Известный композитор считает, что ничего принципиально нового на эстраде сегодня нет. В интервью он также рассказал, как Брежнев спас фильм «Бриллиантовая рука», зачем слушал в молодости Би-Би-Си, и каким видит рецепт шлягера.
– Александр Сергеевич, вы несколько лет не общались с Аллой Пугачевой. Помирились?
– Да. Пауза в отношениях затянулась. Как-то на моем концерте, несколько лет назад, она сказала: «Мы простили друг другу все обиды». Но обида была только с моей стороны, я ее не обижал.
– Обида была серьезная?
– Конечно. Когда она снималась в фильме «Женщина, которая поет», я написал для нее песни. Тогда у меня уже была своя студия. Алла попросила меня записать пять песен, которые она сочинила, сказав мне, что хочет выпустить пластинку с песнями под фамилией Горбонос, так как она не член союза композиторов, и не имеет права. Такой ход, говорят, придумал ее муж Стефанович. Я ей сказал: «Алла, я ни для кого не записываю, меня и так замучили вопросами: «А вы имеете разрешение записывать?». Я объяснял, что работаю в студии для себя, и не занимаюсь коммерцией, но для тебя запишу".
Она пошла на «Мосфильм» и, видимо, сказала режиссеру, что я разрешил вставить их в фильм, объяснив, что эти песни сочинила не она, а , парализованный мальчик из Люберец, чем поставила меня в глупое положение. Я-то знал, что это ее песни, но выдавать не стал. Решил с картины уйти.
Главный редактор киностудии, сотрудники смотрели на меня с непониманием: как это так, что Александр Сергеевич не хочет работать с парализованным мальчиком? Он написал такие хорошие песни, а я не хочу, чтобы они были в фильме. Дескать, это неэтично. Но я, как порядочный человек, не выдавал Пугачеву. Только генеральному директору "Мосфильма" Сизову сказал, что это её песни и попросил, чтобы это осталось между нами. Сказал, что работать с Горбоносом не буду, музыку я свою всю забираю, и подал заявление об уходе с картины: «Пусть Горбонос и пишет музыку к фильму».
Однако генеральный директор «Мосфильма» сумел меня уговорить: «У нас нет денег, чтобы все песни заново записывать и снимать Мы будем вынуждены закрыть картину. Я обещаю, что в титрах будет только ваша фамилия, а в конце фильма укажем Горбоноса».
– Татьяна Анциферова рассказывала, что вы планировали, что песни в «31 июня» будет петь Пугачева, но после этой истории, вы отказались от идеи.
– Да, я думал, что буду и дальше с ней работать. Но после того случая прекратил с ней все отношения. Она тоже чувствовала, что сделала гадость. Она ведь ничего не сказала мне. Я бы на ее месте извинился: « Александр Сергеевич, я думала, что вы не разрешите вставить мои песни в фильм, и я вот так придумала».
Что было, то прошло. А сейчас у нас с Аллой отношения прекрасные.
В том фильме, кстати, у нее была отличная песня – «Женщина, которая поет». Она немного изменила стихи поэта Кайсына Кулиева, уговорила его. Была у нее еще одна песня, но поэтесса, чьи стихи она переделала, не разрешила ей использовать в таком виде. Пугачева изменила слова, не поставив в известность авторов.
– Как ей удалось стать королевой нашей эстрады? Ведь в то время на ней были и другие крупные певцы.
– Она имела все данные для этого. Тогда лучшее нее никто не пел, да и сейчас другой Пугачевой не появилось.
Я помню, когда она приехала в Болгарию в 1976 году, на конкурс «Золотой Орфей», я был в жюри на этом конкурсе. На нем она спела «Арлекино». Песня была уже как два года написана болгарским композитором, ее исполняли, но была совершенно непопулярна. На таких конкурсах было принято давать какие-то призы советским артистам, потому что в них участвовали в основном, певцы из социалистических стран. Когда Пугачева спела, то весь зал встал, а у них трудно было кого-то заставить встать, если что-то не нравится, и разразился несмолкаемыми аплодисментами. Ей заслуженно тогда дали Гран-при, а «Арлекино» стал хитом в Болгарии и у нас!
