Популярная актриса признается, что могла бы многому научить молодых актеров. В интервью она рассказала, как относится к театральным сплетням, почему закончила режиссерское отделение театрального училища, и за что любит провинцию.
– Нина Николаевна, у вас уже столько опыта, что, наверное, зовут преподавать?
– я не считаю себя педагогом, хотя меня часто приглашают. У меня есть что сказать студентам, научить с чего им начинать. Заметила, что молодые артисты сейчас не читают Станиславского, а я до сих пор помню его фразы. Они могут выйти на сцену в той же обуви, в которой ходили по улице. Я чуть не упала в обморок, когда увидела такое. Они не знают, что в театре нужно разговаривать шепотом, чуть ли не с гардероба, потому что где-то могут репетировать. Сегодня этого уже нет в театрах.
В театр приходят посторонние, не обученные в институте – реквизиторы, осветители. Понятно, что у них не может быть высшего образования, но что это не значит, что они должны мешать актеру, ходить без сменной обуви.
Как-то мы приехали с антрепризой в один театр, а на сцене сидят какие-то мужики, смотрят телевизор, курят, играют в карты, говорят по телефону. Мне чуть плохо не стало. Куда смотрит директор? Если ты пришел в театр, ты должен любить его.
– Это было в провинции?
– Да, но сравнивать не нужно. В провинции есть театры лучше, чем в Москве и Петербурге. В них такой порядок, и это бывает заметно уже на проходной, как с тобой поздоровались, по чистоте на сцене, как она вымыта. Не важно, что у них меньше денег, чем в столичных театрах, но чистоты и порядка там встречается больше.
– Почему вас мало на сцене?
– Мне жаль, что в сутках всего 24 часа, ничего не успеваю.
– Вам не предлагают роли? Или вы сами не соглашаетесь на предложенные?
– Какие-то роли не интересно играть, тратить на них, как сказала Светлана Крючкова, полжизни, шесть или девять лет играть роль, и ничего не сказать – стоит ли? Выходить на сцену ради строчки в афише? Мне не хочется играть то, что умею. У меня нет такого режиссера, который предложил бы мне что-то новое, интересное.
– Вы очень характерная актриса. Характерность может быть замкнутым кругом?
– Стараюсь, чтобы у меня не было одно и то же. Знаете, сегодня никто уже не ограничивает себя амплуа.
Товстоногов мог дать сегодня актеру роль героя любовника, а завтра – противоположную. Как он умел проверять актеров. Сейчас вообще ничего непонятно, по какому принципу выпускают актеров. По-прежнему есть жены и есть любовницы, как в кино, так и в театре. Иногда смотришь на актрису, как она играет, и думаешь: «Почему эту роль дали ей? Есть же актриса, которая просто создана для этой роли. Может, у нее не такие длинные ноги, или глаза не такие красивые, но у нее есть характер, есть душа. А она – нигде. Почему?».
Все зависит от личности, от желания работать. Я всю жизнь стремилась к тому, чтобы больше играть разные роли. Где-то получалось, где-то не получалось, но у меня не было своего режиссера. Очень короткое время был Владимир Малыщицкий, потом Ефим Падве. Знаете, как здорово, когда режиссер ставит на тебя несколько ролей, когда он вытаскивает из себя все, даже такое, что ты не подозреваешь в себе. Только так актер может расти в профессии, быть уверенным.
– О вас делал программу Виталий Вульф. Почему он сделал акцент на том, что вы были актрисой Падве?
– Виталий Яковлевич позвонил мне, сказал, что собирается сделать про меня передачу, и пообещал перезвонить, когда вернется из Италии, договориться о встрече. Не перезвонил, не встретились. Он вообще ничего про меня не рассказал. Это его авторская программа, и он имел право рассказывать про меня так, как хотел, но про меня там ничего нет. Кроме отрывков из фильмов. Все остальное – не про меня.
– Вашим первым режиссером был основатель Молодежного театра на Фонтанке Владимир Малыщицкий?
– Он единственный человек, который дал мне возможность поверить, что я актриса. Не стала бы актрисой, все равно нашла бы себе любимую работу, хотя не умею идти по головам и распихивать локтями. Малыщицкий поверил в меня, и дал мне возможность раскрыться.
