Советская актриса, народная артистка СССР (1911-1997 гг..).
В кино Мария Миронова дебютировала в 1938 году, в фильме Григория Александрова «Волга-Волга». В 1938—1947 годах работала в Московском театре миниатюр. С 1948 года выступала с А. С. Менакером.
От брака с А. С. Менакером у Марии Мироновой 8 марта 1941 года родился сын — Миронов, Андрей Александрович, будущий актёр театра и кино.
Актриса яркого дарования, Мария Миронова, создала ряд комедийных и остро сатирических образов. Мария Миронова исполняла монологи, которые писали для нее Аркадий Арканов, Григорий Горин, Семен Альтов, Марьян Беленький и др.
– Мария Владимировна, вы прожили большую жизнь и вам есть что с чем сравнить. Скажите, что вы думаете о сегодняшней жизни?
– Недавно я смотрела телевизор, программу Ноткина. У него в гостях был один известный артист. И вот он, развалясь перед ведущим, отвечает на его вопрос: «Вас называют секс-символом». «Ну да, называют». «А не боитесь ли вы, – спрашивает его Ноткин, – что ваша жена изменит вам?» «Нет, не боюсь», – отвечает этот секс-символ с усами. Что тут скажешь? Страна имеет такого секс-символа, какого заслуживает.
Дальше. Известную артистку спрашивают в интервью: «Изменились ли сейчас мужчины?» «Да, изменились, – отвечает она, – они сейчас деньги считают. Не то чтобы сразу переспать, а сначала спрашивают – сколько это будет стоить?» Послушайте – ведь это же говорит не проститутка, а артистка! Как можно это слышать?!
Один депутат говорит: «Мы вчера дали бодуна». Я долго спрашивала, что это такое? Оказывается, это означает напиться. И так говорят в Думе!
Понимаете, вытесняется русский язык, и я бы не сказала, что вытесняется он воровским жаргоном. По-моему, воры сейчас говорят на очень интеллигентном языке.
Мне рассказывали, как один молодой и очень знаменитый артист пришел на пробы по пушкинскому произведению. Его спрашивают: «А ты сценарий читал?» «Да нет, не читал. Ну, сбацаю что-нибудь». Вы подумайте только – он идет бацать Пушкина!
Так что, о чем тут можно говорить?
– Хорошо, давайте о более приятном. Расскажите, как вы начинали?
– А я забыла, как я начинала. В этом году уже 71 год, как я пришла в театр. Но, наверное, не бацала и бодуна не давала.
– Но вы же помните, каким было то время, какой был у него аромат?
– Понимаете, это уже было совковое время. Но порядочность в людях еще оставалась. Интеллигентность еще присутствовала. Но это уже был закат интеллигенции.
Мы тогда были молодые. У нас были идеалы. Только не те, что мы придем к коммунизму. У тех людей, с которыми я общалась, таких идеалов не было. «Мы идем на смену старым утомившимся бойцам мировым зажечь пожаром пролетарские сердца». У нас этого не было. Мы ничего не зажигали мировым пожаром.
Когда в те годы мы разучивали песню «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это», то я спрашивала: «Стоит ли ходить в бой, если все умрут? Если все умрут, то кто тогда останется?»
– Как же вам удалось выжить при Сталине без веры в коммунизм?
– А с меня никто и не спрашивал этой веры. Наверное, я была достаточно незаметным для этого человеком. Я ведь жила не признанная ни министерством культуры, ни правительством. В моей жизни не было ни одного правительственного концерта и ни одного правительственного приема. Мы были неугодны. Нас как бы не было. Звание «Заслуженная артистка РСФСР» я получила лишь тогда, когда его получили все и стало просто не ловко не дать его мне.
– Расскажите о той интеллигенции, которую вы застали.
– Об этом трудно рассказывать. Это были люди, с которыми было интересно говорить. Мое окружение – Андрей Михайлович Челобанов, замечательный режиссер Соломон Михоэлс, Осип Наумович Абдулов, Рубен Николаевич Симонов.
