английского клуба. Что это за собрание?
– Это попытка возрождения традиций. Раньше это был закрытый мужской клуб, где играли в карты, беседовали. Все было в нем сделано так, чтобы ты мог провести свой досуг.
Сейчас он уже существует восемь лет. Конечно, это реанимация и немного не туда и не то. Но поскольку все мы варимся в собственном соку, то хочется расширения информации. В Английском клубе собираются политики, академики, композиторы, художники. Они там более или менее раскрепощены, ходят коллективно на спектакли. Может быть, они в жизни никогда был не пошли в театр, а тут их как бы загоняют. Там я могу послушать лекцию Гинзбурга или посмотреть вернисаж молодого грузинского художника. Мое вице-президентство ни к чему не обязывает. Так, номинально – открыть банкет, закрыть вечер.
– Я заметил, что сегодня писатели больше рассказывают о том как они пишут – в какой позе, сколько страниц в день, после или до обеда. Режиссеры рассказывают сколько денег они собрали на постановку или на съемку и какая была касса потом. Но о самом процессе творчества почти никто ничего не говорит. Вы думаете, это не интересно?
– Театроведение как таковое ушло, остались только злые критики, которые не знают к какой волне примкнуть.
– Чувствую, критику вы не любите.
– В массе – нет. Не потому что я на них злюсь. У меня от нее есть ощущения настырной клановости. Объективности нет.
При этом есть профессиональные критики, которых я не могу понять физиологически. Они каждый день ходят в театр. По-моему, ничего кроме психического заболевания от этого не может произойти. Нельзя все время есть горох, даже если ты его очень любишь.
Вот ты, наверное, не знаешь, что есть неприкасаемые режиссеры, неприкасаемые спектакли. А раньше были театроведы Рудницкий, Марков, Бояджиев, которые в своих книгах писали не о том, что вчера на спектакле такая-то артистка еле-еле двигалась на своих сухоньких ножках, и что ей давно пора варить укроп на даче. Они раз-би-ра-ли спектакль. Вот это было театроведение. А сейчас критика. А критика – это сатира.
– У вас хватает времени ходить в другие театры?
– К счастью, я хожу в театр по необходимости. К друзьям. Например, на премьеры Марка Захарова, Сергея Арцибашева, к Эльдару Рязанову. В вахтанговский тоже должен сходить. Или – на те спектакли, когда мне говорят, что нельзя не пойти.
– Я обратил внимание, как ваши коллеги в цветах и красках расписывают своих спонсоров. А вы совсем ничего не говорите о тех, кто помогает вашему театру.
– Мы сами выкручиваемся, т.к. у нас большой зал и в нем часто бывает много людей. Есть помощники, но сказать, что это спонсоры нельзя.
– Вы хотите сказать, что за счет билетов театр оплачивает не только труд артистов, но и коммунальные платежи – свет, воду, канализацию?
– Я ничего не знаю про канализацию, потому что я в другом кабинете. Я знаю только то, что у нас нет глобальных спонсоров. Вот нужна нам была обувь для спектакля, мы бросились в ноги к «Эконике» и они обули спектакль. Тот же Английский клуб сделал для театра буклет. Например, президент компании «Роза Мира» Игорь Лысенко четыре года помогал мне выпустить курс в училище. Вот так, с миру по нитке и живем. Мы опоздали со спонсорами, они уже все разобраны.
– Вы долгое время были на эстраде. Как вам уровень того юмора, который есть на сегодняшней эстраде?
– Нет, не нравится. Но на эстраде есть много талантливых людей, которые тоже не понимают как можно существовать в том, что раньше называлось «разговорный жанр». Вот стоит очень талантливый человек Миша Задорнов на сцене и несет-несет-несет, не останавливаясь часами. Иногда он ссылается на того у кого украл, а иногда нет. Вообще, Задорнов – это уникальное явление. Жванецкий – это тоже явление. На эстраде есть замечательные артисты – Клара Новикова, Фима Шифрин, совсем ушедший из этого жанра Хазанов.
– А Петросян и «Аншлаг»?
– Это я не употребляю.
– В свое время вы придумали дуэт Вероники Маврикиевны и Авдотьи Никитичны. А как вам их подобие в виде «новых русских бабок»?
– Те две старухи были чем-то милым и пародийным. А сейчас огромные мудаки напяливают на себя юбки, кофты, делают макияж и играют баб на полном серьезе. Но играют грубо и необаятельно. Есть целые театры, в которых мужики переодеваются в баб. По-моему, это временное явление.
Потом приезжают великие режиссеры и ставят Шекспира, где опять играют только одни мужики. При этом они ссылаются на то, что при Шекспире в театре играли только мужики или что в японском театре тоже были только мужики. Но когда это было?! Правда, потом они все-таки решили, что баб тоже есть смысл вывести на сцену.
– Однажды вы сказали, что актер – это не мужская профессия. Как же так, столько лет на сцене и такое признание?
– Мужчина все-таки должен копать, пахать, колоть, ковырять, а не пудрить лицо. Я, конечно, утрирую, но что-то в лицедействе есть не мужское.
– Скажите, за столько лет на сцене вы поняли: что вам Гекуба, что вы ей?
– Мы не торговались. Что я ей, то и она мне. У нас с ней бартер.
Дата интервью: 2004-12-07