– Мне рассказывали, что он ввел правило в театре: после спектакля актеры обсуждали спектакль со зрителями….
– И кому-то это не нравилось. Знаете, в нашей профессии есть принцип, как и у писателей: можешь не писать – не пиши. Профессия актера требует сердца, нервов, головы, но нужны еще навыки машиниста, космонавта, врача, ведь актеру их приходится играть. Не может актер выйти на сцену, и сказать, что он сегодня играет такого-то героя. Он должен его играть так, чтобы ему поверили.
– Вы так часто сравниваете вчерашний день с сегодняшним, что кажется, вы не очень им довольны. Вас от чего-то коробит?
– Коробит все. Душа болит. Просто я не все еще говорю, а если скажу, то набегут журналисты из желтых газет. Помните, как Саша Абдулов сказал что-то не то, и что началось после этого. Я не люблю говорить о том, что болит душа вслух. Скажу лишь, что меня многое раздражает и в кино, и в театре, и на телевидении. Эх, чего об этом говорить, жизнь на это тратить. Плетью обуха не перешибешь.
– Но люди выходят на площади…
– Я не из тех, кто выйдет. Я не выйду на площадь никогда. Если будет нужно защищать родину, пойду в рукопашную, или окопы рыть, но не на площадь митинговать. Дело артиста – на сцене, и в репетиционном зале.
– Классик указывал еще одно место – буфет.
– И в буфете, конечно. Я не против, если человек, которому верит публика, выходит на трибуну, и говорит что-то важное. Мне неприятна позиция «моя хата с краю», но у каждого есть свое мнение.
– Вас пять раз не принимали в щукинское училище. Интересно, чем объясняли отказ?
– Правильно, что не принимали.
Я знала, как надо читать на вступительных, но стояла, стеснительная, деревенская девчонка. За что меня было принимать? За внешние данные? Кстати, в щукинском всегда девушки всегда были такие красавицы. Толку от этого, правда, мало. Где они теперь? А некрасивые и в театрах, и в кино снимаются.
– Но все-таки потом вы поступили на режиссерское отделение, и закончили его. Как режиссер что-то поставили?
– На режиссерское пошла от отчаяния, на актерский меня не брали. Сказали, если поступлю на режиссерский, то могут дать диплом чтеца, такое тогда можно было. Помните, раньше в филармониях были чтецы? Сейчас этого жанра уже нет. Даже эпистолярный исчез.
– Этого уже не проходят в школах…
– Меня очень настораживает, что творится с образование. Отменили в школе чистописание, учат нажимать какие-то кнопки на компьютерах. Разве это грамотность? Как же человек потом расписываться будет? Кнопку нажимать или крестик ставить? Я понимаю, что компьютер нужен, но ведь когда пишешь, есть связь между рукой и головой, это все равно что когда читаешь книгу и начинаешь фантазировать.
– Вы только звонили по своему айфону. Значит, умеете пользоваться им?
– Научилась быстро, но только азам. Интернетом до сих пор не умею пользоваться. Сын помогает, обучает. ..
Так вот, слава богу, что поступила на режиссуру. На профессиональную сцену вышла поздно. Защищалась в Котласе, в городском театре, моей дипломной работой была какая-то сказка. Там же потом сыграла много ролей.
Про режиссуру знаю много, и могу сейчас подсказать режиссеру. Они ведь сейчас как работают? Прочитали пьесу, и – пошли на сцену. Я смотрю порой на такого и думаю: где его учили? В застольном периоде надо все обсудить досконально. Как говорил Рене Клер: «Мой фильм готов, осталось только снять его». Именно в «застольном» периоде нужно обсудить все детали, все, что вокруг спектакля, даже декорации.
Приезжая с антрепризой в театры всегда проверяю все, вплоть до света, ведь маленькая щелочка света из-за кулис может нервировать зрителя. Не говорю уж о порядке на сцене и за кулисами, чтобы там не находились люди, не относящиеся к спектаклю.
– А ведь еще совсем недавно говорили, что антреприза – это халтура.
