Председатель Государственного совета Татарии.
– Фарид Хайруллович, меня очень удивило то, что вы назначили встречу на десять часов утра. Обычно интервью назначаются на вечернее время. Но сотрудники вашего пресс-центра объяснили мне это тем, что вы «жаворонок».
– В принципе, это в большей степени зависит от графика конкретного рабочего дня. Но обычно я рано встаю.
– Если основная нагрузка приходится на утро и день, то что в таком случае вы любите делать вечерами?
– Вечером у меня остается возможность ознакомиться с газетами и досмотреть телевизионные новости, пообщаться с семьей…
– А у вас есть увлечения? Или – остается ли у вас на них время?
– Времени, конечно, свободного недостаточно, но я стараюсь выкраивать его для того, чтобы была возможность покататься на лодке, порыбачить на Волге. Очень люблю почитать исторические произведения. Правда, это бывает только в выходные.
– Судя по вашему напряженному графику, вам приходится тщательно планировать свою деятельность. Скажите, а можно ли запланировать жизнь?
– Думаю, что жизнь планировать сложно, а скорее даже невозможно, ведь в ней есть много независящего от человека. Приходится планировать текущие практические задачи. Есть ежедневные планы работ, есть еженедельные, есть крупные, на месяцы вперед…
– Но ведь говорят, что у человека должна быть в жизни цель. Чтобы достичь ее, нужно так или иначе планировать ее достижение.
– Что касается лично меня, то я бы так сформулировал ответ на вопрос: у меня есть определенные жизненные принципы, которым я всю жизнь стремлюсь неукоснительно следовать. Я считаю, что у нормального человека любая конкретная цель достигается работой, практикой, примером. Если человек нацелен на что-то, то он должен работать над собой и тогда цель будет достигнута…
– Внешне вы кажетесь очень респектабельным и удачливым человеком. Это имидж или вы в самом деле удачливый?
– В какой-то мере, во многих жизненных ситуациях я считаю себя удачливым. Но все равно, будущее человека, на мой взгляд, определяет его внутреннее состояние, его личные качества. Это и уравновешенность, и собранность, и умение работать над собой, и умение самоограничивать себя.
Специально собой и своим имиджем я не занимаюсь. Потому что, если имидж не отражает внутреннего содержания человека, то эта искусственность может проявиться в любой неординарной ситуации.
– Вам кто-нибудь помогает в выборе костюмов или вы полагаетесь на свой вкус?
– Все меня спрашивают: «Есть ли у тебя имиджмейкер?» Нет, такого человека нет. Я одеваюсь так, как мне нравится, так, как того требует обстановка. Правда, в этом прислушиваюсь к советам жены и дочери.
– Несмотря на внешние раздражители вам удается сохранять самообладание, вы умеете, судя по наблюдениям, скрывать свои эмоции, что для политика является важным качеством. Как вам это удается?
– Для любого политика умение скрывать свои эмоции, сохранять самообладание – незаменимое качество. Причем терпимость и сдержанность нужна не только в работе, но и дома. Такую закалку лично я прошел в должности председателя Верховного Совета прошлого созыва. Сколько раз мне приходилось проявлять хладнокровие после критики в мой адрес или в адрес республики? Вы же знаете, что некоторых слишком эмоциональных людей специально провоцируют, чтобы они сорвались, наговорили лишнего. А в политике бывает важно недосказать, чем сказать все, что ты думаешь.
– Что для вас власть? Комфортное состояние или что-то другое?
– Власть – это возможность реализовать себя, реализовать свои задумки, вообще самовыразиться. Но ни в коем случае я не рассматриваю власть как способ достичь достатка и комфорта, как своеобразную самоцель. Власть приходит и уходит. Никогда не надо забывать, что власть доверена тебе на какое-то время.
