Руководитель пресс-центра татарского парламента рассказала, как стала журналистом. О том, почему до сих пор хранит свой партбилет, отличии российской журналистики от американской, и что не знает, что такое скука она рассказала в интервью.
– Любовь Владимировна, недавно у вас был юбилей. В такие дни обычно принято вспоминать о том, что было, и говорить о сегодняшних успехах. А мы с чего начнём?
– Давай лучше с начала. Потому что в последний год меня всё чаще навещают не совсем радостные мысли. Так уж получилось, что, с одной стороны, я – счастливый человек, так как стояла у истоков двух газет. В 79-м году была газета «Вечерняя Казань», в 91-м – «Казанские ведомости».
Но так получилось, что от редакций этих газет я меньше всего ждала юбилейных поздравлений. А это, согласись, повод не для радостных мыслей. Рада, что коллектив «Ведомостей» меня всё-таки поздравил, причём со страниц газеты…
– Вы – руководитель пресс-центра Госсовета Татарстана. Наверное, когда начинали карьеру, даже и мысли-то не было, что будете так близко к Власти?
– Нет, конечно! Я приехала в Казань, немного поработав корреспондентом городской газеты в Отрадном, есть такой городок в Куйбышевской области. По одной заметке во мне распознал будущего журналиста Венидим Антонович Зельников. Он был ответсекретарём той самой газеты, для которой я, ученица девятого класса, написала заметку об интересной практике в машиносчётной станции. И по одной этой заметке меня пригласили работать в редакцию.
Это был необыкновенный человек. Какой-то ненашенский, со своими джентльменскими манерами в общении с людьми, своими представлениями о жизни, что было особенно заметно в нашем городке. Венидим Антонович преподал мне такие уроки, которые я помню всю жизнь. Это принципиальные вещи для нашей профессии. Например, урок огромной ответственности за то, что пишешь. Он дал мне много полезных советов. Для журналиста очень важно, чтобы в начале творческого пути ему встретился хороший человек и хороший профессионал. Согласись, не всегда эти качества в человеке уживаются. В нём они совмещались гармонично. Он определил моё отношение к нашей профессии – как некое мессианство. «Ты служишь обществу», – говорил Венидим Антонович. У людей нет возможности общаться с властью, и журналист как бы их порученец. К сожалению, сегодняшняя журналистика от этого предназначения открещивается.
– Может, в этом тоже есть смысл?
– Не думаю. Тут уместно вспомнить мою поездку в Америку два года назад. Она мне многое помогла понять. Мы всегда считали США страной с абсолютной свободой слова, и с приходом перестройки много делали, чтобы у нас было всё, как в Америке. Не получилось. Хотя свободы у нас порой больше, чем там. У американских журналистов внутренняя цензура посильнее, чем у нас. Потому что свобода слова в США – категория не только нравственная и политическая, но и экономическая. Если ты врёшь, тасуешь факты, то твою газету перестанут покупать… Там выгодно делать умную и честную газету. Нам этого не понять!
– Наши газеты врут, и ещё как врут, а тиражи огромные…
– Разве это тиражи по сравнению с теми, которые были раньше? К сожалению, именно на вранье и достигается порой бешеная популярность. Есть тут ещё такой момент. Со времён Герцена в русском языке существует такое понятие, как публицистика. Это журналистика авторская, я бы сказала, журналистика сострадания к простым людям. В Америке такого понятия нет, как нет и понятия «интеллигенция». У них есть журналисты-исследователи, журналисты-комментаторы. Они тоже имеют колоссальное влияние на общество, к ним прислушивается Власть. Но это другая журналистика.
Мы за перестроенные годы столько наплели себе и людям, что убили аналитическую журналистику, а вместе с ней – и публицистику. Главное, говорили коллеги, сообщать факты. На деле получился странный гибрид: раньше за людей всё знали и решали партийные органы, в годы перестройки стали знать и предписывать журналисты. Они всех поучали, они выбрали Ельцина, они стали чуть ли не духовными отцами нации. Замечу, что эта роль нам не очень-то удалась.
– Любовь Владимировна, мы как-то отвлеклись от вашей биографии. Что было после того, как вы приехали в Казань?