– Насколько трудно было вам найти исполнителей своих песен?
– Приходилось многих слушать. С песнями в «Кавказской пленнице» блестяще справилась Ведищева. Немного раньше мои песни пела Майя Кристалинская, она тогда пользовалась большим успехом. Помню, как был у нее дома. Она жила с мамой у Северного вокзала, в какой-то маленькой комнатушке.
– Советская цензура была передовой по маразму. Та же Анциферова рассказывала, как в 1984 году запретили исполнять по радио песню из «31 июня» «Мир без любимого».
– А я не знал. Почему?
– Только потому, что тогда эмигрировал Юрий Любимов.
– (смеется). В середине восьмидесятых, когда я вернулся из Франции, мы записывали с ней пластинку на «Мелодии». Там была песня «Дело не в погоде». Ее приняли все худсоветы, но по правилам, ее отправляли для утверждения еще куда-то наверх. На отзыве из ЦК комсомола была ремарка: «Название заменить. «Дело не в погоде?». А в чем?».
Если бы Брежнев не посмотрел «Бриллиантовую руку», то неизвестно как сложилась бы судьба и фильма, и песен. Он попросил на выходные новую комедию, посмотреть на даче. Ему так понравился фильм, что смотрел его два раза. Потом позвонил в Главное Управление кинематографии : «Немедленно выпускайте фильм на экран».
А ведь мне говорили, что песни «Остров невезения» и «А нам все равно» криминальные. Дескать, что значит нам все равно?
– А финал «Острова» – «О, йес бичел» кто придумал?
– Миронов. Он сам его придумал. После него многие пели эту песню, но никто даже близко не стоял рядом с ним. Лучше его никто не пел ее.
Этот номер в фильме не был запланирован, его вообще не было в сценарии. Как-то Леонид Дербенов мне принес стихи «Остров невезения»: «Покажи Гайдаю. Может, это в его стиле?». Я прочитал, и был в таком восторге, что за мгновение написал музыку. Такое редко бывает, но бывает.
Показал запись Гайдаю. «У меня нет метража, – говорит он. – Куда я ее вставлю?». А я уже все продумал: «Есть же сцена, где герои Никулина и Миронова сидят на палубе, говорят о погоде, море, ни о чем. Пусть он там ее споет». Так и сделали. На худсовете Иван Пырьев, худрук объединения , сказал: «Леня, там у тебя есть песня, которую поет Миронов, на палубе… Она никому не нужна. Это вставной номер, и затягивает действие». Он правильно почувствовал, что номер вставной, и тормозит, но с другой стороны, она раскрывает характер героя.
Тот же Пырьев, когда обсуждали «Кавказскую пленницу», сказал, что песня «Про медведей» никому не будет интересна, и предложил ее вырезать.
– Вот вы сказали, что после Миронова никто лучше не пел «Остров». Как вообще относитесь к перепевам? Ведь вроде есть хрестоматийное исполнение.
– У меня есть менеджер Малик, который занимается моими делами – по авторскому праву, финансами. Договоры по авторскому праву занимают несколько страниц, и пока с этим разберешься.. Он в этом большой профессионал. Иногда он мне звонит: «Александр Сергеевич, просят исполнить вашу песню», и присылает запись MP3. Я слушаю. Кто-то делает аранжировки для дискотек. Они, наверное, кумиры для молодежи. Почему не разрешить?
По большому счету, чего-то новаторского, нового, нет. Обижаются, когда говорю об этом: «Мы сделали все, как у вас». «Так зачем? – говорю я. – Это ведь было в прошлом веке. Сделайте, как нужно сейчас, так как вы чувствуете».
– Вы жили в композиторском доме в Газетном переулке?
– Нет. Около института Гнесиных. В том доме жить невозможно. Был такой остроумный композитор Кац, он жил в нем. Он рассказывал, что там была очень хорошая слышимость, и было слышно, как чихает сосед. Он даже знал – какой. Звонил ему: «Ты купи вот такие-то капли от насморка?». Сосед удивляется: «Зачем?». «Ну ты же вот только что чихал». Когда строили дом композиторов, украли всю звукоизоляцию. Там страшная слышимость.