Когда я работала во втором МХАТе, то это были Берсеньев, Сушкевич, Гиацинтова. Я ведь имела честь стоять на одной сцене с Михаилом Александровичем Чеховым, артистом века. Так что, понимаете, мне трудно говорить о них. Нельзя сказать, что мы были единомышленниками, но был дух какого-то братства.
К сожалению, я не была знакома с Булгаковым, но чту его невероятно.
Михаил Зощенко, Юрий Олеша, Катаев, Ильф, Петров. Они были моими друзьями. Тогда были друзьями, а теперь они классики.
Юрию Олеше негде было жить в Москве и он приходил на Центральный телеграф, отыскивал по карте самую дальнюю точку и заказывал с ней телефонный разговор. Это он делал для того, чтобы, пока соединяют, можно было поспать. А потом Валя Катаев приютил его у себя, в комнате для домработницы. Потом ему все-таки дали квартиру на Страстной площади. В его квартире были только стол и диван. А когда он получил дачу, то решил поставить во дворике стол со скамейкой. И вот когда он рыл землю, то нашел клад – серебряные подстаканники, портсигар, серебряные ложки, ножи, какие-то кольца для салфеток.
– Мне рассказывали, что вы с Александром Семеновичем Менакером были единственными, кто не побоялся сохранить дружеские отношения с Зощенко во время борьбы с космополитами?
– Да. Но не только Зощенко был тогда космополитом. Наш ближайший друг, которому мы читали наши материалы, Сережа Юткевич тоже был объявлен космополитом. Он был нам очень близким другом. А какой необыкновенный утонченный вкус был у него!
Вот вы сказали «аромат времени»… Это трудно передать. Если то, что было тогда, считать ароматом, то сейчас – вонь. И я думаю, что будет еще хуже.
– Вы пережили годы репрессий, но ведь так или иначе вас связывали дружеские отношения с людьми, которых они коснулись…
– Да, отец мой сидел. Время, надо сказать, было тяжелое. Кстати, никаких особенных сборищ у нас не было, потому что все это могло показаться подозрительным.
Людей обычно брали после 12 часов ночи. У нас был дом в 4 этажа и без лифта. Когда приходили эти топтуны, все думали: «Если прошли выше, значит пронесло». Портфельчик с зубной щеткой и бельем всегда стоял наготове. Все жили так тогда.
Помню, после войны мы с Александром Семеновичем поехали в мой любимый Павловск. Его только что отреставрировали тогда. Все смотрительницы – старушки знали нас как облупленных и встречали нас чуть ли не колокольным звоном. Мы ходили по залам вместе с экскурсантами. И вот нас провели в парадную спальню. Должна вам сказать, что Павел сам никогда не спал в ней, а пользовался обыкновенной спальней. И вот в парадной огромная кровать с балдахином и какой-то анпиловского вида человек вдруг сказал: «Вот сволочи! Как жили буржуи! Ишь ты, какая кровать – пуховик. А золота-то сколько!» Я не выдержала и громко сказала: «Вы, гражданин, сказали глупость. Если бы цари не любили красивые вещи, то вам сейчас за деньги показывали бы только шалаш в Разливе». После этого Менакер схватил меня за юбку, и мы через все эти анфилады понеслись кувырком. Все эти старушки провалились неизвестно куда, а обалделые экскурсанты так и остались стоять. Менакер запихнул меня в машину и – быстрее в Петербург. Так что, еще как боялись. Только я, наверное, как та тетя из анекдота – «Моя тетя все время говорит лишнее. Что ни скажет, все лишнее». Так и я, до сих пор говорю лишнее.
– И режим вас никак не наказал?!
– Лично я этого избежала. Мы были какие-то внережимные. Мы были для них незаметные. Они смотрели императорские театры. Они, императорские театры, и сейчас остались – это Большой и МХАТ. Как бы там ни играли, плохо или хорошо, все равно это будет хорошо. И иностранцы будут приезжать и переть в Большой театр. Им все равно, поют там на четверть ниже или на полтона выше. Важно то, что они были в Большом театре.