– Пусть говорят. Кто относится к ней, как к халтуре, тот и в театре будет халтурить, и в кино. Актер может придти на съемку, прочитав в сценарии только свою роль. Мне стыдно играть с таким актером.
– Бывает и такое?
– Бывает. Спрашиваю: «Ты сценарий читал?». «Нет, только свою роль». Редко, но такое бывает, особенно в сериалах, где надо снимать наспех.
– У вас бывает наспех?
– Никогда.
– Почему же у вас не получилась роль матери Фурцевой в сериале? Она у вас не изменилась на протяжении всего фильма.
– Меня это смущало, но я зависела от режиссера. В том сериале вообще много чего было неверного. Там целые эпизоды были не про Фурцеву. Понятно, что в кино пришли молодые ребята, но если ты режиссер, то отвечаешь за все происходящее на площадке. Иначе у нас скоро партизаны будут в кроссовках сниматься, а бойцы в окопах сидеть в бейсболках.
Владимир Малыщицкий поставил в Молодежном спектакль «Предел тишины», пьесу о войне. Я там играла крошечную роль вдовы, весь спектакль стирала белье в корыте. В сценах, где «шли танки» скребла пуговицами в корыте по железке, в каких-то сценах развешивала белье, и только в одном эпизоде выходила на сцену. Старалась, чтобы все было по-настоящему, стирала в кипятке, аж пар валил из корыта. Спектакль шел на «ура», и потом за эту роль потом получила первую премию.
По завденной Малыщицким традиции, к нам в театр тогда часто приходили Александр Володин, Илья Авербах, Городницкий пел нам свои песни. Мы , счастливые, могли засиживаться до трех часов утра, что-то обсуждая.
И вот однажды на этот спектакль пришел преподаватель ЛГИТМИКа Петров, он был мастером у многих известных сегодня актеров. После спектакля, во время обсуждения я приготовилась, что он будет меня хвалить. Вдруг он сказал: «Ниночка, маленькая ложь порождает большую неправду». Я не понимала: в чем дело? «На солдатских кальсонах были завязочки, а не пуговицы, как у вас, – сказал он. – Как же вы могли этого не знать?». Он был фронтовик, и знал, что говорит. Почему об этом не знал художник и режиссер? Для меня это был кошмар, я всю ночь провела в театре, перешивая пуговицы на подвязки.
Посмотрите, как сейчас любовь играют, как целуются, особенно в кино про прежнее время или про войну. Неправда все это, никогда такого в жизни не было. Истинные чувства человек не рекламирует. Помните фильм «Простая история»? Там есть эпизод – Мордюкова повернулась к Ульянову, и думаешь: «Ну вот сейчас они поцелуются». Нет. Ульянов курит и смотрит на нее, но – как! Видно, что он ее любит, думает про нее. И сравните, как сейчас целуются в фильмах. Тошнит! Не могу смотреть все это.
– Мораль изменилась.
– Какая мораль? Я про жизнь говорю, а не про кино. Настоящее чувство рождается изнутри. Когда человек искренен, он не будет целоваться при посторонних.
– Многое изменилось. Кем хотели стать девушки вашего поколения? И кем они хотят стать сегодня – моделями, менеджерами, участницей телевикторины…
– В этом нет ничьей вины. Она есть в том скором перевороте показушного социализма на капитализм. Когда все это ломалось, кому были нужны дети? Родители сами не понимали, где найти средства, чтобы прокормить семью. А сколько девушек просто ушло на панель?!
Съемки «Барака» были рядом с Челябинском и Златоустом. Как-то ехала с них в аэропорт «Кольцово», а вдоль дороги девчонки стоят. Говорю водителю: «Давайте возьмем несколько человек, все равно у нас места есть, а они мерзнут». Он смеется: «Это же проститутки». Я не поверила. Присмотрелась, там почти дети стояли. Мерзнут, жмутся друг к другу, а у меня сердце чуть не разорвалось от боли. Спрашиваю у водителя: «Куда же смотрят родители?». «Им есть нечего, – отвечает, – вот и зарабатывают». Через несколько дней ехала уже на съемки, и он показал мне мать с дочерью: «У дочери недавно ребенок родился, вот они и что тут заработают, то и несут домой». Я никак не могу понять, почему они не пошли искать работу? Да хоть полы мыть, хоть торговать, зачем же собой торговать? Какой-то же выход должен быть.