Я исхожу из того, что во власти нужно проявиться так, чтобы через годы не услышать в свой адрес серьезных обвинений. Жена часто говорит мне: «Не забывай, что ты не родился председателем парламента. Для нас ты прежде всего муж, глава семейства. В любом случае тебе придется вернуться к той жизни, которая была до прихода к власти». Власть не дается человеку пожизненно. Главное – оставаться человеком.
– Что касается критики, то вам ее приходилось слышать не раз…
– Да уж, критики мне пришлось послушать! Критиковали и в республике, и в Москве. Нас, руководителей республики, обвиняли и в сепаратизме, и в раскольничестве. Но время показало, что наши действия были верными. Во всяком случае, сегодня особой критики за прошедшее время я не слышу и по большому счету упрекнуть себя за какие-то неверные действия не могу.
– Я очень сомневаюсь, что при Советской власти была политика и были политики. Скорее всего, была борьба номенклатурных работников за теплые места. Тем не менее, многие ведущие российские политики вышли из партийной номенклатуры, в том числе и вы. Скажите, насколько опыт той номенклатурной борьбы вам пригодился в сегодняшней вашей деятельности?
– Я не согласен с тем, что тогда не было политики. Политика была, но к нам, на места, ее спускали в виде директив. Мы, коммунисты на местах, должны были донести их до людей, дабы они овладели массами. Вся политика в то время сводилась к выполнению решений очередных съездов партии, пленумов ЦК и нижестоящих областных парторганизаций.
Сейчас все политики стали самостоятельными, у каждого свои убеждения. Естественно, есть своя политика у органов государственной власти и это уже не политика одной партии.
Мне кажется, что сегодняшняя политика более взвешенная, более жизненная, потому что она учитывает интересы населения. Но я не могу перечеркнуть все то хорошее, что было в прежние времена.
– А что было тогда хорошего?
– В той политике была своя система. Политиков тогда готовили. Готовили, к сожалению, однобоко, но все равно была система подготовки кадров. Кадры проходили основательную подготовку.
Некоторые сегодняшние политики стали политиками лишь благодаря критике прежней власти. У них есть огромное желание перестроить общество, но нет солидной, всесторонней подготовки.
У прежних политиков, быть может, не было мастерства публичных выступлений, так как не было практики общения с оппозицией. Их готовили в основном для пропагандистской работы, чтобы они несли в массы идеи партии. Сейчас же мы в меньшей степени являемся пропагандистами. В большей степени мы – разработчики идей, которые материализуются затем в законах.
К сожалению, система информированности населения о сегодняшней политике, о работе органов государственной власти уступает прежней.
Идеи сегодня не идут от одного человека. Они рождаются, как правило, при участии большого круга политических деятелей, порой полезно, чтобы в их обсуждении приняло участие все население. Нужно поспорить, выявить все мнения, выслушать оппонентов…
– Разве сегодня можно спорить с властью?
– А разве мало таких примеров? Сегодня с властью спорят самыми разными способами вплоть до забастовок, голодовок, издаются частные коммерческие газеты, где публикуются другие мнения.
– Но ведь все равно в итоге власть оказывается правой.
– Я бы так не сказал. Сегодня власть работает с учетом мнения тех, кто ей оппонирует. Например, это касается приватизации в Татарстане. Мы проводили ее с учетом мнений разных людей. Есть ситуации, когда мы учитываем не только разные мнения, но и альтернативные варианты.
– В 90-м году вы баллотировались на альтернативных выборах первого секретаря Татарского обкома партии. Зачем вам это было нужно? Неужели тогда, в 90-м году, вы верили в будущее КПСС?
– Это была не моя инициатива. Поэтому с особым рвением к тем выборам я не относился. У меня не было задачи их выиграть.
Впоследствии, я по просьбе коммунистов Альметьевска вернулся в родной город и возглавил там партийную организацию. И для меня это было настоящим испытанием.
– Почему?
– Тогда я уже стал понимать, что однопартийная система власти, довлеющая над всеми партия КПСС должны уйти в историю. Было предчувствие, что скоро должна заработать другая система власти.