– Я хотела быть учителем. Дело в том, что у меня кроме Зельникова есть ещё один Учитель по жизни – Тамара Петровна Алясова, директор школы, где я училась. В четвёртом классе она почему-то выделила меня среди ребят и сделала сначала председателем совета отряда, потом – председателем совета дружины, а потом и секретарём комсомольской организации школы. Может, тогда и появились у меня качества лидера, организатора. Тамара Петровна очень хотела, чтобы я стала учителем истории, как и она. Я тоже хотела, и уже были готовы документы для поступления в Куйбышевский пединститут. Тогда я оказалась как бы между двух сильных полюсов влияния. Выиграл Венидим Антонович. Среди его доводов был такой: «Если в тебе и есть педагогические способности, то ты рано или поздно их используешь в газете». Так что наверняка отсюда мой интерес к темам образования и воспитания. Выбрав журналистику, я совместила две ипостаси. Почти двадцать лет преподавала в университете будущим журналистам, написала книгу про детскую преступность.
Для учёбы я выбрала Казань, потому что это был самый близкий к нам город. В то время я была влюблена в одного парня, который служил в армии, и я решила, что моё место рядом с ним, в Геленджике. Потому поступала на заочное отделение. И не жалею об этом. Казанский университет дал нам прекрасное гуманитарное образование, а отделение журналистики было хорошей стартовой площадкой для самообразования.
– А как вы думаете, нужен ли журфак вообще? Есть такое мнение, что как бы не очень-то он и нужен.
– Я считаю, что учить журналистике сразу после школы рановато. В наше время в КГУ брали только с двумя годами трудового стажа. За рубежом есть школы журналистики, куда приходят учиться люди с высшим образованием.
Журналиста из меня сделали жизненные обстоятельства, в которых я оказалась.
– То есть вы учились в университете и работали в редакции?
– Я много где работала! Когда приехала в Казань, пришла в редакцию газеты «Комсомолец Татарии» – устраиваться на работу. Первым там встретила Диаса Валеева. Я быстро поняла, что могу рассчитывать лишь на роль внештатного корреспондента. В то время газет было мало, и в республиканские издания, как правило, приходили после многотиражки.
В Казани я встретила добрую душу – Аннелию Дмитриевну Бездетко. Она была директором Дома пионеров на улице Челюскинцев и пригласила работать у неё. Я стала руководить юнкоровским кружком, мы с ребятками выпускали стенгазету «Роза ветров». Потом работала в 1-м строительном тресте, у Ольги Натановны Файнберг, литсотрудником многотиражки. Была очень активным членом комитета комсомола треста. Именно на то время приходится моё знакомство с Ольгой Ермаковой, Ириной Донской, они тогда работали в горкоме комсомола. Тогда же я вошла в комсомольский актив города, часто выступала на различных конференциях.
– Неужели это вам было интересно?
– Это было очень интересно. Это была такая полезная школа! Сегодня ведь как руководителями становятся: раз – и начальник. А тогда такое было невозможно. Человек делал карьеру, переходя со ступеньки на ступеньку, наверх приходил уже с большим опытом. Конечно, и тогда вылезали в начальники люди случайные или по блату, но не они делали погоду. Потом про таких «активистов» фильм сняли – «ЧП районного масштаба». Но я видела другой комсомол и других активистов. Многие из них, кстати, сейчас занимают видные посты в республике. Это люди, которые сами себя сделали. Жаль, но со временем в комсомоле всё больше стало появляться таких людей, про которых фильм рассказывает.
– Но разве вы не видели, сколько было фальшивого в той идеологии?
– Тут вот какая штука. Я, вообще-то, человек, чувствительный к фальши, но так получалось, что вокруг меня всегда была живая, настоящая жизнь. Долгое время была секретарём партийной организации редакции «Вечерней Казани». Помню, однажды принимали мы в партию коллегу, в котором я не была уверена, к тому же он шёл вне очереди. Молодые даже представить не могут, что была такая очередь – среди интеллигенции. Так, я воздержалась при голосовании. Это тоже было своего рода ЧП районного масштаба. Между прочим, того журналиста поддерживал главный редактор, это вообще была его инициатива… Или был такой случай. Один из корреспондентов «Вечёрки» где-то сказал, что достаточно иметь в статье сорок процентов правды… Так мы по этому поводу провели партсобрание с приглашением всего коллектива, вместе думали: прав он или нет?