Сейчас в Малом поставили «Свадьбу Кречинского». Я думаю, что все старики Малого театра на том свете вентиляторами стоят. Разве для Малого театра этот мюзикл? Я не говорю, что театр должен быть рутинным. И играть можно по-новому, и прочитать можно по-новому, тем более что кречинских и расплюевых навалом сейчас. Но ведь главное – то, как прочесть, как к этому подойти – с сегодняшней меркой или с меркой кисловодской оперетты.
Раньше «Сникерсов» не было, но питались хорошо. И поэтому сок был, глаза горели… А сейчас молодые артисты, смотришь, вроде все делают так, но… Вот и говорят они «отработал в спектакле». Отработать можно в шахте или зубным врачом.
– А как это называлось в ваше время?
– Мы служили в театре. Мы служили… Искусству служили. Я до сих пор продолжаю служить. Я никогда не скажу, что работаю в театре. Работают в театре контролер и рабочие сцены. Если артист начинает «работать», то он уже…
– Вы сыграли очень много ролей. А есть самая любимая?
– Видите ли, если бы они не были любимыми, я бы никогда их не играла. Меня никто не заставлял их играть. Они все были любимыми.
– И все-таки?
– Ну хорошо, я вам скажу. Я снималась в первой звуковой картине, первой, потому что «Путевка в жизнь» сначала была немой, а потом ее озвучили. А та, в которой я снималась, называлась «Возвращение». Еще этот фильм назывался «Настенька Устинова». Главную роль играл очень хороший артист Коваль-Самбовский, ну вы, наверное, его не знаете. Он тогда только что вернулся из-за границы. Я играла вместе с артистом Малого театра Константином Зубовым. Он играл моего любовника. А знаменитый цыган Николай Кручинин учил меня играть на гитаре и петь «Пару гнедых». Вот эту роль я очень любила. Помню до сих пор слова из той роли, их я кричала другой артистке: «Позарилась на шелковые чулки, коммунистка, сволочь!»
У Никитстких ворот был кинотеатр повторного фильма «Палас». И вот уже со взрослым Андрюшей я пошла на этот фильм. Я очень волновалась. Я шла и думала: «Зачем я ему сказала? Зачем я его повела? Боже мой, как я могу осрамиться перед своим сыном!» А он тогда был уже известным артистом. И вы знаете, ему понравилось. Для меня это было высшей похвалой, ведь у Андрюши был удивительный вкус.
Вот эту роль я любила. Первая звуковая картина, ее долго не выпускали на экран. Там я пела «Пару гнедых» довольно-таки хорошо, во всяком случае, лучше, чем одна нынешняя эстрадная звезда. Но действительно нелюбимых ролей я не играла.
– Я вижу у вас фотографию нашего земляка Федора Ивановича Шаляпина?
– А, эту – это Москвин с Шаляпиным пьют пиво. А вот скатерть, на которой стоят кружки, уже, к сожалению, не жива.
Шаляпина я помню совсем маленькой. Мой папа был с ним знаком. Я помню, как на каком-то званом вечере Федор Иванович пел «Многие лета», пел так, что стекла дрожали.
– Вы вспомнили про Андрея Александровича. Скажите, а вы хотели, чтобы он стал артистом?
– Нет, я не думала об этом. Вторым родным языком у него был английский, и мне казалось, что он пойдет учиться в МГИМО. Но он сам распорядился собой.
– Когда вы увидели его в первый раз на сцене?
– Когда он переходил с курса на курс, я не ходила, ходил Александр Семенович. Андрюша – самое дорогое, что у меня было в жизни. Дороже ничего у меня не было. И я боялась ходить на эти курсовые спектакли, боялась, что он мне не понравится, что он неправильно выбрал профессию.
Когда он заканчивал Щукинский, я уже была готова к тому, что он мне не понравится. Они играли «Мещанина во дворянстве». И знаете, он мне понравился меньше всех. Он играл учителя музыки, старался и нажимал. В том спектакле мне понравился Высоковский и очень понравилась Люда Максакова.