Возглавить партийную организацию в такое время, вести партийные дела, когда шестая статья Конституции о «направляющей и руководящей роли КПСС» была отменена, решать хозяйственные проблемы, занимаясь одновременно демократизацией жизни общества, было задачей очень сложной.
Во мне самом тоже должна была произойти ломка, некая внутренняя революция.
– Потом вы стали Председателем Верховного Совета и на вас обрушилось очень много проблем. Скажите, Фарид Хайруллович, насколько тогда, в 90-91 годах, вы прогнозировали, что произойдет, насколько эти прогнозы оправдались? Был ли контроль за ситуацией или руководство республики шло по наитию?
– Тогда были проведены всенародные выборы и Президентом стал Шаймиев. Он предложил мою кандидатуру Верховному Совету, и я стал его председателем. Декларация о суверенитете уже была провозглашена, но позиция Татарстана, настаивающего на повышении своего статуса, своей государственности, еще долго была предметом обсуждения на закрытых и открытых встречах. В своей республике мы подходили к этой проблеме всесторонне: много думали, не сделаем ли хуже своему народу, не усугубим ли положение народного хозяйства. Правительство неоднократно готовило аналитические материалы для таких совещаний у президента.
Практика показала, что подписание двустороннего Договора о разграничении полномочий и взятие, согласно этому Договору, татарстанской стороной дополнительных полномочий сыграло свою политическую и экономическую роль. Сегодня Татарстан знают в мире. Сегодня Татарстан – один из крупных регионов России, самостоятельный субъект. Возможности экономики республики, несмотря на ее милитаризованность, огромный объем ВПК, в условиях отсутствия заказов от центра, большие. В Татарстане лучше условия для проведения реформ. В республике остановлен спад производства, и с 1995-го года ежегодно наращивается объем производства.
Может быть, люди пока не чувствуют это на себе, но это видишь, когда сравниваешь жизненный уровень в нашей республике и окружающих Татарстан регионов. Жизненный уровень у нас упал меньше.
Сейчас мы создаем базу, чтобы в новом тысячелетии, реализуя программу социально-экономического прогресса, добиться более значительных успехов. Цифры говорят, что в Татарстане меньше безработицы, мы стали регулярно выплачивать пенсии, зарплату работникам бюджетной сферы. Многие предприятия нашли себя в условиях рынка и выпускают конкурентоспособную продукцию.
– Все это очень хорошо, Фарид Хайруллович. Но следующий вопрос я не мог не задать вам, потому что он волнует многих жителей республики. Почему никто не понес ответственности за события октября 91-го года в Казани? Почему никто не понес ответственности за развязанную антироссийскую, антирусскую кампанию в средствах массовой информации Татарии в 91-94 годах, то есть до подписания известного договора с федеральным центром?
– Знаете, сейчас, по истечении стольких лет, можно, конечно, говорить об ответственности.
Тогда у всех татар было огромное желание восстановить свою независимость и государственность. В условиях обновляющегося общества появились и были официально зарегистрированы национальные движения. Для нас это был первый всплеск демократии. Еще не было законов соответствующих времени. Крайние заявления и высказывания были. Мы об этом знали и давали им оценку в своих публичных выступлениях. Но применять репрессивные меры, жесткие меры в то время было нельзя. Нужно было проявить волю, твердость в словах и делах, показать центристский подход к этой проблеме, успокоить русскоязычное население. И сделать это удалось.
Это потом подтвердили референдум, выборы и постоянно высокий рейтинг президента, который занял центристскую позицию. Помните, на выборах президента и в первый раз, и во второй срок, русские и татары, отдавая ему свои голоса, тем самым выражали уверенность в том, что в Татарстане руководство никогда не поддержит межнациональной розни.
– Это удивительно, когда вы сказали о невозможности репрессивных мер. Ведь руководству республики, с его партийным прошлым, ох как известно о мерах, которые применялись к инакомыслящим во времена правления КПСС.
