В эксклюзивном интервью президент Латвии выразил удовлетворение отношениями с России. Также он рассказал, почему призывает латышей учить русский язык, своем отношении к проблеме шествий ветеранов-легионеров, советском опыте руководства, и почему сравнивает западные музеи природы с ленинградским.
– Господин президент, уже двадцать лет, как не стало СССР, и Латвия с Россией независимые государства. Тем не менее, их многое объединяет. Что, на ваш взгляд, самое важное из того, что объединяет наши страны?
– Веками мы жили рядом, и это создало человеческую связь, которую никому не порвать. Не важно, какие системы в наших странах, и какие между нами границы. Самое важное – это человеческие связи.
– Поэтому недавно вы призвали латышей учить русский язык?
– Видите ли, тенденция развития такова, что знание русского языка дает больше возможностей. В небольших городах и селах говорящих на русском языке почти не осталось. Его можно учить в школе, но этого, на мой взгляд, недостаточно, чтобы работать профессионально в частном секторе.
Русскоговорящая молодежь в Латвии хорошо знает латышский язык, а латышская молодежь русский знает слабо. Если она хочет иметь хорошую работу, особенно в Риге, то нужно учить не только английский, но и русский. Тогда можно найти хорошую работу, но чтобы сохранить кадры в республике, надо учить и английский, и русский. По-человечески это так просто.
Еще по своей работе в банке, я знаю, что нельзя найти хорошую работу в Риге без знания языков. К тому же, мы сотрудничаем с Белоруссией, Украиной, странами Центральной Азии.
– Удивительно – высшее должностное лицо Латвии призывает учить русский!
– Это нормально. Это я говорю, не как политик. Я смотрю на этот вопрос по-человечески. Нам очень важно сохранить в республике молодежь, чтобы она не уезжала, и имела работу
– Вот я и говорю, что удивительно: политик смотрит на проблему по-человечески.
– Других вариантов нет.
– Есть мнение, что кризис больше всего ударил по экономике Латвии, а не Литвы и Эстонии. Почему?
– Я не согласился бы с этим. Кризис ударил по экономикам всех трех балтийских стран. По разным оценкам у всех нас спад национального продукта произошел на двадцать процентов.
Почему Латвия особенно сильно пострадала от кризиса? Тут есть много причин. Одна из основных в том, что мы решили более быстро преодолеть разницу между нашим обществом и европейским уровнем жизни. Когда начался кризис, выяснилось, что наша база была слабой, и его удар по нашей экономике оказался сильнее.
С другой стороны, кризис – это возможность задуматься над тем, как нужно работать, и его причинами.
В принципе, желаний всегда бывает больше реальных возможностей. Людям хочется жить, как в остальном мире, более обеспеченно, иметь хороший дом или квартиру. Но возможностей для достижения этого есть не у всех. За это нужно платить. Такая ситуация не только у нас в Латвии.
В качестве примера я всегда привожу Германию. Когда она объединилась, то немецкие экономисты говорили, что через пять лет доходы населения в Восточной Германии будут такими же, как и в Западной. Прошло двадцать лет, и выяснилось, что для этого нужно еще двадцать лет. Как видите, даже там желание оказалось выше, чем реальность.
Конечно, можно спорить теоретически: какая модель развития лучше? В России тоже сработал этот принцип, когда отменили в одну ночь социализм. Некоторые думали, что вот сейчас пойдем по капиталистическому пути, и все изменится.
Запад двести лет накапливал опыт и капитал, а мы хотели в один момент преодолеть все трудности. Не только мы, но и в России, и других республиках постсоветского пространства. Зато сейчас везде есть также большие изменения. Все это требует времени и опыта.
За последние 22 года в Латвии очень много сделано, и жизнь за эти годы стала лучше. Появилось местное самоуправление, системы, которые требуют большей инерции – суды, высшее образование. Все это требует большого времени.
Мне кажется, что такие страны, как Латвия, кризис преодолевают быстрее. Чем глубже падаешь, тем быстрее выкарабкиваешься из этой ямы.
– Это очень заметно по Риге.
– В принципе, можно сказать, что в Риге не было кризиса. В ней не очень большая безработица. Рига стала больше международным городом, как и Петербург, и живет, можно сказать, более независимо.
– Как вы относитесь к тому, что молодежь уезжает из Латвии в поисках работы на запад?
– Уезжают не только латыши, но и русские. У нас есть комиссия по делам нацменьшинств. На ее заседаниях молодые люди откровенно говорят, что они хотят видеть в своей стране, размышляют о том, как что-то сделать лучше, решают конкретные проблемы.