Потом он играл репортера в «Тени». И мне опять он понравился меньше всех. Юра Волынцев и Миша Воронцов понравились тогда.
Я была очень испугана. Понимаете, когда артистка не очень хорошая, но она молодая и красивая, то это простительно. А когда мужчина плохой артист, это не хорошо, тогда ему надо заниматься чем-нибудь другим. Мне казалось, что Андрей неправильно выбрал профессию.
Впервые я поняла, что он настоящий артист, когда он сыграл в «Над пропастью во ржи». Потом был спектакль «Женский монастырь», после которого я поняла, что он умеет петь и танцевать, и делает это лучше, чем остальные. Я считаю, что артист, в полном смысле, должен уметь двигаться и танцевать. У нас же даже в оперетте артисты ухитрялись не уметь танцевать.
– У кого он учился всему этому? У вас?
– Я учила?! Я ничему его не учила. Я у него училась. Его ничему не нужно было учить. Он все уже умел. Он был удивительно одаренный по всем статьям.
Андрюша был полноватый и большеногий и казалось, что двигаться так, как он мог, невозможно при этом. Но Володя Васильев, большой для меня авторитет, говорил мне, что делать такой батман, какой делает Андрей, нетренированному артисту невозможно.
А как он делал свои эстрадные миниатюры! Этот скупой жест…
Я помню, как на премьере «Дон Жуана» ко мне подошел Макс Фриш с Аникстом, поцеловал мне руку и сказал: «Мадам, я поздравляю вас! Родился Гамлет мирового значения». В чем дело? Оказывается, Лоуренс Оливье тоже играл эту пьесу, «Дон Жуан, или Любовь к геометрии». Но монолог о геометрии он вымарывал, как и другие артисты. Этот монолог не сценичный, и зритель не хотел его слушать. Это действительно несколько страниц скучного текста, где герой рассказывает, что он любит геометрию и почему. Так что сделал Андрей? Во время этого монолога ему подавали цыпленка табака и он его ел, а потом аккуратно складывал скелетик этого цыпленка на краю фонтана, говоря при этом текст. В зрительном зале была овация.
После этого Макс Фриш полюбил Андрея, и когда Дзефирелли собирался снимать «Дон Жуана», то он поставил ему условие, чтобы главную роль играл Андрей. Но разве у нас могли отпустить одного Андрея без (стучит по столу)… И поэтому мадам Фурцева ответила Дзефирелли, что, дескать, Андрей Миронов настолько занят в репертуаре, что у него нет никакой возможности выехать из страны. Об этом мы узнали только после смерти Фурцевой.
– А то, что он делал в кино, вам нравилось?
– Да. Он всегда это делал хорошо. Мало того, он и в концертах это делал блестяще. Он приезжал за час – полтора до начала, сам ставил свет на каждую песню…
Надо вам сказать, что даже сейчас я живу отзвуком успеха Андрея.
Недавно я была в Петербурге на открытии драматического театра имени Андрея Миронова. Этот театр существовал уже пять–семь лет как передвижной. Я очень благодарна Рудольфу Давыдовичу Фурманову, что он добился помещения. Мы вместе с губернатором Яковлевым разрезали ленточку… Очень хороший театр, как игрушка.
– Мария Владимировна, как вы думаете, понимал ли Андрей Александрович, кем он является для многих поколений?
– Вы знаете, это сейчас поколение не очень понимает, кто он. Хотя этой весной я встретила на его могиле несколько молодых людей. Они подошли ко мне и сказали: «Мы очень любим вашего сына. Сейчас мы держим экзамен в Щукинское и мы пришли, чтобы Андрей Александрович благословил нас». И вы знаете, их приняли. Я видела их счастливые лица. «Вот видите, как удачно все сложилось», – сказали они мне потом. – Как удачно мы его попросили».
– В те брежневские времена, в том застое, в той тягомотине, то, что делал Андрей Миронов, было праздником жизни.
– Да, его и любили за это, за то, что, как вы сказали, он давал праздник жизни людям. Андрей был очень добр, и всю свою доброту он отдавал людям. Всем.
Дата интервью: 1997-10-09