– Да, тогда можно было пригласить в кабинет, устроить «взбучку».
Ничего такого в 90-е годы не было. Никаких гонений не было. Были публичные выступления, когда мы выражали свое отношение к издержкам демократии. Но наказывать, применять какие-то репрессивные меры, я думаю, тогда было бы неправильным. И я должен сказать большое спасибо русскоязычному населению, которое правильно нас поняло.
Сейчас этот вопрос в обществе практически снят. Перекосов по большому счету в этой проблеме нет.
Ведь что получалось: татары начали терять свой язык, начали стесняться говорить на родном языке в общественных местах, им делали замечания, если они говорили на татарском. Дети от рождения не знали родного языка, условия для его развития не создавались. Русские это прекрасно поняли. Я думаю, что этот путь мы прошли с минимальными издержками, хотя крайности были.
Сейчас мы видим другую проблему – наряду с татарским, в защите нуждается русский язык. Это видно и по газетам, и по телевидению, и по радио. Сколько ошибок!.. Русский язык начинает требовать повышенного внимания к себе. Это великий язык великого народа. Посмотрите, читать великих русских писателей стали меньше, снижается общий уровень культуры народа.
– В те годы руководство республики умышленно шло на обострение отношений с Центром или вас просто не понимали в Москве?
– На умышленное обострение мы не шли никогда. Но резкость поставленных вопросов в Москве вызывала нашу адекватную реакцию. Мы не хотели отступать от своих позиций. Вы знаете, что мы не подписали Федеративный договор, и это вызвало всевозможные обвинения в адрес руководства республики. В той трудной политической борьбе тяжело было доказать, что мы добиваемся реального суверенитета и этим хотим реформировать саму Россию.
Тогда мы опасались, что на посткоммунистическом пространстве Союза может появиться такой тоталитарный режим, который откатит всю Россию еще дальше, чем она была. Какие тут реформы!.. Мы боялись этого и не скрывали своего страха. Поэтому мы принципиально шли в вопросах государственного суверенитета до конца, настаивая на разделении полномочий и самое главное – на официальном взаимном делегировании этих полномочий.
Если другие субъекты Федерации получили какую-то часть полномочий сверху, перстом царским, то мы всего добились сами, и в большей степени.
– Проще говоря, в Центре было больше амбиций, чем понимания?
– Понимания не было никакого. А амбиции были имперского масштаба. «Что это такое? Вы не сможете жить суверенно! Вы начнете уклоняться от выплаты налогов!» Но сейчас эти проблемы решены, по большинству позиций нашли понимание. В феврале мы отметили уже пятилетие нашего Договора. Главное – никому не стало хуже: ни Татарстану, ни федеральному центру.
– Помнится, вы как-то рассказывали о реальной угрозе ареста в зале Конституционного суда России, на слушаниях по поводу референдума 92-го года. Это был единственный момент в вашей жизни, когда вы опасались за свое будущее?
– Я не хочу об этом вспоминать. Были такие ситуации. Были периоды, когда нас персонально «предупреждали о возможных последствиях» в Москве.
– Кто? Вы можете их назвать?
– Сейчас я не хочу этого делать. Некоторые деятели уже ушли из большой политики, имена других еще на слуху. Но я думаю, что придет время, когда мы всех назовем.
– Поскольку вы занимаете один из высших Конституционных постов в нашей республике, то не могу не спросить вас еще об одном. Почему Татарстан иногда попадает в двусмысленные ситуации? Я имею в виду проведение Сабантуя во время всероссийского траура по поводу буденновских событий, то, что юбилей Пушкина в Казани отмечался позже – тоже по причине Сабантуя.
– Если Сабантуй мы запланировали заранее, то Буденновск запланировать никак не могли. Тем более, что траур и Сабантуй совпали на неделе, а не день в день. Что касается юбилея Пушкина, то мы провели торжества на день позже специально, провели тогда, когда весь народ был в городе, а не на дачах. Провели его с большим участием людей.
