Советский эстрадный певец. В 1967 году, не закончив обучение, успешно сдал экзамены в Академию художеств в Ленинграде и стал студентом архитектурного факультета. В 1974 г. окончил Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина
по специальности художника – архитектора. Во время учебы в Академии, Альберт Асадуллин уже проявил себя как музыкант и был очень популярен в студенческих аудиториях как вокалист рок группы. Очевидно, эта популярность и привлекла внимание художественного руководителя известного ансамбля "Поющие гитары" Анатолия Васильева, который искал исполнителя партии Орфея в первой советской рок опере "Орфей и Эвридика"
В 1975 году в июне месяце в Ленинграде состоялась премьера рок оперы, имевшая грандиозный успех и бурный резонанс в музыкально-театральной жизни, как нашей страны, так и за ее рубежами. За исполнение партии Орфея Асадуллин был удостоен диплома всемирного музыкального журнала "Music Week" (Великобритания). В том же году Асадуллин был приглашен на ленинградское телевидение, где были записаны несколько песен
В 1975-1984 гг. – солист Ленконцерта, в 1984-1993 гг. – солист
Липецкой областной Филармонии, в 1989-1991 гг. – художественный руководитель, солист творческого центра "Аль-Асад", в 1992-1995 г. – солист театра "Рок-опера", в 1996-1997 г. – художественный руководитель, солист творческого центра "Альберт-клуб"; с 1998 г. – солист-вокалист Государственного концертно-филармонического учреждения "Петербург-концерт".
– Альберт, куда вы пропали – вас практически не слышно и не видно?
– Никуда я не пропал, живу в Ленинграде-Петербурге, концертирую. Меня часто приглашают на концерты-сборники, участвую в фестивалях, в основном, детских.
Если говорить про телевидение и радиостанции, то, сами понимаете, насколько появление в них зависит от денег. Сейчас такая ситуация, что будь ты хоть безумно талантлив, но если у тебя нет денег, то ни ты не попадёшь на телевидение, ни твои песни не зазвучат на радио.
– А если обратиться к услугам продюсера?
– В Ленинграде таких нет. Судя по всему, они берутся работать с молодыми вокалистами. Это интереснее даже им самим – они лепят артиста, как из пластилина, несложившейся личности проще диктовать свои условия.
– Почему именно диктовать?
– А вы обращали внимание, какую музыку в основном играют у нас на телевидении или по радио? Лично у меня такое ощущение, что идёт запрограммированная дебилизация нации этой музыкой.
– Не боитесь делать такое заявление?
– Нет. Конкретно я никого не называю. Если кто-то скажет: «Ты почему меня оскорбляешь?», значит, признается, что дебилизирует народ. А вы выйдите на улицу и спросите у людей, что они слушают, послушайте радио – там столько песен просто непонятно как попавших в эфир. Раньше хоть какие-то худсоветы были и цензура носила больше политический, а не художественный характер. Поверьте мне, сейчас многие исполнители и музыканты сожалеют, что нет чего-то похожего на худсоветы.
– Интересно, Земфира прошла бы худсовет?
– Думаю, что да. Если бы я был в худсовете, то голосовал бы за неё, она очень яркая личность. Другое дело, что не все, может быть, понимают стихи, но это уже другая проблема. Она бесспорно талантлива и имеет своё лицо – у неё очень стильные современные аранжировки.
– Когда-то вы спели «Дорогу без конца». Трудно поверить, что эту песню вы спели просто оказавшись знакомым композитора. Было в вашей жизни что-то похожее на то, о чём вы пели – только труд и терпение помогут всё пережить?
– Может, это прозвучит пафосно, но похожее было, и не раз. Я никогда не играл со своей совестью. Я никогда не занимался политикой, считал, что она не моё дело. Вообще, по-моему, политика – это очень тяжёлая и гнусная профессия.
– И вы ещё, наверное, скажете, что не мечтали попасть на концерт для делегатов очередного съезда КПСС или концерт, посвященный дню рождения Ленина?
– Нет, никогда.
– И о сцене кремлёвского дворца съездов тоже не мечтали?
– Как о площадке – да, мечтал. Но мечты засветиться перед сильными мира сего не было. Также не мечтал и о званиях, хотя мне все вокруг говорили: «Альберт, все вокруг народные, а ты никто. Давай, сделай что-нибудь для этого».