– Известно, что еще в советское время, вы сделали дома настоящую студию. Откуда у вас такая редкая для творческого человека страсть к технике?
– Я вам скажу, что когда учился в школе занимался радиолюбительством. Мы с приятелями собирали сами приемники, и по ночам слушали джаз по БИ-би-си. Пластинок тогда таких выпускали мало. В те времена и джаза было мало – Эдди Рознер, оркестры Цфасмана и Варламова.
– А Утесов?
– Он нас мало интересовал по стилистике, а вот оркестры Цфасмана и Варламова были интересны. Такие пластинки тогда выходили редко, и мы слушали джаз по Би-Би-Си, учились аранжированию. Приемники тогда были ламповые, и знал все схемы, чтобы их собрать.
Чем я только не занимался. Когда учился в школе в Новосибирске, хотел выступать в цирке. Там тогда выступали знаменитые акробаты Милаевы. Я пришел к ним, показал, как умею крутиться на турнике, стойку на руках, сделал сальто. Милаев показал мне упражнение на кольцах, и попросил повторить. У меня получилось только подтянуться. Потом к ним пришла моя мама, и умоляла: «Не берите его, пусть он школу закончит». «Мы и не собирались, – говорил Милаев. – Если хочет работать в цирке, пусть поступает сначала в цирковое училище».
Потом я занимался химией. Сделал ракету, которая взлетела на триста метров. С ребятами сделали какую-то бомбочку, она разнесла весь дедов сарай. Делал парашют из одеяла. Прыгнул с крыши сарая, дунул ветер, и одна стропа оторвалась. Я приземлился на грядку в соседнем огороде.
Посещал детскую техническую станцию. Окончил курсы трактористов и киномехаников. Время было военное, и летом два месяца пахал на тракторе в колхозе.
В армии служил в Тюменьском пехотном училище. Там познакомился с Женей Матвеевым, который потом стал известным актером и режиссером . Он был старшим лейтенантом, командовала взводом. В 1945 закончилась война, и после демобилизации из армии киномеханика , генерал в Училища перевеп меня из курсанов в киномеханика. «Крутил» для солдат трофейные фильмы, особенно любил «Серенаду солнечной долины». Для меня было большим удовольствием привезти в тридацатиградусный мороз на санках новый фильм.
После я еще служил в Ансамбле песни и пляски, потом какое-то время работал в филармонии, был аккомпаниаторм на фортепьяно и играл соло на аккордеоне. Когда учился в Алма-Ате, сам сделал для себя магнитофон, у него были большие кассеты и скорость 76.-.Свою студию сделал в начале семидесятых.
– Где вы находили детали, ведь в Советском союзе все было дефицитом?
– Это была большая проблема. Часть деталей купил в Венгрии, мне разрешили тогда заграничную поездку. ,. Какие-то детали, транзисторы мне помогали доставать. Режиссер Калатозов помог купить профессиональные колонки.
У меня был инженер, но чертежи студии я чертил сам. Пульт делали на разных заводах. Самое сложное было сделать головки для магнитофона– сначала мне сделали восьмиканальные, потом шестнадцатиканальные. Для такой работы нужна была большая точность. Даже удалось сделать запасной комплект.
История тянулась года два. В итоге студия получилась. Я разменял две квартиры на одном этаже, объединил их, и в одной сделал студию. Все стены были обшиты четырехсантиметровыми рейками и десятимиллиметровой фанерой для звукоизоляции, покрыто красивой тканью Со стороны это выглядело еще и декоративно, поскольку это был зал с хорошей мебелью, но в тоже время и студия.
Дом был дореволюционный, 1905 года постройки, стены толстые. Мы сбили в стене слой в один кирпич, и получился шкаф с дверцей. В нем были колонки. У меня были еще подслушивающие устройства для музыкантов, каждый мог поставить себе нужный уровень. Была и своя аппаратная, где я записывал все песни А. Пугачевой, музыку к фильмам, в том числе и "31 июня"
– Почему вас не устраивали другие студии записи?
– На «Мосфильме» был каменный век, записывали на широкую перфорированную ленту, Причем весь оркестр записывали вместе, а на западе писали отдельно – сначала ритм группу, потом
, например, медные, потом струнные, затем вокал. Качество записи получалось другое. Все инструменты боли слышны.