Когда у меня сын был маленький, работы в театре почти не было. Да и где мне можно было подработать? Так мы шили костюмы, ездили с концертами по городам и весям. Я мало времени с ним проводила, и очень переживала, каким он вырастет.
У меня есть знакомые, так их дети целыми днями сидят у телевизора. Спрашиваю: «вы им книжки читаете?». «А когда у нас есть время на это?» – отвечают так, что второй вопрос уже не задашь. Жуткое дело, но все зависит от человека. Не надо пенять на чиновников или партию.
Помните, сколько было обмана совсем недавно, в девяностые. Чего только не делали, чтобы заработать. Как-то купила в Москве кофту за четыреста рублей, приехала домой, открыла пакет, а там старая детская рубашка. А как мне в глаза смотрели, улыбались, какие слова говорили, когда покупала. Потом плакала, дура. Но ведь честный человек никогда не будет поступать так, чтобы накормить семью.
Я всегда думала, что хороших людей больше, и когда мне начинали хамить в магазинах, всегда говорила: «Моя мама никогда так не сказала бы». Мама для меня была критерием.
– Вы человек верующий, но вас не смущает, что церковь все больше вмешивается в светскую жизнь?
– Я православный человек, но, думаю, что церковь не должна вмешиваться в политику и жизнь общества. Я не приветствую и то, что актеры начинают заниматься политикой. Или ты актер, или ты политик. Например, Драпеко. Она уже давно не снимается, ушла из актерства, поняла, что ей интереснее заниматься тем, чем она занимается сегодня. Мне кажется, что нельзя играть на сцене и состоять в какой-то партии. По-моему, это невозможно.
Меня тоже звали в партию, я отказалась.
– У вас были случаи, когда приглашали на роль, но вы не сразу понимали ее суть, и советовались с режиссером?
– Актер должен знать о своей роли все, а режиссер – еще больше. Тот, кто говорит актеру: «Делай так, как я сказал», тот не режиссер. Хотя бывают режиссеры-диктаторы, приходилось с такими встречаться, понимала, что он величина, и делала то, что он хотел. Но иногда бывает такой бытовизм, режиссер сам не знает, чего хочет. Мне интереснее играть, когда есть возможность фантазировать.
– У вас была одна маленькая, но интересная роль – мамы кремлевского курсанта в социальном ролике. Она запомнилась вам?
– Конечно, запомнились. Эти ролики делал Денис Евстигнеев, в них снимались Олег Ефремов, Нонна Мордюкова. Мне очень нравились эти маленькие фильмики. Они учили добру. Вернули бы их сейчас, они, как мне кажется, нужны.
– Вам довелось сниматься в небольших ролях у больших мастеров – Германа и Овчарова. Такие эпизодические роли, наверное, учили вас чему-то?
– Есть эпизоды проходные, а есть – как судьба. Помните эпизод с Алексеем Петренко в фильме Арановича, где он сыграл летчика, от которого ушла жена. Это же настоящая судьба человека.
Я соглашалась на любую работу, ничем не гнушалась, хотелось просто работать. У Германа вообще была за кадром. Когда сняли с полки его «Проверку на дорогах», он пригласил меня переозвучить героев. Фразы были буквально по слову, я их до сих пор помню. Когда записывали, думала, что умру, никак не могла понять, что ему нужно. Скажу так, он: «Нет, не то», я по- другому, опять «не то», и все ходит кругами, что-то думает. Я от усталости что-то брякнула, и вдруг: «Вот как раз то, что было нужно». Он каждую фразу слышит, как музыкант. В «Лапшине» сразу сделала то, что ему было нужно. «Если вы не записали, – крикнул он звукорежиссерам, – я вас убью».
Когда его сейчас ругают, что он снимает десять лет один фильм, мне хочется сказать: «Пусть хоть еще десять лет снимает. Он – классик».
– Вы признавались, что любите фильмы Сокурова. Но он вас ни разу не пригласил сниматься. Почему?