Я никогда не бралась за дело, если оно казалось мне скучным и неинтересным. А если нужда заставляла, старалась сделать так, чтобы оно было интересным. Прежде всего – для меня самой.
– А вы до сих пор верите в ту идеологию?
– Тут дело не в идеологии. Это был надёжный механизм передачи нравственных ценностей и практического опыта из поколения в поколение. Партию развалили, коммунистическую идеологию испоганили такие вот мальчики, которых показали в фильме. Для меня коммунистическая идея – это как идея Кампанеллы про город Солнца. Это мечта о всеобщем братстве и равенстве, когда все богаты и счастливы. Возможно, эта идея была неудачно приживлена в России, возможно, её вообще невозможно реализовать в жизни. Но то, что она будет жить среди людей, я уверена. Мы убедились и на примере коммунистов, и на примере демократов: насильно людей сделать счастливыми нельзя. Такова человеческая природа.
– Партбилет храните?
– Храню. В 91-м году, когда я была главным редактором «Казанских ведомостей», у нас было три коммуниста. Когда начался путч, мы отправили телеграмму в ЦК КПСС такого содержания: «Если Политбюро не осудит путч, мы выходим из партии». Это было 19 августа. А 22-го телеграмма вернулась с припиской: «Возвращается в связи с отсутствием адресата». Так что из партии я вышла, можно сказать, по принципиальным соображениям. Но партбилет – это другое дело.
– А в новые партии не хотелось вступить? Помните, в начале 90-х их столько развелось…
– Нет, никогда. Я сразу сказала себе, что больше «кучковаться» не буду. Я, вообще-то, человек общественный, однако не стадный. В последние годы существования КПСС частенько ощущала себя частью стада, где от меня ничего не зависит… А это противно моему естеству.
По характеру я не индивидуалист, но мне хорошо и когда я одна. Мне никогда не бывает скучно, умею жить сама с собой. Я вообще не знаю, что такое скука и одиночество.
– Любовь Владимировна, многие партийные работники, когда их спрашиваешь о причастности к событиям тех лет, отвечают однозначно: «Я не виноват, виновата партия». А как считаете вы?
– Могу сказать, что гнусностей не делала. Партию в служебных целях не использовала, делая карьеру, по трупам не ходила. Не все команды исполняла, а потому в Ленинском райкоме КПСС у меня порой бывали проблемы.
Было много людей, которые выжимали из партии всё что могли, для себя лично. Они сделали из партии кормушку. У Ленина есть хорошие слова: никто не может опорочить партию больше, чем сами коммунисты. Он оказался провидцем. В конце концов, всё так и получилось.
Но в то же время я не могу снять с себя ответственности за то, что произошло со страной, с обществом. Сегодня вот вынуждена отвечать порой за ошибки коллег. В таких случаях обычно говорю: мы.
– Давайте вернёмся к более приятному – к нашей профессии. Если не ошибаюсь, вы начинали в многотиражке. Скажите, есть ли какое-то отличие многотиражек от обычных газет?
– Есть такое мнение, что это журналистика второго сорта. Оно и в прежние времена существовало. Но я комплексом неполноценности никогда не страдала. Ни в «Бауманце», ни в «Приборостроителе». Я, кстати, вообще в этом смысле комплексами не страдаю – у меня никогда не было роскошной квартиры, не было машины, и не завидую тем, у кого это есть. Когда была редактором «Ведомостей», ездила не на «Волге», а на «Иж-комби». Мне никаких прибамбасов для осознания собственной значимости не надо.
Это от тебя зависит, какая у тебя газета. Например, мне было очень интересно работать в ветеринарном институте. Помимо того, что мы проводили разные мероприятия со студентами, сам процесс выпуска газеты был интересный. Она у нас была кусачей. Как-то раз написала я заметку про то, как проректор по учебной работе покрывает своего родственника – редкого лентяя. Мне потом рассказывали, что профессор очень возмущался. Фразу, которую он тогда сказал, повторяю своим ученикам: «Сволочь эта Агеева, но возразить нечего!»