– Тридцать лет назад вы спели песню про Ташкент, ставшую шлягером. Наверное, после этого вы там до сих пор желанный гость?
– Самое интересное, что с тех пор в Ташкенте я не был ни разу. Честное слово. Вот уже больше 30 лет не был там.
– Вам, наверное, только за одну эту песню можно было дать звание «почетного гражданина».
– Наверное, это так. Но этого нет. Я не расстраиваюсь по этому поводу.
– Как вы познакомились с Тухмановым?
– В те времена не было никаких продюсеров, их функции выполняли редакторы радио и телевидения, или администраторы. Кстати, это делалось не за деньги, это был нормальный процесс. Я бесконечно благодарен Диане Берлин, которая после «Орфея и Эвридики» пригласила меня на радио для интервью. С её помощью я попал и на конкурс «С песней по жизни», где выступал после Розы Рымбаевой и стал его лауреатом.
Однажды Диана сказала мне, что хочет познакомить меня с Давидом Тухмановым. Для меня казалось невероятным познакомиться с самим Тухмановым, автором диска «По волнам моей памяти»! Оказалось, что он уже слышал меня, и предложил мне спеть песню про Ташкент: «Мне нужен голос с восточным окрасом». Самое интересное, что песня была написана для документального фильма про Ташкент, но фильм никто не помнит, а песня осталась.
– Для певца очень важно найти своего композитора. Вы, кажется, так и не нашли своего?
– Нет. Одно время мне, правда, казалось, что я нашёл его, это был Игорь Корнелюк. С ним мы записали несколько песен. Но потом Игорь захотел петь свои песни сам.
Я бы не сказал, что для меня проблема своего композитора очень важна, хотя, наверное, хорошо, чтобы был такой композитор, который чувствовал бы меня как певца.
Я был близок с Виктором Резником, пел одну из первых его песен «Ах, как жаль, что летаю я только во сне…». Мне очень хотелось с ним работать, но он был очень непростым человеком, и наши дорожки разошлись. Я так и не понял, какая кошка между нами пробежала. К тому же, он писал песни сразу в двух тональностях – для женского исполнения и мужского, и раздавал песни всем знакомым певцам и певицам. А ведь каждому певцу хочется, чтобы его песни больше никто не пел.
– Как вы получили главную роль в первой советской рок-опере «Орфей и Эвридика»?
– Тут большую роль сыграл Марк Розовский, он ставил её как режиссёр. Если Понаровскую на роль Эвридики утвердили сразу, то кандидатов на роль Орфея Розовский просмотрел несколько. Выбрал меня.
У меня в тот момент начиналась защита диплома, я же учился на архитектурном.
– Извините, почему на архитектурном? У вас разве не музыкальное образование?
– Нет, я закончил ленинградскую академию художеств. Ещё в детстве все стены дома изрисовывал, после школы поступил в казанское училище, но бросил его и уехал в Ленинград поступать в академию художеств.
Музыка была и остаётся моим хобби, специального музыкального образования у меня нет до сих пор. В 70-е годы пел в группе «Невское время», по выходным устраивали концерты в доме офицеров в Пушкине. В общем, в музыкальных кругах меня знали, и кто-то рассказал обо мне Анатолию Васильеву, руководителю ансамбля «Поющие гитары», он тоже принимал участие в постановке «Орфея и Эвридики». Он пригласил меня для просмотра, вместе с ним меня слушал сам Журбин. Он-то и убедил Васильева, что я подхожу больше всех как исполнитель.
Потом мне пришлось попросить Васильева написать письмо в академию с просьбой, чтобы меня, как талантливого архитектора, отправили на постановку первой советской рок-оперы. Дескать, для постановки нужны оригинальные сценические решения, а сделать это может только Асадуллин.
– А после премьеры на вас свалилась слава?
– Я нормально отнёсся к этому.
– Да и финансовое положение, наверное, поправилось?
– Думаете, мы тогда деньги лопатой гребли? Не лопатой, а здоровьем. Тогда ведь не было таких бешеных гонораров, как сейчас, и не было никаких корпоративных вечеров. Самая большая ставка за концерт была 11 рублей. Поэтому все брали количеством, могли за день дать два-три концерта.