– Я знала его еще по дипломной работе – фильму по Платонову, по его короткометражкам. «Русский ковчег» я не поняла. Как он его снял? Это же непостижимо – снять фильм одним кадром. Он сделал это не для того, чтобы попасть в книгу рекордов Гиннеса. Как личность, он стоит особняком от всех. Делает свое дело, также как делали Тарковский, Шукшин…
Я знаю, что он хорошо относится ко мне. Как-то был на моем спектакле, где играла мать-старушку. Не знала, что Сокуров был в зале, и удивилась, когда он пришел за кулисы. Помню, как он стоял, держал меня за руку, и – ничего не говорил. Я даже за это его люблю. Ему просто понравилась моя роль: «Нина, как я хотел бы с вами поработать» – сказал, но… Не приглашает. Значит, не видит меня в роли для своего кино, но это ничего не значит…
– Вам тяжело было привыкать к жизни в Ленинграде?
– Я не привыкала к городу. У меня не было мечты попасть в город. Я мечтала попасть на сцену, необязательно известного театра. Никогда не ушла бы из Молодежного театра, если бы там не началась чехарда с режиссерами.
– Но вы приехали из небольшого Котласа…
– Ну и что? Мне была нужна настоящая сцена, настоящий режиссер. В Котласе был один театр, и это замкнутый круг – один театр и один режиссер. К тому же, ни один режиссер больше двух сезонов там не задерживался. Артисты жили, как у Островского: из Вологды в Керчь, из Керчи – в Вологду.
Я искала тогда и ищу сейчас режиссера, которому была бы нужна, чтобы он лепил из меня все, что захочет. Помню, как после нашего спектакля «Музыка в саду» в щукинском училище, ко мне подошел Владимир Иванов, и сказал: «Нина, ты театр сама в себе». Тогда мы с ним разговорились, размечтались, что так и будет, что я смогу все, и у меня будет такой режиссер, с которым буду как пластилин. Всегда хотела быть такой. Но это не случилось. Иногда сама начинаю режиссировать… Порой с завистью смотрю на театр Петра Фоменко или Марка Захарова. Или вспоминаю великие спектакли Товстоногова.
Ленинград я познавал сама . В выходной ездила в пригороды, ходила в музеи. Мне просто нравилось бывать в Павловске или Пушкине, историю узнавала на экскурсиях.
Помню, как 14 декабря Малыщицкий привел всю труппу на Сенатскую площадь. Была зима, мороз, белый снег, мы стояли, и проникались атмосферой того времени…
– Сейчас не смешно вспоминать об этом?
– Нет. Мы были романтиками. Мы любили песни, романтические вечера при свечах, читали стихи друг другу. Сейчас такого уже нет.
– Почему именно декабристы, а не Пушкин?
– А мы и в квартиру на Мойке тоже ходили. Нас туда даже бесплатно пускали. Как к себе домой. Тогда и народа не так было много.
Я не привыкала к городу. Первое время было неуютно. Мне было постоянно холодно, была плохо одета. Жила в общежитиях, до тридцати пяти лет жила в них. Полжизни прошло в общежитиях. Там я многому научилась.
Но никогда я не была несчастной, потому что у меня был театр, были спектакли, репетиции, и на них не шла, а бежала.
Когда приезжали в глубинку, и говорили, что из Ленинграда, то сколько боли было у людей за блокаду, и – восхищения, что господь избрал нас жить в этом городе-музее, в этой красоте, среди дворцов, набережных, мостов. В Ленинграде была совсем другая культура, его жители всегда останавливались, если приезжие к ним обращались с вопросом, и подробно объясняли, как куда пройти. А где те бабушки, которые сидели в первых рядах с пенсне и вязаными воротничками и антикварных шалях? Я еще застала время, когда они приходили на концерты и спектакли. Они несли целую эпоху. Конечно, город меняется, но и сейчас, когда слышат, что ты из Петербурга, то замечаешь, что к тебе относятся иначе, и ты сам хочешь стать лучше. Я сама не питерская, но живу в этом городе 35 лет, а мой сын уже коренной.
– В своих интервью вы постоянно хвалите провинцию, дескать, там и жизнь иная, чем в столицах, и люди лучше…
– Я говорила о тех, с кем имело дело.
