Музыкант откровенно рассказал корреспонденту «Вечёрки» все, что думает о современной музыке и своих коллегах, а также вспомнил о пионерском детстве.
— Сергей, как случилось, что вы попали в телепрограмму «История российского шоу-бизнеса»? Хорошо в этом ориентируетесь?
— Дело в том, что разбираться в этом невозможно. Можно, собственно говоря, строить какие-то гипотезы относительно того, как все происходило. Шоу-бизнес-то у нас сомнительный, верно? И очень много закрытых тем, которые не откроешь, пока все не умрут. Это все равно что разбираться в истории КГБ. Есть какие-то внешние факторы, мы смотрим на них и пытаемся делать какие-то выводы.
— Насколько вы можете говорить, например, о попсе?
— Не бывает попсы. Бывает популярная и бывает непопулярная музыка, вот и все. Все остальные деления искусственны. На самом деле любая современная так называемая песня сама по себе ничтожна в сравнении, скажем, с Бахом. Поэтому по большому счету все современные музыканты — одного поля ягоды. Никто не лучше и не хуже, все по мере сил занимаются так называемым народным творчеством. Довольно примитивным, надо сказать.
— Что вы открыли для себя за время съемок программы?
— Большинство артистов, как и вообще жителей нашей страны, глубоко несчастны. Счастливых очень мало. И потом, я столько всего в жизни видел, что до глубины души меня никто не поразил. Мне показалось, что в отличие от большинства наших звезд впечатление действительно счастливого человека производит только Лайма Вайкуле. Правда, она за границей живет. Выглядит спокойной и уверенной в себе.
— А те, кто живет здесь?
— Те, кто живет здесь, чувствуют себя в большей или меньшей степени не очень комфортно. Как и большинство людей, которым за сорок и которые начинают задумываться о том, как будут умирать. Наши больницы предлагают совершенно жуткие условия по переходу в иной мир.
— За границу уезжать не думаете?
— Не знаю. Посмотрю, как здесь все будет. Но если будет совсем невыносимо, конечно, уеду.
— Говорят, Петербург затягивает так, что уехать из него очень сложно…
— Дело в том, что от Петербурга, вернее, Ленинграда, в котором я вырос, уже мало что осталось. Город становится другим.
— Разница между Москвой и Петербургом сильно ощутима для вас?
— А ее уже практически нет. Петербург перестал быть городом и стал таким же мегаполисом, как Москва.
— Любимые места в Питере остались?
— Дело не в местах — люди изменились. Стало много приезжих. Хотя Петербург изначально — город приезжих, но все же раньше город мог их переработать и подстроить под себя. А сейчас происходит обратная реакция, и приезжие подстраивают город под свои нужды. Если говорить о любимых местах, больше всего я люблю бывать дома. Я вообще довольно домашний человек. Мне непонятны люди, которые постоянно стремятся перемещаться.
— Но жизнь успешного музыканта — это постоянные гастроли?
— Да, но это не значит, что я люблю гастрольную жизнь. Я был бы счастлив, если б мог сразу же после концерта нажать на кнопку и мгновенно телепортироваться домой.
— На какой музыке вы росли, когда были мальчишкой?
— В детстве меня заставляли заниматься в музыкальной школе. Где-то класса до шестого я еженедельно посещал Филармонию, поэтому музыку в принципе ненавидел. Я на ней не рос, я от нее отталкивался всеми возможными частями тела и способами.
— Помните, как вам купили первый магнитофон?
— Родители подарили, но я даже не помню, как он назывался. А потом у меня появился большой двухкассетный «Саньо».
— Сами на него заработали?
— Будучи школьником? Нет, конечно.
— Почему же? Вы могли телеграммы разносить, например…
— Нет-нет, всю эту пионерию и комсомольщину я ненавижу.
— А вас пытались склонить к этому?
— Конечно. Меня в шестом классе исключили из пионеров за неуважительное отношение к пионерскому галстуку. Я его слюнявил, жевал. Но это же святое, частичка красного знамени, и жевать ее нельзя. А Саакашвили у меня идею украл и теперь тоже галстук жует.
— Как вы вообще в пионеры угодили с таким отношением к системе?
— В те времена в пионеры просто засовывали, не спрашивая. Но я тогда учился в третьем классе, и никакого протеста в этом плане у меня еще не было.
— А с какого класса протест появился?
— Наверное, класса с седьмого.
— И в чем этот протест выражался?
— Я волосы отращивал.
— Во времена вашей юности какие отечественные группы вам нравились?
— Мне нравились «Аквариум», «АукцЫон», «Кино». Еще «Алиса» с пластинкой «Энергия». Это было круто.
— А сейчас у вас старые пластинки сохранились?
— Нет, слава богу. Я не люблю помнить. И стараюсь все выкидывать. Ничего не коллекционирую и не люблю старые вещи. Кроме мебели: ее очень обременительно выбрасывать.
— Какой музыкальный стиль вам еще интересно попробовать?
— Даже не знаю. Мне кажется, музыка вообще перестает быть интересной. Она стала чем-то фоновым и бытовым. Раньше под мелодии, которые сейчас звучат в ресторанах, случались какие-то действительно важные события, скажем, в жизни двух людей. А сейчас под эти мелодии можно спокойно есть рыбный суп. Мне вообще кажется, что давно пора прекратить сочинять так называемую популярную музыку. Ее уже столько написано, что просто тошнит.
— Насколько для вас важно признание?
— Конечно, оно для меня важно. Просто нужно соизмерять свою так называемую популярность с площадкой для выступления. Понятно, что кабак, скажем, я соберу в любое время и в любом состоянии. А больше мне и не нужно. Я, положим, не люблю играть на стадионах. Все концерты, которые мы играли при большом скоплении народа, превращались для меня в борьбу с чудовищем. Потому что ты не видишь ни глаз, ни людей. Толпа — это одно большое животное, что-то орущее из темноты. И они тебя видят как просто какое-то пятно. Нет, это не по мне.
— Став известным, вы ходите на концерты к музыкантам, которые нравились в юности?
— Нет. Я вообще на концерты не хожу.
— Не любите живую музыку?
— Очень люблю живую музыку. Но не люблю расстраиваться. То же самое с общением часто происходит. Вот живешь и думаешь о человеке что-то. Потом встречаешь его, начинаешь разговаривать и понимаешь, какую же чушь он несет. Поэтому лучше с музыкантами лично не знакомиться.
— На мобильном телефоне мелодией звонка у вас до сих пор Бах стоит?
— По-моему, да.
— Вам это не кажется пошлым — ставить классику как рингтон?
— Нет, не кажется. Меня радует этот звонок, и все. В тот момент, когда звонит телефон и раздается эта мелодия, я не вспоминаю о Бахе ни на секунду. И он обо мне не вспоминает. Мы друг друга не трогаем, вот и все. Спасибо, старик, за неплохой рингтон.
Дата интервью: 2010-04-28