В 1918 году новую Латвию создавали не только латыши, а все те, кто жил в ней, это были люди разных национальностей – русские, немцы, евреи. Также те, кто жил не только в России, но и на западе. Сейчас происходит тоже самое. Бизнес стал более глобальным, и если у тебя нет контактов и знаний, ты не можешь быть независимым. У нас есть программы обмена молодыми специалистами с Канадой. Если туда едет молодой человек без образования и желания его получить, то он не возвращается. Те, кого мы посылаем учиться во все страны мира, возвращаются. Они чувствуют, что нужны на родине больше, чем в другой стране.
В Китае происходит тоже самое. У них еще проще было посылать студентов учиться заграницу, и все они возвращались. История показывает, что так же было и в России, если судить по тем, кто делал революции. Или, как я уже говорил, кто строил новую Латвию в 1918 году, это были латыши, которые жили не только в России, но и в Европе, набравшиеся опыта.
Понимаете, если мы будем сидеть на одном месте, то очень скоро мы исчезнем, как пастухи. Других вариантов нет. Другое дело, что результаты этой интеграции будут заметны не сразу. Для этого нужно большее время.
– Вы, как экономист, как бывший банкир и президент ТПП, удовлетворены экономическими отношениями между Латвией и Россией?
– Всегда хотелось бы, чтобы они были лучше, чем есть. Но смотря на то, как развиваются наши общие бизнес-проекты, например, с «Северсталью», я удовлетворен.
На каком-то этапе наши политики не понимают друг друга, но это политика, у нее другие методы. Я уверен, что это вопрос времени. Как и вопрос с ветеранами. Тут нет никаких противоречий . Все эти люди, с разным опытом участия в войне, нуждаются в помощи, и нужно , чтобы они жили, как нормальные люди. Не надо делать из этого вопроса политику, это ни к чему не приведет. Я уверен, что мы пройдем этот этап спокойно, и экономика только способствует взаимопониманию.
К примеру, «Уралвагонзавод» в будущем году начинает строительство вагонного завода на базе бывшего объединения «РАФ». Это тоже хороший пример развития экономического сотрудничества Латвии и России.
– Наверное, вам известно, что молодежные прокремлевские организации проводят акции около вашего посольства в Москве, спекулируя на «положении» русскоязычного населения Латвии. Как вы относитесь к этим акциям?
– Видите ли, разные мнения всегда есть и будут. Во всем мире есть радикальные движения, так устроена жизнь. На такие вещи я смотрю прагматически.
– Но здесь проблема в том, что эти движения прокремлевские, и акции, получается, визированы сверху.
– Я стараюсь так не думать. Мы всегда можем найти себе врагов, но лучше от этого никому не станет. Я думаю, что надо искать позитивные точки соприкосновения.
– Известно, что Юрий Лужков тоже принимал участие в антилатвийских митингах около посольства. Тем не менее, это не помешало ему потом просить убежища в вашей стране, что вызвало иронию у наблюдателей.
– Всех не переубедишь. Все это политика, а политические методы могут быть разными.
Я имел честь встречаться с упомянутым вами господином. Он был крепким хозяйственником, инициатором строительства завода в Елгаве, и инвестировал в него много денег.
– Не могу вас не спросить о мартовских шествиях бывших легионеров. Как вы к ним относитесь?
– Уже немного я сказал о них. Все ветераны реальные участники войны. Самому молодому из них 86 лет. Они вспоминают своих товарищей, как воевали, и по-человечески это очень понятно. Если к ним присоединяются какие-то экстремистские группы, то это единицы. По ним нельзя судить, вы сами сказали, что в Москве тоже есть такое.
Ветераны высказывают свое мнение. Как можно это им запретить? У нас же демократия. Я не вижу в этом того, что утверждают иногда российские СМИ: «В Латвии восстанавливается фашизм». Это совсем не то. Сколько этих ветеранов осталось в живых? Очень мало. В этих шествиях принимает участие примерно одна треть.
Движение для поддержки бывших легионеров было создано в 1952 году в Лондоне. В этом не было никакой политики. Латышские легионеры решили, что таким образом они вспомнят своих товарищей. И еще был создан фонд помощи, поскольку многие легионеры были инвалидами.
– Какую роль в общественной жизни Латвии играет церковь? Поддерживаете ли вы ее?
– Я не принадлежу к какой либо конфессии, но ко всем верующим отношусь с большим уважением и посещаю церковные праздники в Латвии, на которые меня приглашают. В то же время строго соблюдаю принцип не произносить никаких речей в церквях или на церковных праздниках. Это не место для политических выступлений.
– Если бы история с Пуси Райт случилась в Риге, какой бы была оценка президента Латвии?