На «Мелодии» была качественная аппаратура, но чтобы сделать запись, нужно было сначала получить время. Могли дать три часа, могли не дать. Но даже если дали, то не знаешь, успеешь ли
качественно все записать.
Тухманов записывал на «Мелодии» «По волнам моей памяти», и говорил мне: «Ты счастливый человек, есть своя студия. А у нас – смена кончилась, и все, и неизвестно, получишь еще время на следующей неделе или нет. А у нас из трех часов только полтора часа ушло на установку и настройку барабанов». У меня, кстати, была своя английская установка.
– Откуда у вас такая требовательность к качеству записи?
– Я слушал американские диски, и думал: «Почему у нас такой плохой звук? Только и слышно – пум, пум, пум.. Хоть делай аранжировку, хоть не делай. Ничего не слышно. Просто отвратительно.
Записи «31 июня» я делал уже только в своей студии. У меня и музыканты были хорошие. Например, басист мог, сказать: «Можно я переиграю?».
– Сегодня, с высоты своего возраста и опыта, вы знаете: есть рецепт шлягера или все-таки это случайность?
– Я считаю так: для того, чтобы песня стала шлягером надо, чтобы мелодия, стихи, исполнитель, аранжировка и запись были на одном уровне по качеству и в одном стипе. Когда все это соблюдено, то есть 90 процентов, что песня понравится слушателям.
Вот Соловьев-Седой написал прекрасную песню «Подмосковные вечера». Ее два года исполняла певица, не помню её имя, и песня практически умерла. Потом, по просьбе Василия Соловьева-Седого, ее аранжировал Виктор Кнушевицкий, ее спел Владимир Трошин, потому что не нужен был академический голос, и – песня стала хитом. Но предсказать, что такая-то песня будет шлягером невозможно.
– Вас можно отнести к тонкому слою советской богемы. Вы были успешны, большой и признанный профессионал, положение в обществе, хорошие гонорары. Наверное, вам доводилось общаться с теми, кого можно назвать богемой. Как жила советская богема?
– Например, Алла Пугачева не имела категории, и ей платили один рубль двадцать копеек за минуту записи. Мы с ней записали в общем двадцать песен, и я делал ей варианты дублей, и пытался выписать максимальный гонорар, хоть двадцать рублей, но ни рубль. Вот такие были копейки. Артисты жили довольно бедно, не то что сейчас, и получить категорию было очень сложно.
За музыку к фильму я получал прилично, а если фильм шел большим тиражом, то мог получить еще дополнительно двести процентов. Если фильм не выходил, то доплнительно вообще ничего не получал. Плюс были песни. Они исполнялись, в концертах, ресторанах, за это тоже платили – по два – три рубля. Леонид Дербенев получал тогда по пятьдесят тысяч в месяц, по тем временам очень много ( автомобиль тогда стоил в районе 40 тысяч рублей). Он любил, чтобы песня приносила доход.
– А вот сам стиль жизни – какой он был?
– Я с артистами особенно не общался. С утра до ночи работал. Я до сих пор люблю свою профессию, и не могу не работать. Мне трудно сказать, какая у них была жизнь.
– Вот вы упомянули Дербенева, и его фантастический заработок. А куда он мог потратить такие деньги в советское время?
– У Лени было четыре машины. Он покупал иконы, развешивал их дома. Когда у меня были деньги, я покупал картины.
– Вы с ним часто общались?
– Он был занятым, у меня было по два-три фильма в год. Гулять прост о так я не любил. Не тот характер. Встречались когда день рождения или Новый год, чаще по работе.
– Теперь стало известно, что в кругу общения некоторых звезд эстрады, были люди из криминального мира….
– Может быть и было, но я в этих кругах не вращался.
– Советские композиторы были обласканы властью так же, как и писатели?
– У союза композиторов были дома творчества в Рузе, под Москвой, и Репино, под Петербургом,и в Пицунде. Там мы общались, обедали вместе в столовой, и расходились, работали. у каждого стоял рояль. Два раза в год члены союза имели право находиться в них бесплатно.
– А взамен требовали песен о партии?