Но я бы вот что еще сказал по этому поводу. Пусть те, кто отмечает подобные факты, как наши промахи, предпримут меры для того, чтобы чеченские проблемы наконец разрешились. Тогда не придется думать, что делать, когда траур совпадет с национальным праздником.
Не решив этих проблем можно добиться того, что во всех регионах местные праздники будут вообще отменены в ожидании очередного Буденновска.
– То, что после вашей работы в Верховном Совете вас назначили премьер-министром, а потом вы вновь вернулись в парламент, говорит о том, что вы незаменимый или о чем-то другом?
– Мне трудно давать оценку таким фактам. Меня убедили доводы президента, которые он изложил, предлагая возглавить Госсовет. Когда Василий Николаевич Лихачев был назначен на высокую должность в МИДе, нужен был человек, который активизировал бы практическую направленность деятельности Госсовета. Это был один из основных доводов президента. Что будет дальше, покажут выборы в Госдуму и Президента России. Я не исключаю, что новые люди в федеральном центре пытаются ревизировать ранее принятые документы, в том числе наш Договор. Мы должны быть готовыми к тому, чтобы защитить наши завоевания последних лет. Это, видимо, тоже учитывал наш президент, предлагая мою кандидатуру парламенту республики.
– Но отношения Казани и Москвы сейчас более, чем теплые.
– Да, у нас достаточно отлаженные отношения, несмотря на то, что бесконечно меняется российское правительство. Тем не менее, мы находим политические контакты с его руководителями в Совете Федерации, в Государственной Думе и активно с ними работаем.
– Вы знаете, какова реальная жизнь, та, что за стеклами вашего автомобиля?
– В автомобиле я провожу, конечно, много времени, но не столько, чтобы не видеть реальную жизнь. Стараюсь больше бывать в трудовых коллективах, в районах, в хозяйствах. Встречаюсь не только с руководителями, но и с простыми людьми и в большей степени свое представление о жизни формирую из этих встреч.
– Что вам нравится или не нравится в сегодняшней жизни?
– Многие вещи не нравятся. Например, я не согласен с огромной разницей в заработной плате в разных отраслях. Согласен с теми, кто мне в беседах говорит о бедственном положении наших ученых. Раньше председатель горисполкома получал 300 рублей, а профессор – 600. Ученые тогда гордились тем, что выучились, получили звания, их поддерживало государство. Сегодня у них нищенское существование. Я считаю, что это непорядок.
Как непорядок и невыполнение рядом руководителей указа президента, то, что они получают в десятки раз больше, чем средний специалист на их предприятиях.
– Вам не кажется, что общество морально разлагается?
– Такая тенденция есть. Многих прежних устоев уже нет. Меня тревожит озлобление людей, особенно в семейных отношениях. Убийства на бытовой почве – не редкость.
Недавно у меня была встреча с министром внутренних дел, и мы долго говорили на эту тему. Я думаю, что в этом есть и влияние экономического фактора. Люди видят несправедливость, озлобляются и эта злоба проявляется в агрессии и преступлениях.
Нужно быстрее восстанавливать экономику, справедливо оплачивать каждому его труд, поощрять людей. Говорят, рынок со временем отладит все сам. Я в это не очень-то верю. Государственное регулирование при этом нужно обязательно. И пока это не произойдет, мы не застрахованы от таких вот явлений жизни.
– И последнее. Скажите, все, что вы хотели, получили в этой жизни или все-таки чего-то не хватает для полного счастья?
– Полного счастья, наверное, никогда не будет. Как не бывает и полного удовлетворения. Жизнь, работа каждый день ставит новые задачи и их надо решать. Поэтому, по большому счету несчастным себя назвать не могу. Я получил образование, у меня живы родители, у меня есть семья, есть нормальные дети, есть работа, и, кажется, уважение коллег, признание в обществе.
Думаю, что это уже не мало…
.
Дата интервью: 1999-07-12