Добрым словом вспоминаю Ефима Григорьевича Зильбермана, нашу двенадцатиполоску, в которой писалось не только о манометрах, но и о культуре.
Народу редактор набрал много, и порой делать нам было просто нечего. А потому было время для общения. Мы «трепались» на самые разные темы. Употребляю это слово без отрицательной окраски, поскольку оно позволяет лучше охарактеризовать эти беседы. Импровизационность тем для дискуссий, раскованность в оценках и суждениях… Это были своего рода интеллектуальные игры. Разговор мог начаться в ходе обсуждения фильма, газетного материала, какой-то реплики. Заводилами в наших беседах, которые порой проходили как жаркие дебаты, бывали Аня Миллер, Саша Колодин, Таня Стоянова. Иногда к нам присоединялся шеф.
Беседы в редакции остались в памяти надолго. И не только в памяти. Никогда больше я не встречала коллектива, где бы коллегам было интересно знать, что ты думаешь о жизни и о людях, где бы тебя так внимательно слушали и где бы ты вынужден был ежедневно соответствовать высоким стандартам гомо сапиенс. Мы учились друг у друга и учили друг друга. Тогда в заводской газете плоды наших бесед по большей части востребованы не были, но потом в жизни мне не раз приходилось вспоминать наши дискуссии в «Приборостроителе» с благодарностью.
– А потом была «Вечёрка»?
– Нет, потом был Дом пионеров Бауманского района, где я работала директором. Дело было так. Я очень сильно разочаровалась в своей профессии после полутора месяцев стажировки в «Комсомольской правде». Стажировка в целом прошла более чем успешно. Дело было летом, и я практически исполняла обязанности штатного сотрудника редакции. Опубликовала один свой материал, стоял на первой полосе другой – в форме внепланового выступления на областном слёте студенческих отрядов, который должен был проходить в Казани в день выхода газеты. Про то, как командир одного из отрядов присвоил себе деньги товарищей. И надо же такому было случиться, что в день вёрстки очередного номера где-то там выступил Леонид Ильич Брежнев – и мой материал с полосы сняли. Когда на другой день я предложила другой текст на этих же фактах, который написала ночью, мне сказали: «Время ушло. Теперь эта история никому не интересна». Для меня это был очень сильный удар. Надо сказать, что в те времена «Комсомолка» была лучшей газетой СССР. Я увидела, как делается имидж этой «лучшей» газеты. И вот тогда мне показалось – мир рушится. Что по молодости не померещится! Слава богу, нашёлся тогда рядом со мной человек, который посмотрел на мои метания с юмором, по-философски. «Если бы мир развивался так, как ты себе это представляешь, то газета умерла бы после года существования, – сказал он. – Назвали бы журналисты все недостатки нашей жизни, люди бы их быстренько исправили… А после этого зачем нужны газеты?»
А уже потом, с 22 января 1979 года, была «Вечерняя Казань», где я проработала тринадцать лет.
– Насколько я помню, вы были одной из первых, кто стал писать про так называемый казанский феномен.
– Это и понятно. Я писала на темы воспитания и образования, вела рубрики «Родительский всеобуч», «В кругу семьи», «Дай руку, подросток», «Мы и дети». Никогда не интересовалась криминалом в чистом виде. Но когда начались эти массовые драки, то не могла этим не заинтересоваться. Желание написать книгу возникло потому, что многое из прочитанного про «гопников», особенно в московских СМИ, было далеко от правды. Это был действительно феномен, но не только казанский. Это очень сложное явление было.
Проанализировав десятки жизненных ситуаций, огромный статистический массив о состоянии преступности несовершеннолетних (мне говорили, что я увидела его первой из журналистов), научные разработки НИИ профтехпедагогики, который тогда возглавлял Мирза Исмаилович Махмутов, поговорив со специалистами – педагогами, врачами, психологами, милицейскими работниками, я сделала несколько важных выводов о последствиях, которые, к сожалению, сбылись. Например, о том, что со временем будет заметно снижение интеллектуального и личностного потенциала казанского студенчества, что криминальная среда будет посылать на юрфак своих «стипендиатов». Но я не могла предвидеть, что экспансия криминальной субкультуры будет такой мощной. И не только в Казани.