– Нет. Я в партии не был. Мне даже званий не давали. «У вас хорошие песни, но у вас нет общественной работы, и вы беспартийный», – говорили мне. «Давайте буду делать стенгазету». «Нет, там все занято».
– Переживали, что звания нет?
– Да нет.
– Что скажете про современную эстраду?
– Российскую я плохо знаю. То, что слышу во Франции, когда живу там, мне не нравится. Все мои коллеги и друзья не воспринимают ее. Вероятно, сейчас момент, как в синусоиде есть подъем, и есть спад. Ничего принципиально нового нет.
– То есть один ритм и компьютеризация музыки это не ступень, а деградация?
– Я считаю, что нет талантливого человека, или еще просто не настал момент, когда можно найти другой путь развития. «Битлз» ведь нашли что-то новое. До них был только джаз, и – вдруг – новая волна.
Когда моя дочь училась в девятом классе, она мне сказала: «Наши мальчики говорят, что ты пишешь хорошие песни, но для своего поколения». Меня это задело. А я тогда «Битлз» не воспринял. После джаза мне казалось это примитивно. Но потом понял, если это нравится миллионам молодых людей, надо изучать их творчество, стал слушать новые группы, писать что-то в этом стиле, сочинял много разных песен для фильмов разныхстудий. Наконец я вырос до «31 июня», а то так и писал бы по старому
Я представил себе так: что мы все плывем по течению одной реки, но вот река разделяется на два русла. «Битлз» и другие аналогичные группы в левом, а я барахтаюсь против течения и все-таки попадаю в левое русло. Пусть не в авангарде, но в том же направлении.
– Периодически заходят разговоры о необходимости вернуть худсоветы, которые, как в советское время, решали бы – разрешать или не разрешать?
– Сейчас все решает продюсер. Зачем ему худсовет? Он даже на режиссера может наплевать.
– Ваши песни пели многие певцы. Кто из них, на ваш взгляд, спел именно так, как хотели вы?
– Кроме Пугачевой и Анциферовой, Никулина и Миронова, могу назвать Олега Анофриева. Он просто спас фильм «Земля Санникова». Сначала песни записал Олег Даль, он пел хорошо, однако очень свободно ритмически, был не в форме. Начальство сказало заменить его, потому что он поет «хриплым, пьяным голосом». Позвали срочно Валерия Золотухина. Но задача была уже сложнее: надо было не просто спеть, а следить за артикуляцией Даля на экране и попадать точно. . Золотухин не смог синхронно спеть. Режиссер был в ужасе. Тогда я предложил позвать Олега Анофриева. Он попал, как снайпер, и спел прекрасно!
– Вы очень много писали для кино. А с кем из режиссеров вам хотелось бы поработать, но не получилось?
– Когда мы с Гайдаем были в Америке, со мной заключили контракт американцы. Был банкет, и рядом со мной был негр. Мой друг сказал, что он продюсер, и представил меня, как известного композитора. Тот пригласил меня на студию, и попросил показать свою музыку. У меня было с собой несколько записей. Когда он слушал «Бубен шамана», то пришел в такой восторг, что включил на полную громкость. «Я хочу заключить с вами контракт, – сказал он. – Какой срок устроит вас –три или восемь лет?».
Откуда я мог знать сколько нужно? «Давайте на пять», – сказал я. Контракт до сих пор лежит у меня дома, уже пожелтел. Согласно ему, я должен был писать музыку к двум фильмам в год. Американцы должны были присылать мне видео, а я в ответ – музыку.
Когда вернулся в Советский союз, пришел в РАО. Спрашиваю, могу ли я работать с американской кино студией? Мне сказали, что это в компетенции МИД, и что я не имел права сам подписывать контракт. Пошел в МИД, к атташе по культуре. Тот оказался приятным человеком, отвел ближе к выходу, видимо, для того, чтобы не подслушивали, и сказал, что, в принципе, вы работать можете, но что будет? Вам пришлют кассету. Она может идти месяц или больше. Если вы напишите музыку, то когда отправите обратно, то неизвестно, дойдет ваше сообщение или нет. Скорее всего, нет. Только нервы себе испортите». Его слова, конечно, меня очень огорчили.
Дата интервью: 2013-07-12