– А сами смогли бы жить в провинции?
– Сейчас нет. Это тяжело.
– Каждый день одни и те же лица?
– Если лица родные, то смогла бы. Но это было в детстве. Сейчас уже привыкла жить в большом городе, к современным скоростям, к работе. Что бы я делала в провинции? Организовала кружок в клубе? Зачем? Никто в него не пойдет.
В провинции сегодня принимают хорошо, и ведут себя, не хуже, чем в столицах. Там очень чуткий и замечательный зритель. Если ты не гонишь на сцене пургу, то принимают хорошо. И это касается не только провинции, но и столицы. С другой стороны, сколько в столице провинциалов.
Мне хватает того, что часто бываю в провинции с антрепризами, или в гостях у родных. Вижу, что им живется хуже. В Москве или Петербурге человек может найти вторую или третью работу, а там – работают, не разгибаясь, да еще и платят копейки .
– Заметил, что вас практически нет в рекламе. Сознательно отказываетесь?
– Сейчас сам Джордж Клуни рекламирует кофе. Наверное, дорого платят. Мне вот три раза предлагали.
Один мой знакомый сказал мне как-то: «Вместо того, чтобы ездить по весям, снялась бы ты в рекламе. Год нормально жила бы». То, что мне предлагали, казалось нечестным. «Зачем я вам нужна, если у вас товар и так хороший?» – спрашивала заказчиков. «Вы нужны нам. Нам нужен бренд», – отвечали мне. Отказалась. Какой я бренд? Потом мне еще что-то предлагали. Только один раз согласилась сняться в рекламном клипе, и то за границей.
– Где?
– На Украине (смеется). Рекламировала хлеб вместе с Галиной Польских. Сценарий нам не понравился, и мы предложили свой, разыграли целую сценку. Я прихожу к Гале «домой»: «У тебя яиц нет?..Ой, что это у тебя так вкусно пахнет?» «Хлебом, – отвечает Польских, – вот наш завод стал выпускать новый хлеб». Я пробую: «Ой, вкусный…Возьму у тебя половину, а то у меня дома не только яиц, но и хлеба нет. А скоро мои придут, кормить нечем». Хватаю полбулки хлеба, и убегаю. «А яйца?!» – кричит мне вслед Польских. Это была моя единственная реклама.
– Заметил, что в отличие от других актеров, особенно молодых, совсем не рассказываете о своем быте.
– Я и в театре об этом не говорю. Моя учительница в театре говорила: «Пришла в гримерку, улыбнулась всем, сказала «Здравствуйте», отработала в поте, и – ушла. О сплетнях в гримерке забудь навсегда».
– Ваши коллеги приглашают журналистов домой, рассказывают о дизайне, или на дачу…
– Домой журналистов вообще не пускаю. Один раз пустила, потом полдня убирала, мыла, в быту все делаю сама. Вообще, пригласишь в гости – полдня потеряно.
Мне нечем особенно хвалиться. В прошлом году один фотограф уговорил меня сделать фотосессию. Снимал меня на даче. Я потом удивлялась: у меня очень маленький дом, а он снял так, что может показаться, что у меня настоящий дворец.
– Правда, что вы любите баню?
– Это мое самое любимое дело.
– И в какую?
– Нельзя говорить. Если скажу, то туда все начнут ходить.
– Это обычная городская баня?
– Да, обычная. В нее мы ходим зимой, а летом в дачную. Сейчас почти у всех на даче есть баня.
– Если узнают на улице, как относитесь к этому?
– Спокойно. Рядом со мной ходят мои героини. Мне часто говорит теплые слова. Кто-то говорит, что я похожа на его маму или бабушку в какой-то роли в кино.
– И вы не отворачиваетесь, дескать, надоели?
– Нет, конечно. Это приятно слышать.
После спектаклей меня иногда ждут поклонники. После спектакля выхожу не сразу, снимаю грим, потом пью чай, поговорю со всеми, а они, оказывается, ждут, представляете. Кому-то автограф нужен, кто-то хочет сфотографироваться.
Дата интервью: 2011-12-20