Я быстро поняла, что мир, который забирает у нас большую часть подростков, – очень страшный мир. Во время работы над книгой меня вывели на человека из знаменитой банды «Тяп-ляп». Когда он узнал, чем я занимаюсь, предложил стать консультантом – чтобы меня однажды не нашли на дне Кабана. Я слишком много знала.
Большое впечатление произвело на меня знакомство ещё с одним «тяпляповцем». Его посадили на пятнадцать лет, и не потому, что он больше всего натворил, а потому, что больше всех «качал права» во время судебного процесса. Парень отсидел в тюрьме от звонка до звонка и вышел оттуда уже полностью «ненашим» человеком.
Был у меня ещё один консультант – бывший работник милиции. Я и в этом смысле знала слишком много. По сути, в книге «Казанский феномен…» впервые было публично сказано, что расстреляли совсем не главаря банды… Правда, фамилию настоящего главаря я не назвала, памятуя о презумпции невиновности. Антипова, если память не изменяет, посадили на пятнадцать лет за изнасилование, на воле он пробыл недолго – его убили.
– Вы первой написали и о национальных проблемах?
– Совсем нет. Первым был на моей памяти Диас Валеев. Политикой я совершенно не интересовалась. Отказалась стать заведующей отделом партийной жизни «Вечёрки», хотя в то время это была хлебная должность. Получилось так, что статью о национальных проблемах в редакцию принёс писатель, а я была заведующей отделом культуры. Мы опубликовали её, и пошла такая почта! Письма в отдел мешками носили. Поскольку статью к печати готовила я, то вся работа с письмами свалилась на меня.
Реакция читателей на материалы газетной дискуссии была разной. Приходили и письма с явными угрозами, в том числе в мой адрес. Были письма антитатарские, были письма антирусские. Мы твёрдо решили: таких в газете не будет. Я знала, чем могло это закончиться. Тогда уже шли процессы в Карабахе, Прибалтике, Молдавии. Мы тоже прошли по острию ножа.
– «Вечерняя Казань» была самой популярной газетой. У неё был колоссальный тираж – двести пятьдесят тысяч. И вдруг вы уходите, чтобы делать новую газету – «Казанские ведомости». Зачем? Вообще, груз был по плечам?
– По плечам-то, по плечам. Но тут важно понимать вот что. Работа в «Вечёрке» приучила нас к тому, что главная ценность для журналиста – это его имя. Это сейчас в редакции начальники – главные, а раньше главным был журналист. При том тираже «Вечёрки» наши имена знала вся Казань. И потому я никогда не хотела быть редактором. Мне вполне хватало того места в редакции, которое у меня было. Так сложилась жизнь, что я вынуждена была искать другое место работы, – в «Вечёрке» возникли внутриредакционные проблемы. А тут как раз Казанский Совет объявил конкурс на должность редактора «Казанских ведомостей», и я его выиграла. Правда, с трудом. На сессии получила перевес всего в один голос.
Я знала, что была редактором нежеланным: «Ведомости» делались под другого человека. Что такое быть человеком нежеланным, я почувствовала сразу. Издательство согласилось газету печатать, но с готовых макетов. Мы были вынуждены первыми в Казани освоить компьютерный набор и вёрстку. Мне запретили переманивать журналистов из других редакций, и мне пришлось взять первокурсников отделения журналистики КГУ – Диму Михайлина, Вадима Шамсулина, Сергея Шерстнёва, Амину Ганееву, Лейлу Гафарову. Помещения для редакции нет. Первые летучки проводили прямо на улице, на больших скамейках в сквере возле ТГЖИ. У нас было всего две комнаты, которые любезно дал Евгений Андреевич Лисин, редактор «Советской Татарии». Потом помог заведующий гороно Юрий Петрович Прохоров, пожертвовав учительским конференц-залом. Учредитель со временем выделил три комнаты в энергоинституте. Так и жили в трёх местах, пока нам не выделили «аэродром» по Чистопольской, 5.
Доводили огромные площади под редакции «Ведомостей» и «Шахри Казан» мы сами. Я ходила на все строительные планёрки. Когда стали распространять газету в магазинах, столкнулись ещё с одним препятствием: директорам было запрещено иметь с нами дело. Тем не менее мы довольно быстро научились продавать собственную газету. В лучшие времена пятничный номер с телепрограммой выходил тиражом семьдесят две тысячи экземпляров.