Но спектакль отличается от концерта, их вообще тяжело мне было работать. Часто после них я, как мёртвый, полчаса лежал – такое было нервное истощение, как никак главная партия. Эта усталость была не от того, что я такой слабый, а потому что на сцене я отдавал очень много энергии. Это уже потом у меня появился дублёр, а до этого были и проблемы со связками, и кровоизлияния, и четыре вызова «Скорой помощи», и больница в Минске после спектакля.
– Вы до сих пор не имеете музыкального образования и звания?
– Музыкального образования так и не получил, у меня всё от Бога. В 1988 году мне присвоили звание «Заслуженного артиста России», а в 1998 получил «Народного артиста Республики Татарстан». Меня, если честно, много раз подталкивали: «Ну сделай вот это, получишь Народного артиста России». А зачем мне это? Что это мне даст?
– В Казань не звали вернуться?
– Звали. Много раз звали. Но у меня есть причины, по которым я не возвращаюсь. Одна из них – в Казани артисту лучше быть гостем. Если там жить, то отношение нивелируется, стирается его ценность. Недаром же говорят: нет пророка в своём отечестве.
– Вы считаете себя представителем татарской культуры?
– Я не говорю и не кричу об этом везде, где можно. Я просто делаю дело – пишу музыкальные национальные драмы. Надо знать своё место и ценить себя.
– Современные татарские песни слушаете?
– Крайне редко. Ничего интересного для себя я там не вижу. Однажды меня уже спрашивали об этом, и я ответил примерно так же, а меня переспросили: не боитесь так говорить? Побить могут, дескать. Нет, не боюсь так говорить.
Я бываю в Казани в гостях у мамы. У неё на кухне есть приёмничек, он постоянно включен и большую часть времени там татарские программы с песнями. У меня сложилось такое ощущение, что поют два человека – он и она. Кто они такие – непонятно. Они – безликие. Причём, все почему-то поют под баян. Ещё было ощущение, что все фонограммы пишутся в одной студии.
Но в Казани есть очень образованные и талантливые музыканты. Например, Радик Салимов, он ученик Рашида Калимуллина. Радик очень талантливый симфонист. Недавно мы с ним закончили работу над моим альбомом «Жемчужины татарской музыки».
– Вы общаетесь с певцами своего поколения?
– Крайне редко, практически нет, разве если встречаемся на сборных концертах.
– Какие ощущения у вас остались от эстрады вашей молодости?
– Это были замечательные годы. У меня остались только тёплые чувства к ним. Тогда всё было по-настоящему – и песни, и чувства.
– Сейчас всё настолько фальшиво?
– Время накладывает свой отпечаток на жизнь и на людей. Суета, темп мегаполиса… Как-то раз мама сказала мне, что не замечает, как проходит день. Я тоже стал это замечать. В детстве всё было по-другому: лето казалось долгим, и я с нетерпением ждал осени, начала учёбы в школе. А сейчас нет времени даже чтобы позвонить друзьям по мобильному телефону. И ещё – тогда мы были более открытыми, чем сейчас.
– У творческих людей друзья, как правило, не из творческой среды. У вас так же?
– Абсолютно. Среди вокалистов у меня друзей нет. Один мой близкий друг работает врачом, а другие, те, которые из юности, – художники, архитекторы.
Знаете, есть так называемые тусовки. Как же на них всё неискренне! На них тебя могут обнять, поцеловать, назвать «самым лучшим своим другом», но всё это – фальшь. Ещё могут спросить «Как твои дела?», ты начинаешь рассказывать, а тот, кто тебя спросил, смотрит куда-то в сторону, вдруг он уже кому-то другому кричит «Привет!», обнимая тебя за плечо, а потом, смотря мимо тебя: «Так что ты говорил? Как у тебя дела?»
– Зачем же вы ходите на них тогда?
– Я ненавижу такие тусовки, и хожу на них только по необходимости, если меня приглашают как артиста. Я могу прийти и просто побыть, ничего не петь. Но ходить на тусовки только за тем, чтобы заметили, не могу. Те, кто ходит для этого, своего добиваются – их замечают, их приглашают на концерты. Потом они встречают меня и говорят: «А чего ты пропал? Тут такой концерт был! Надо было тебя пригласить. Надо было… Эх, забыли про тебя».
Дата интервью: 2005-08-09