– Я не знаю всех деталей.
– Об этом так много писали…
– Я уверен, что о деталях этой истории знает небольшая часть людей.
Я не любитель осуждать других. Трудно судить со стороны. Пусть каждый выбирает себе свой путь. К тому же, в жизни нет ничего такого, что нравилось бы всем.
– Коррупция – серьезная проблема для Латвии?
– Коррупция сильнее там, где государство не может создать правильные законы и следить за их исполнением. Потом важно понимать: что такое коррупция? Во всех странах есть разное ее понимание. Где-то ее могут назвать «развитием бизнеса», а где-то и «укреплением стратегических позиций».
Если говорить о Латвии, то система контроля за коррупцией становится все больше успешной. Недавно мы отметили десять лет нашего Бюро по борьбе с коррупцией. Его сотрудники все больше и больше набираются опыта, и создают систему контроля. В Латвии система контроля найдена.
Этот вопрос был очень актуален лет пятнадцать назад, во время становления первоначального капитала в республиках бывшего СССР. Тогда все начинали с нуля, и, наверное, у многих нынешних бизнесменов можно спросить: как они заработали первые деньги? Есть ли в этом коррупция? Это сложный вопрос, его даже никто не хочет поднимать.
– Вы упомянули советское время. У нас в России модно говорить, что советский опыт руководства был чуть ли не самым лучшим в мире. При старом режиме вы были и депутатом, и директором крупного объединения. Скажите, этот опыт пригодился вам потом?
– Конечно, любой опыт очень важен. Раньше были партийные кадры, но, в принципе, этот метод оценки практической деятельности есть во всем мире. Если ты не зарекомендовал себя на посту, то не пойдешь выше. То же самое и сегодня, ничего нового не придумано.
Я всегда был сторонником того, чтобы найти свой путь решения проблем, и старался следовать этому правилу.
– Я видел расклеенные по Риге листовки противников вхождения Латвии в зону евро. Вы – большой сторонник евро, и даже были готовы рекламировать его. Почему? Вы уверены, что евро спасет Латвию?
– Пока я не вижу ничего лучше, чем евро.
– Но в самой Европе нет однозначного мнения по нему: чехи и англичане против.
– Англия – это исключение. В ней и движение левостороннее (смеется.- А.М.). Я стараюсь смотреть на такие вещи прагматично. Если Латвия хочет удержаться на своем месте в современной Европе, то ей нужна сильная финансовая система. Сильной финансовая система может быть только тогда, когда есть сильная валюта.
Практически мы уже с 2005 года находимся в еврозоне, но не как юридические участники. Сегодня уже восемь процентов расчетов у нас ведется в евро.
– Простите, я обратил внимание на ваши руки. Хотя недавно вы были банкиром, у вас руки рабочего человека.
– В своей усадьбе я все делаю сам , и на тракторе сам езжу.
– Для вас это отдых?
– Не только. У меня есть земля, которую нужно обрабатывать. Есть лес, который нужно чистить.
– У вас нет наемных работников?
– Нет. Мне нравится все делать самому. К тому же, раньше была очень напряженная работа, и было необходимо переключаться, это психологически полезно.
– Известно, что в советское время вы еще занимались ремонтом цветных телевизоров…
– Они появились как раз в то время, когда я учился в рижском политехническом институте. Моей специальностью была радиотехника. Первые цветные телевизоры начали делать в Ленинграде, и я бывал там на практике, где их делали. Телевизоры я знал наизусть.
– Какие воспоминания остались у вас о Ленинграде?
– Там был музей природы, он небольшой по размерам, я в него часто ходил. Когда бываю за границей, всегда хожу в такие музеи, и мысленно сравниваю их с ленинградским. Конечно, в Нью-Йорке музей больше, американцы любят все большое, но в ленинградском музее было очень интересно.
– Как вы относитесь к тому, что президент – символ нации?
– Я не согласен с этим. В Латвии трудно представить, чтобы все поступали так, как сказал кто-то один. Я всегда говорю, что каждый сам должен решать как поступать, делать свой выбор и отвечать за него. Все эти «символы нации», если посмотреть на историю, ни к чему хорошему не приводят. Но одно дело, когда начинается новый этап в развитии, и нации нужен лидер, и совсем другое, когда есть стабильная жизнь.
– А ваш младший сын понимает, что вы президент?
– Я все время говорю ему, что это моя работа, непростая, но работа. Ему восемь лет, и он хорошо понимает это. Я говорю ему: «Сейчас я могу помочь тебе, но в жизни тебе все придется делать самому».
Дата интервью: 2012-12-03