Наверное, с таким редактором, как я, работать непросто. Помню, где-то в самом начале был такой разговор в кабинете председателя Совета Геннадия Ивановича Зерцалова. Уже не помню, почему, но Камиль Шамильевич Исхаков отказался выделить редакции деньги. На что я сказала ему, что деньги редакции даёт не глава администрации, а сессия горсовета. Наши отношения с руководством города складывались непросто, но, в отличие от НТВ, я никогда не использовала газету для выяснения личных отношений, для защиты собственных интересов.
– Но всё равно вас «ушли»…
– Я ушла сама, по доброй воле. Хотя, конечно, этому сильно поспособствовали. Последней каплей стала публикация «Что положено Юпитеру…» По учредительному договору депутаты горсовета имели право публиковать свои материалы в газете без правки. И вот мне принесли статью о том, что глава города получил квартиру незаконно. Исхаков раньше меня знал, что под него копают. У нас был об этом разговор, когда статьи в редакции ещё не было. Я честно сказала Камилю Шамильевичу, что если статья появится, буду вынуждена её напечатать. Напомнила ему сцену из какого-то американского боевика, где «прикормленный» редактор звонит шефу-мафиози и говорит: «Я ставлю вас в известность, что в завтрашнем номере выйдет статья против вас. Это единственное, что я могу сделать для вас».
Статья была напечатана. Каждый факт в ней имел документальное подтверждение, грубые намёки и бездоказательные выводы из текста я убрала. Всё равно материал имел очень большой резонанс. Потом мне принесли ответный материал из администрации, мы его тоже напечатали. Депутаты потребовали напечатать опровержение на опровержение, но я отказалась, потому что во втором материале не было никаких фактов – одни обвинения. Депутаты подали на меня в суд, редакция процесс выиграла. Но даже это главу администрации с редакцией не примирило. Потом было предпринято много всяких закулисных ходов, чтобы убрать меня из редакции. К чести Исхакова внешне он всегда был со мной корректен, нагоняев мы не знали, тем более оскорблений. У него были другие рычаги влияния: газету после публикации перестали финансировать. Полностью. Тогда многим денег не хватало, и доказать, что это месть, мы не могли. Какое-то время жили на заработанные средства, но через три месяца денег не было даже на зарплату. И тогда я услышала от некоторых подчинённых: «Нас не интересуют ваши отношения с Исхаковым…» Не все оказались готовы дорого платить за право быть свободными.
Ситуация была такой, что утром мы с Игорем Котовым, моим заместителем, не знали, выйдет сегодня газета или нет. Помню, однажды проснулась после тяжёлого дня и подумала: «Кому я дала клятву, что буду ходить на работу, как на Голгофу?» Тут как раз прошли выборы в Государственный Совет РТ, многих депутатов я знала, в том числе и Василия Николаевича Лихачева,, Рената Магсумовича Харисова, Зилю Валееву, с которой работала в «Вечёрке». Вот так я и стала руководителем пресс-центра.
Я по характеру человек независимый, но системный, и правила игры соблюдаю. Если не могу, значит, надо уходить. Я понимаю, что не в силах изменить мир вокруг себя. Поэтому, как советует Карнеги, время от времени меняю своё отношение к этому миру.
– Вы, как я подозреваю, знаете больше, чем обычные читатели, о нравах власти, о том, сколько там, наверное, грязи. Вам не страшно?
– А почему мне должно быть страшно? Страшно должно быть тем, кто забывает, что со временем все тайное становится явным. Правила моей работы таковы, что я говорю и пишу только то, что дозволено моей должностью.
– Но вы ведь не всегда будете работать в органах власти.
– Без комментариев.
– Обидно, но в последнее время всё больше приходится слышать о продажности журналистов. Как вы думаете, сегодня и впрямь для наших коллег главное – «кушать хочется»?
– Наверное, это важно в наше время. Действительно, многие талантливые журналисты ушли из редакций туда, где платят больше. Но если другие продолжают работать буквально за гроши, значит, есть в нашей профессии что-то важнее, чем деньги.
Дата интервью: 2001-11-10
